Александр Гельман - Последнее будущее Страница 2

II

Мне приснился поезд,в этом поезде ночью куда-то уехалвесь русский народ,включая одного еврея, меня.Огромная территория безлюдна, ни одной живой души,рельсы блестят, семафоры открыты,длинный-предлинный поезд мчится,вагонов столько – неизвестно сколько,куда держим путь, никто не знает.Куда-то.А когда русский народ отправляется неизвестно куда,население других стран начинает беспокоиться:«Может, они едут к нам, собираются у нас поселиться?»Надо, думаю, остановить поезд пока не поздно,успокоить человечество.Но остановить не могу,дергаю стоп-краны – один, другой,не останавливается.Представляете мое положение:русский народ едет неизвестно куда,весь мир охватила паника,а я не могу остановить поезд.А над Россией в это времяидут густые тяжелые дожди,страна превращается в болото, потом в море,поезд превращается в корабль,и вот мы плывем по морю «Россия»,и не знаем, что делать, куда пристать,и во всем этом виноват я -единственный еврей на этом корабле,Гельман Александр Исаакович.

Евреи убивают,чтобы не быть убитыми,а люди от нас ожидаютсовсем другую мораль.Мол, столько мы пережилии столько нас убивали,что впору бы нам вскричать:«Лучше быть убитыми,чем убивать!»Люди за нас решили,что мы нашу смертьдолжны любить больше,чем нашу жизнь.

Мы – дети слов,возделаны словами,словам препоручил Господьприглядывать за нами:обороты речи определилиповороты наших судеб,буквами мы скованы, как цепью -изнутри наружуи снаружи внутрь.

Утром Всевышний заходит на склад,где лежат штабелямимиллионы срезанных крыльев, -интересно, эти крылья,которыми уже никто не машет,на какую его наводят мысль?Зачем он приходит сюда каждое утро?Интересно, если бы я оказалсяв этом вселенском крылохранилище,удалось бы отыскать мои крылышки,которые Он срезал 25.10.1933?В ту ночь я упал в огородмоего отца Исаака Давидовичана севере Бессарабии,где моя мама, выбежав утречкомнарвать лучку и укропа,нашла меня под яблоней,завернутого в горнюю пеленку.

Марату

Открывается выставкаколен и коленокмужчин и женщин,старых и молодых,колени всей моей жизни,частная коллекция,впервые в мире!

Сначала вы увидите мои колени, уж извините,бугристые, волосатые,две китайские мордочки, если присмотреться.Распухшие, старые колени моей бабушки Цюпы,боль из них простреливалавсе ее тело до самых корней волос.Отца моего Исаака – исхудавшие, высохшие,почти обнаженная кость.Пухленькие, как подушечки,коленочки моей внучки Евы.Почерневшие, отмороженные коленимоего брата Шаюни, /зима 42-го,Бершадское гетто, Украина/.Колени-маски,колен и-кулаки,большие, круглые, мягкие, как груди,вздрагивающие от страха,опущенные на землю колени униженных,кающихся, присягающих на верность,сжимающие, как клещи, хищную мужскую руку,и рядом – призывно разведенные колени женщины,открывающие с ума сводящее место,пьяные колени немолодой продавщицы,которым все равно, в каком они положении.Вы увидите целый народ,поставленный на колениперед другим народом,глаза этих народов,в одних – спесивое самодовольство,в других – затаенная жажда мести.Господи, не дай мне дожить до тех дней,когда спрятанное выйдет наружу...

О, колени – локти ног, локти судьбы!Заходите на выставку колен всей моей жизни,разрешается щупать, фотографировать,за небольшую платуможете выставить собственные коленина всеобщее обозрение.

Впервые в мире!Колени всей моей жизни!Частная коллекция!Вход бесплатный!

Мама приснилась,сказала «а я тебе здесь братика родилавместо погибшего в сорок втором Шаюни»,сказала «так что не бойся там умереть,тебя ждет здесь брат»,сказала «он растет, как я захочу -то быстрей, то медленней,когда бы ты ни прилетел к нам,ему будет ровно двадцать,ты будешь старый, он – молодой»,сказала «я ему о тебе рассказываю все, что помню,нарисовала твое лицо на ладони его правой руки,чтобы ангелы, с которыми он здоровается по утрам,почувствовали, какой ты у меня красивый»,сказала: «не тяни, прилетай, вся семья будет в сборе,одного тебя не хватает».

Он соединял смыслы,которые никогда не находились бы рядом,он соединял слова,будто это люди,стреляющие друг в друга,он любил Мандельштамабольше, чем себя.Он надеялся, верил,что из всего, из чего ничего не выходит,когда-нибудь что-нибудь выйдет.Чтобы не убедиться в обратном,прыгнул с высокого моста в бездну,пятидесяти лет от роду,в Париже.Стихи он писал по-немецки -на языке,который убил его маму,поколебал его веру в Бога

А сверх всегоэта еврейская тоскаожидание смертине от Бога,от соседа

А сверх всегоэта еврейская надежда,голая, как новорожденный,хватающий ротиком воздух,в котором нет ничего.

