Ованес Туманян - Стенание Страница 2

У противников часто случается так,

В перебранках – друг друга не потчуют пловом!

Ну, а староста – дружбой с помещиком горд;

Объявился на площади, злой, словно черт,

Он с холопским усердием влез в перепалку,

И припас для строптивца здоровую палку.

Чабана он связал и влепил бедняку

Столько палок – не счесть, проявляя усердье,

И грозил: – Я тебя, бунтаря, упеку!

Не увидишь лорийского солнца до смерти!

Трое выборных старцев с поклоном земным

Кончить миром, по сельским, давнишним адатам,

Умоляли помещика, и перед ним

Лебезили, назвав миролюбцем и братом.

– Брат, – сказали, – не важно: кто прав, кто неправ,

Вы дрались не ножами, а только словами.

Ведь избили Чати; получай же ты штраф

И пускай восстановится мир между вами!

Как насытить помещичью жадность и спесь?

– Вам прощенье мое обойдется дороже!

– Больше нет ни гроша. Все, что собрано здесь,

Это наше последнее, – праведный боже!

Разве мы живоглота усовестим? Нет!..

Написал он, чтоб вызвать сочувствие в судьях:

«Дворянин я, дворяне отец мой и дед,

А пастух обложил меня матом при людях».

Вмиг приехал в село некий чин городской:

На фуражке – значок, бородища – лопатой,

Прямо к старосте: – Где, мол, такой и сякой,

Ваш пастух-бунтовщик, подстрекатель заклятый!

По приказу начальства явился Чати,

Стал, как столб – несуразный, огромный и дикий.

Он по-русски не знает ни слова почти,

Ни законов, – молчит, как джейран безъязыкий.

Опросили людей, подобрали статью,

По которой пастух подлежит наказанью

И Сибирью заплатит за дерзость свою,

Оскорбив дворянина бесстыдною бранью.

Трое старцев к помещику снова пошли,

Поминали обычаи в просьбе покорной,

Дали, сколько велел и, склонясь до земли,

Умоляли покончить с размолвкою вздорной.

– Брат, – сказали, – не злобствуй, побойся греха.

Вы дрались не ножами, а только словами,

Получай все, что хочешь, прости пастуха,

И пускай восстановится мир между вами.

– Знайте, люди, что кровь мне его не нужна.

Процедил он сквозь зубы. – Я совестлив тоже,

Я прощу, коль постелет жена чабана

В эту ночь господину начальнику ложе!

У кого еще капелька совести есть,

Разве скажет, как этот помещик бесчинный?

Но мужчина, хранящий семейную честь,

Не замедлит с ответом, достойным мужчины.

Три ружья на столбе здесь висели вчера…

Скольким людям судьба предназначила злая

Стать убийцами, ночью бежать со двора

И скрываться, в тюрьму угодить не желая!

Кто виновен? Сужу и никак не пойму:

Каждый год наши горести множит и множит,

И одно только ясно уму моему,

Что подобная жизнь продолжаться не может.

Этот – вольничать вправе, другой же – ни, ни!

Слова молвить не смей для своей обороны!

Я не смыслю, но ты, книгочей, объясни:

Что за бог предписал нам такие законы?

У простого и знатного – вера одна,

Что мужик, что помещик – армяне же оба!

Одинаково кровь у обоих красна.

Разве меньше сноровки в руках землероба?

Все дозволено знати, я ж должен молчать…

Эх, мой гость, не тревожь наболевшую рану,

Лучше мне на уста наложить бы печать,

А не то я гачахом, разбойником стану!..

Он затих. У костра мы сидели. Река

Клокотала в ущелье, в глубинах провала,

И дыхание ветра ночного слегка

Нас касалось и холодом нас обдавало.