Валерий Брюсов - Том 2. Стихотворения 1909-1917 Страница 2

10 января 1910

Радостный миг

…тот радостный миг,

Как тебя умолил я, несчастный палач!

Когда, счастливый, я уснул, она, —Я знаю, — молча села на постели.От ласк недавних у нее горелиЛицо, и грудь, и шея. ТишинаЕще таила отзвук наших вскриков,И терпкий запах двух усталых телДразнил дыханье. Лунных, легких бликовЛежали пятна на полу, и белБыл дорассветный сумрак узкой спальной.И женщина, во тьме лицо клоня,Усмешкой искаженное страдальной,Смотрела долго, долго на меня,Припоминая наш восторг минутный…И чуждо было ей мое лицо,И мысли были спутаны и смутны.Но вдруг, с руки венчальное кольцоСорвав, швырнула прочь, упала рядом,Сжимая зубы, подавляя плач,Рыдая глухо… Но, с закрытым взглядом,Я был простерт во сне, немой палач.И снилось мне, что мы еще сжимаемВ объятиях друг друга, что постельНам кажется вновь сотворенным раем,Что мы летим, летим, и близко цель…И в свете утреннем, когда все краскиБесстыдно явственны, ее лицаНе понял я: печати слез иль ласкиВкруг глаз ее два сумрачных кольца?

1910–1911

Неизъяснимы наслажденья

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья.

Демон самоубийства

И кто, в избытке ощущений,

Когда кипит и стынет кровь,

Не ведал ваших искушений,

Самоубийство и любовь!

Своей улыбкой, странно-длительной,Глубокой тенью черных глазОн часто, юноша пленительный,Обворожает, скорбных, нас.

В ночном кафе, где электрическийСвет обличает и томит,Он речью, дьявольски-логической,Вскрывает в жизни нашей стыд.

Он в вечер одинокий — вспомните, —Когда глухие сны томят,Как врач искусный в нашей комнате,Нам подает в стакане яд.

Он в темный час, когда, как оводы,Жужжат мечты про боль и ложь,Нам шепчет роковые доводыИ в руку всовывает нож.

Он на мосту, где воды сонныеБьют утомленно о быки,Вздувает мысли потаенныеМехами злобы и тоски.

В лесу, когда мы пьяны шорохомЛиствы и запахом полян,Шесть тонких гильз с бездымным порохомКладет он, молча, в барабан.

Он верный друг, он — принца датскогоТвердит бессмертный монолог,С упорностью участья братского,Спокойно-нежен, тих и строг.

В его улыбке, странно-длительной,В глубокой тени черных глазЕсть омут тайны соблазнительной,Властительно влекущей нас…

Ночь 15/16 мая 1910

На пляже

Я видел их. Они вдвоем на пляжеБродили. Был он грустен и красив;И не сходила с уст одна и та же

Улыбка. Взгляд ресницами закрыв,Она шла рядом. Лик ее овальныйПрозрачен был и тонок, но не жив.

Качалось солнце, в яркости прощальной,Над далью моря. Волны на пескеЧредой стихали, с жалобой печальной.

Играл оркестр веселый вдалеке,Нарядов дамских пестрота мелькала…И не было приюта их тоске!

Когда ж заката пышность отблистала,Замолк оркестр, и берег стал пустым,Как широта покинутого зала, —

Коснулся их лобзанием святымВечерний ветер. С жалобным укором,В безлюдьи море подступило к ним.

И красный месяц сзади встал над бором,Провел по волнам яркую черту,На них взглянул неумолимым взором.

И, взявшись за руки, одну мечтуПостигли оба. Странным счастьем полны,Вошли в сиянье, кинув темноту.

И долго шли, покорны и безмолвны.Вода росла и ширилась вкруг них,Чрез плечи их перебегали волны,

Вдруг нежный ветер горестно затих,И смолк прибой; лишь лунный взор на стражеОдин сиял на небесах нагих.

Все было пусто в море и на пляже,

<1910>

Офелия

Офелия гибла и пела,

И пела, сплетая венки,

С цветами, венками и песнью

На дно опустилась реки.

Ты не сплетала венков Офелии,В руках не держала свежих цветов;К окну подбежала, в хмельном веселии,Раскрыла окно, как на радостный зов!

Внизу суетилась толпа безумная,Под стуки копыт и свистки авто,Толпа деловая, нарядная, шумная,И тебя из толпы не видел никто.

Кому было дело до лика странного,Высоко, высоко, в чужом окне!Чего ж ты искала, давно желанного,Блуждающим взором, внизу, на дне?

Никто головы не поднял, — и с хохотомТы кинулась вниз, на пустой гранит.И что-то упало, с тяжелым грохотом,Под зовы звонков и под стук копыт.

Метнулась толпа и застыла, жадная,Вкруг бедного тела, в крови, в пыли…Но жизнь шумела, всё та же, нарядная,Авто и трамваи летели вдали.

1911

Соблазнителю

Лишь ты один владеешь ключами

рая, праведный, утонченный,

могущественный!

Ко мне вошел ты. Соблазнитель,Глаза укромно опустив.Ты, милосердый победитель,Со мной был ласков и стыдлив.

Склонив на шею мне несмелоДве нежно-огненных руки,Ты тихо погрузил всё телоВ истому пламенной реки.

Ты все желанья, всё былоеВ моей душе дыханьем сжег, —И стало в мире нас лишь двое:Твой пленник — я, и ты — мой бог!

Ты обострил мне странно зренье,Ты просветил мне дивно слух,И над безмерностью мгновеньяВознес мой окрыленный дух.

И всем, во мне дремавшим силам,Ты дал полет, ты дал упор,Ты пламя мне разлил по жилам,Ты пламенем зажег мой взор.

Когда ж воскликнул я: «Учитель!Возьми меня навек! я — твой!»Ты улыбался, Соблазнитель,Качая молча головой.

Сентябрь 1909

Париж

Le paradis artificiel[1]

C'est une beatitude calnae el imniobile.

Истома тайного похмельяМое ласкает забытье.Не упоенье, не веселье,Не сладость ласк, не острие.

Быть недвижимым, быть безмолвным,Быть скованным… Поверить снам,И предавать палящим волнамСебя, как нежащим губам.

Ты мной владеешь, Соблазнитель,Ведешь меня… Я — твой! с тобой!В какую странную обительПлывем мы голубой водой?

Спустились лавры и оливыК широким белым ступеням…Продлись, продлись, мой миг счастливый,Дремлю в ладье, у входа в храм…

Чья шея, гибкая, газелья,Склонилась на плечо мое?Не упоенье, не веселье,Не сладость ласк, не острие.

Нет, ничего мечте не надо!Смотреть в хрустальный небосвод,Дышать одной тобой, усладаЖурчащих и манящих вод!

Все позабыть, чем жил я прежде,Восторг стихов, восторг любви…Ты, призрак в голубой одежде,Прекрасный миг останови!

Пусть зыблют бледные оливыТень по широким ступеням.Я — недвижимый, я — счастливый,Я предан нежащим губам.

Сверкает чье-то ожерельеТак близко… Милая, твое?Не упоенье, не веселье,Не сладость ласк, не острие…

1909–1911