А сверх всегоэта еврейская мудрость,иссохшая, вечная,исток возрождения-гибели,колыбель трагического бессмертия.

А рядом с моим домом, в баре,пока еще не убившиевыпивают с пока еще не убитыми,обмениваются любезностями,рассказывают анекдоты.

Душа еврея в моей душенеумолима, неукротима,она не спит никогда -поэтому я могу спать каждую ночь,она не верит никому,поэтому мне позволенозабываться, обманываться,она не боится смерти,поэтому меня угнетаетпредстоящее исчезновение.Верующая душа евреяв безбожной душе атеиста -Господи, только ты мог создать подобное!

Ночью,спасаясь от смерти,я сбежал в чей-то сонна другом конце городаУтром, за завтраком,незнакомый мне человек,рассказывал жене:«Представляешь, первый раз в жизниприснился еврей,влетел, запыхавшись,дышит, как паровоз,небритый, немолодой,испуганный,к чему бы это?»«Не знаю, не знаю, -озабоченно отвечала жена, -никогда не слышала,чтоб кому-нибудь из наших знакомыхснились евреи».

То забываю, то вспоминаю,что скоро умру.Забываю легко, незаметно,день-другой живу, как бессмертный,смерть, однако, дремлет недолго,просыпается резко,и меня, старикашку,властно ставит на место.Я подчиняюсь -пишу завещание,что делать с вещами,усердно читаю Тору,грехи заношу на листочекдля предъявления Богу,когда посещу синагогу.Но вдруг в голове смещается нечтои снова-опять начинается вечность.Вот так и живу,то забывая, то вспоминая,что скоро умру.

Я лишь крылоотпиленное от туловища птицыбез названия.А люди думают,и сам я полагал,что я есть что-то целоеи цельное,с началом, серединой и концомУвы... только крыло,отторгнутое от безымянной птицы...

Как диктатор боитсявосстания народа,так я боюсьвосстания воспоминаний -сомнут меня, истерзают,останется от меня пшик.

Видит нас Бог или не видит,мы не знаем.Как посчитаем,так и будет считаться,все равно не дознаться нам,не разобраться,как на самом деле:видит нас Богили не видит.

Скользко,Боже, как скользко,передвигаться опасно,лучше застыть на месте,превратиться в дерево,в камень.

Скользко,Боже, как скользко,боюсь не донестиостаточек моих днейдо твоего порога

Скользко,Боже, как скользко.

Ах, какие пышные похороныустрою я моей смерти,в шикарный гроб положу ее,Пинхас Гольдшмидт, главный раввин Москвы,прочитает молитву,проникновенные речи о моей близости с покойнойпроизнесут, один за другим, мужи именитые,будет много венков, в том числе«Моей смерти от меня».Поминки продлятся всю ночь,а утромна моей любимой старой кушеткев квартире на Малой Броннойя тихо проснусь,к зеркалу подойдувзглянуть, как выглядит человек,похоронивший смерть.

Вчера не умер – сегодня праздник,сегодня не отдам концы – завтра с утра гуляем,а там суббота – еврею смерти нет,на воскресенье в лес поеду -как Нахман из Браслава,вместе с деревьями буду молиться Богу,буду просить еще недельки две.

Хочу посмеяться, смеяться хочу,куда подевался мой смех?Губы не складываются в улыбку,глаза – холодные пуговицы,куда подевался мой смех?Не могу исторгнуть его ниоткуда,не могу нащупать его нигде.

Пей, не пей -Все равно еврей.

Когда я умру, сказал рабби Нахман,в ту ночьисцеляющий дождь пронесется над Уманью,вы должны выйти на улицу,постоять под дождем,промокнуть до ниточки -это благословение Всевышнеготем, кто поверил, что моими устамине я, а Он обращался к вам.Беременные еврейки, высунувшие свои животыпод небесные воды в ту ночь,принесут Израилю великих цадиковнового поколения.

Надорвались вечные вопросы,от бесчисленных повторовиз поколения в поколениесникли, выдохлись.Затасканные, затоптанные,не услышанные, не отвеченные,валяются на чердаках, на книжных развалах,в архивах спецслужб.Умирают вечные вопросы,осталось несколько, последних,но и они уже дышат на ладан.

Это не звезды сверкают на небе -это мигают золотые осколкиот начертаний святого завета -когда Моисей, голову запрокинув,Божьи слова зачитывал евреямс распростертой небесной страницы.От миллионов греховных взоровгорние наказы скорежились, стерлись,только точечки светящиеся остались -мигают, сигналят, не теряют надеждыпробудить огонь первозданной веры.

III