Дмитрий Веденяпин - Трава и дым Страница 2

«В трухлявой Аркадии, в царстве прогрызенных пней…»

В трухлявой Аркадии, в царстве прогрызенных пней,В компании гусениц и сизокрылых громадинЖуков, в лабиринте сосновых корней,На шишках, присыпанных хвоей, нагревшейся за день,

Под стрекот кузнечиков, возле дороги, почтиУ остановки, но с той стороны, у забора,Ведущего к пляжу, мы ждали автобус, которыйПриходит из города в пятницу после шести.

И он приходил, и, нагнувшись, я видел в просветеНад черным асфальтом и пыльной дорожкой за нимБотинки, сандалии, кеды приехавших этимВечерним автобусом солнечно полупустым.

Потом громыхало, стрижи рисовали грозу,Но нас не давали в обиду бессмертные боги.Мы были живыми на этой зеркальной дороге,Бегущей вдоль сосен над речкой, блестящей внизу.

Голос

Сквозь ватное время, сквозь воздух, мелькая,Как бабочка в елках над тенью от стула,В затянутых наледью стеклах трамвая,В густых спотыканьях невнятного гула…

Внутри треугольников и полукружий,Сквозь блики на поручнях, в точке покояНам было предсказано что-то такое,Что все остальное осталось снаружи.

Осталось спокойно держать на весуСнопы и царапины света на граниПустой пустоты, в черно-белом лесу,Среди отражений цветов на поляне.

Осталось стоять, как живой человек,В трамвае, гремящем то громче, то тишеСквозь ватное время, танцующий снегИ голос, которого тут не услышишь.

«Видение философа Хомы…»

Видение философа Хомы:Простор, как сон, и шелковистая трава…Потом — прозрачно-обморочный лес,Сухая шапка мха.

Потом — пустые точки близких звезд,Ночная неподвижная листва,Испуганные жаркие глаза,Холодная рука.

Потом — в невероятной тишине,Как призраки, белея в темноте,Вы медленно идете по траве,И те же, и не те.

«Любовь, как Чингачгук, всегда точна…»

Любовь, как Чингачгук, всегда точнаИ несложна, как музыка в рекламе;Как трель будильника в прозрачных дебрях сна,Она по-птичьи кружится над нами.

Есть много слов, одно из них душа,Крылатая, что бесконечно кстати…Шуршит песок; старушки неспешаВдоль берега гуляют на закате,

Как школьницы, попарно… Мягкий свет,Попискивая, тает и лучится;Морская гладь, как тысячи монет,Искрится, серебрится, золотится…

Рекламный ролик — это как мечтаО взрослости: табачный сумрак бара,Луи Армстронг, труба, тромбон, гитара;Прохладной улицы ночная пустота,

В которой чуть тревожно и легкоДышать и двигаться, опережая горе,И, главное, все это далеко,Как противоположный берег моря;

Как то, чего на самом деле нет,Но как бы есть — что в неком смысле дажеЧудеснее… Часы поют рассвет;Индеец целится и, значит, не промажет.

«В пустоте из полиэтилена…»

В пустоте из полиэтиленаС непривычки можно задохнуться.По стволам течет туман, как пенаС помазка на стол по краю блюдца.

Лес стоит испуганный и гладкий,Выцветший и бархатный с изнанки;На песке ржавеют в беспорядкеВедра и расплющенные банки.

Чтобы не оглохнуть от беззвучья,Как улитка, спрячься за очками;Белизна цепляется за сучьяИ на землю падает клоками;

Задевая розовый репейник,Пролетает пепельная птица;Тишина шипит, как муравейник,И никак не хочет расступиться.

Письмо

То серебристый дождь, то ватный коридорНочной гостиницы, то голубь над ковчегом,То утренний туман, то монастырский двор,То избы вдоль шоссе, засыпанные снегом;

То роща, где меня окликнул почтальон,Я подошел, и он подал с велосипедаПисьмо, и тут же мир раздвинулся, как сон,В котором быль уже не отделить от бреда.

Все стихло: море, лес, сорочья трескотня,Домотдыховская игра аккордеона;В трех метрах от земли порхали без меняНадорванный конверт и призрак почтальона;

Над ними в вышине, светясь, парил покой,Мелькали, как стрижи, подарки и утраты,Признательность и страх, что я своей рукойВписал и текст письма, и имя адресата.

«Надо постучаться — и отворят…»

Надо постучаться — и отворят.Снег, шурша, мелькает над полотном.В вертикальном небе зарыт клад.Демон знает о нем.

Человек стоит на краю перронаНавытяжку перед судьбой.Чтобы отнять золото у дракона,Нужно вступить с ним в бой.

Снег лежит — как покров бессилья…Главное — не побежать назад!У дракона фиолетовые крылья,Неподвижный мертвый взгляд.

Главное — крикнуть дракону: «Нет!»Крикнуть: «Убирайся!» ночному бреду…Просыпаясь, мальчик видел свет,Чтобы взрослый смутно верил в победу.

«И лес, и шкаф, и фотоаппарат…»

И лес, и шкаф, и фотоаппарат,И чайки, и очки, и плоскодонка,И солнце уплывало вверх, как взглядИграющего на полу ребенка —

Когда в передней щелкает замок,И на пороге возникает папа,Его большая фетровая шляпаЕдва не задевает потолок —

И вешалка, и ветер, и брелок,И водоросли, и пальто, и море,И облако ложилось поперек,И волны набегали на песокИ пенились, откатываясь вбок,Как съежившийся сумрак в коридоре.

«Слова стоят, как стулья на песке…»

Слова стоят, как стулья на песке.В просветах между ними видно море,И тишина висит на волоскеНа волосок от гибели, в зазореЗари, в пробеле воздуха, в пустомПриделе на потрескавшемся фото,На небе, перечеркнутом крестомПушистыми следами самолетаИ наведенной радуги; приливШуршит волной, серебряной с изнанки,И мальчик в туго стянутой ушанкеСквозь снегопад у дома на Таганке,Не отрываясь, смотрит в объектив,Как в форточку в пространство пустоты,Где прыгают бессолнечные спицы,Как в зеркало, где — против всех традицийМагического знанья — если тыНе призрак, — ни пропасть, ни отразиться.

Обещание

Агент, убитый в телефонной будке,Встает с колен в гостинице во Львове.Луна в окне желтеет в промежуткеМежду стеклом и пойманным на словеПространством, обещавшим всем, кто в немСмотрел с холма на медленную водуСквозь зелень сада — там теперь у входаДежурит ангел с пламенным мечомВращающимся; пламя, ударяясьО пустоту (сосну давно сожгли),Рассыпавшись на искры, рикошетомУходит на террасу, притворяясьЛучом, застрявшим в зеркале, букетомИван-да-Марьи в солнечной пыли…

Под рыжим абажуром

Мир просто был. В троллейбусной оправе,Как в комнате, казавшейся огромной,Струился свет ни ясный и ни темный.

По проводам и вытянутым склонам,Сжимаясь в запотевшей полуяви,Пульсировал продолговатый воздух,

Как ватный гул, плывущий по салонамВдоль стекол в ледяных цветах и звездахНад прячущимися в махровых гнездах.

Неправда в обобщениях. Язык,Как волк, не поддается дрессировке.Я вижу папу в бежевом пальто.

Все умерли. За площадью на хмуромТорце высотки — тени птиц. НиктоНе умер. «К водным процедурам»

Нас приглашает радио; затоИ день с утра похож на решетоСквозь белый снег под рыжим абажуром.

«Лес порхает, кружи́тся — на синь и сень…»