Иннокентий Анненский - Трактир жизни Страница 2

Август

1

Хризантема

Облака плывут так низко,Но в тумане все нежнейПламя пурпурного дискаБез лучей и без теней.

Тихо траурные кониПоднимают яркий гнет,Что-то чуткое в коронеТо померкнет, то блеснет…

…Это было поздним летомМеж ракит и на песке,Перед бледно-желтым цветомВ увядающем венке,

И казалось мне, что нежнойХризантема головойПрипадает безнадежноК яркой крышке гробовой…

И что два ее свитыеЛепестка на сходнях дрог –Это кольца золотые

Ею сброшенных серег.

2

Электрический свет в аллее

О, не зови меня, не мучь!Скользя бесцельно, утомленно,Зачем у ночи вырвал луч,Засыпав блеском, ветку клена?

Ее пьянит зеленый чад,И дум ей жаль разоблаченных,И слезы осени дрожатВ ее листах раззолоченных, –

А свод так сладостно дремуч,Так миротворно слиты звенья…И сна, и мрака, и забвенья…О, не зови меня, не мучь!

Сентябрь

Раззолоченные, но чахлые садыС соблазном пурпура на медленных недугах,И солнца поздний пыл в его коротких дугах,Невластный вылиться в душистые плоды.

И желтый шелк ковров, и грубые следы,И понятая ложь последнего свиданья,И парков черные, бездонные пруды,Давно готовые для спелого страданья…

Но сердцу чудится лишь красота утрат,Лишь упоение в завороженной силе;И тех, которые уж лотоса вкусили,Волнует вкрадчивый осенний аромат.

Ноябрь

Сонет

Как тускло пурпурное пламя,Как мертвы желтые утра!Как сеть ветвей в оконной рамеВсе та ж сегодня, что вчера…

Одна утеха, что местамиНалет белил и серебраМягчит пушистыми чертамиРаботу тонкую пера…

В тумане солнце, как в неволе…Скорей бы сани, сумрак, поле,Следить круженье облаков, –

Да, упиваясь медным свистом,В безбрежной зыбкости снеговСкользить по линиям волнистым…

Ветер

Люблю его, когда сердит,Он поле ржи задернет флёромИль нежным лётом бороздитВолну по розовым озерам;

Когда грозит он кораблюИ паруса свивает в жгутья;И шум зеленый я люблю,И облаков люблю лоскутья…

Но мне милей в глуши садовТот ветер теплый и игривый,Что хлещет жгучею крапивойПо шапкам розовым дедов.

Ненужные строфы

Сонет

Нет, не жемчужины, рожденные страданьем,Из жерла черного металла глубина:Тем до рожденья их отверженным созданьямМне одному, увы! известна лишь цена…

Как чахлая листва пестрима увяданьемИ безнадежностью небес позлащена,Они полны еще неясным ожиданьем,Но погребальная свеча уж зажжена.

Без лиц и без речей разыгранная драма:Огонь под розами мучительно храним,И светозарный Бог из черной ниши храма…

Он улыбается, он руки тянет к ним,И дети бледные Сомненья и ТревогиИдут к нему приять пурпуровые тоги.

В дороге

Перестал холодный дождь,Сизый пар по небу вьется,Но на пятна нив и рощТочно блеск молочный льется.

В этом чаяньи утраИ предчувствии мороза,Как у черного костра,Мертвы линии обоза!

Жеребячий дробный бег,Пробы первых свистов птичьих,И кошмары снов мужичьихПод рогожами телег.

Тошно сердцу моемуОт одних намеков шума:Все бы молча в полутьмуУводила думу дума.

Не сошла и тень с земли,Уж в дыму овины тонут,И с бадьями журавли,Выпрямляясь, тихо стонут.

Дед идет с сумой и бос,Нищета заводит повесть:О, мучительный вопрос!Наша совесть… Наша совесть…

Среди нахлынувших воспоминаний

1

Перед закатом

Гаснет небо голубое,На губах застыло слово,Каждым нервом жду отбояТихой музыки былого.

Но помедли, день, врачуяЭто сердце от разлада!Все глазами взять хочу яИз темнеющего сада…

Щетку желтую газона,На гряде цветок забытый,Разоренного балконаОстов, зеленью увитый.

Топора обиды злые,Всё, чего уже не стало…Чтобы сердце, сны былыеУзнавая, трепетало…

2

Под новой крышей

Сквозь листву просвет оконныйСинью жгучею залит,И тихонько ветер сонныйВолоса мне шевелит…

Не доделан новый кокон,Точно трудные стихи:Ни дверей, ни даже оконНет у пасынка стихий,

Но зато по клетям сруба,В темной зелени садовСапожищи жизни грубоНе оставили следов,

И жилец докучным шумомМшистых стен не осквернил:Хорошо здесь тихим думамЛиться в капельки чернил.. . . . . . . . . . . . .

Схоронили пепелищеЛунной ночью в забытье…Здравствуй, правнуков жилище, –И мое, и не мое!

Конец осенней сказки

Из воспоминаний современников

В 1906 году…пятиклассником, я был уволен из казенной гимназии за «политическую неблагонадежность» с волчьим паспортом, то есть без права поступления в другое казенное среднее учебное заведение. Пройдя последние классы в «вольной» частной гимназии Столбцова, я вынужден был держать выпускные экзамены, в 1908 году, при учебном округе, иначе говоря, в присутствии попечителя учебного округа. Этот пост в Петербурге занимал тогда поэт Иннокентий Анненский. Он терпеливо присутствовал при всех испытаниях по всем предметам (нас было больше сорока учеников). За мои ответы по теоретической арифметике, которую я как-то не заметил в течение учебного года, экзаменаторы присудили мне единицу, что делало невозможным получение аттестата зрелости и переход в высшее учебное заведение, то есть для меня – в Петербургский университет, куда я так стремился, что еще до экзаменов уже приобрел серую студенческую тужурку и, конечно, фуражку.

Но через день подоспел экзамен по латинскому языку. Я увлекался латынью и даже перевел для себя в стихах несколько отрывков из Горация, Овидия, Вергилия. В этом возрасте все пишут стихи. И вот случилось невероятное: на мою долю выпал на экзамене разбор овидиевского «Орфея», принадлежавшего именно к числу этих отрывков. Я читал латинский текст почти наизусть…

Когда я прочитал последние строки:

«Если ж судьба не вернет ее к жизни, останусь я с нею!Нет мне отсюда возврата. Так радуйтесь смерти Орфея!» –

экзаменатор недоуменно посмотрел на попечителя учебного округа. Анненский, улыбнувшись впервые за дни экзаменов, произнес, посмотрев на меня:

– Перевод, молодой человек, страдает неточностью: у Овидия, как вы знаете, рифм нет…

Затем, обернувшись к сидевшему рядом с ним директору гимназии, он спросил вполголоса, не тот ли я ученик, который получил единицу по теоретической арифметике? Директор утвердительно кивнул головой.

На другой день директор вызвал меня в свой кабинет.

– Начальник учебного округа, – сказал он, – переделал вчера вашу арифметическую единицу на тройку с минусом, заявив, что математика вам, по-видимому, в жизни не пригодится. Аттестат зрелости вам обеспечен.

Двери университета, о котором я так мечтал, раскрылись передо мной. Но я не догадался даже послать Анненскому благодарственное письмо. На следующий год Анненский умер.

Юрий Анненков

Там[5]

Ровно в полночь гонг унылыйСвел их тени в черной зале,Где белел Эрот бескрылыйМеж искусственных азалий.

Там, качаяся, лампадыПламя трепетное лили,Душным ладаном усладыТам кадили чаши лилий.

Тварь единая живаяТам тянула к брашну жало,Там отрава огневаяВ кубки медные бежала.

На оскала смех застылыйТени ночи наползали,Бесконечный и унылыйДлился ужин в черной зале.

?

Пусть для ваших открытых сердецДо сих пор это – светлая феяС упоительной лирой Орфея,Для меня это – старый мудрец.

По лицу его тяжко проходитБороздой Вековая Мечта,И для мира немые устаТолько бледной улыбкой поводит.

Первый фортепьянный сонет

Есть книга чудная, где с каждою страницейГаллюцинации таинственно свиты:Там полон старый сад луной и небылицей,Там клен бумажные заворожил листы,

Там в очертаниях тревожной пустоты,Упившись чарами луны зеленолицей,Менады белою мятутся вереницей,И десять реет их по клавишам мечты.

Но, изумрудами запястий залитая,Меня волнует дев мучительная стая:Кристально чистые так бешено горды.

И я порвать хочу серебряные звенья…Но нет разлуки нам, ни мира, ни забвенья,И режут сердце мне их узкие следы…

Еще один