Андрей Поляков - Китайский десант Страница 2

20

Листопадлегко и сухоопускаетсяна ухо,– ухо слышиткак шуршит,

словно звукв мешок зашит!В дождьиз листьевкто выходит?в желтопад, в те, в то… —

нет,не получается стишок,ну и ладно,хрен с ним,лучше перекуримсигарету «Прима»,а потом —запишемпервое,что плеснёт сюда в голову:

ХУАНХЭ.

21

Чья лодка, вóлнамишурша, как листьями,

скользит под кожей:не так ли уплывёт

душа, когда заснётна брачном ложе?

Когда уснёт на брачном ложе, чьё сердце выплывет: дыша?

22

Приснилось:[1]Пятигорский косит на востокон похож на разумный цветок

23

«Слушай, осень, а ты хороша:у тебя между листьев душа —что ты хочешь,душа золотая…»

«Я хочу половину Китая,жёлтым мелом метёный восток,в голове золотой бугорок:он блестит и царит в голове,там, где осень,а может – и две».

24

Не снимайдождясо щёк,ну,пожалуйста,ещё,ну, скажи:

в жизни —жизнь,поживём —увидимжизнь!

что жемыувидим?

– после дождичкав субботув блеске дождичкапруды:

двеосенниезаботы,

двеосенниеводы.

25

…дождик в каплях: «да-да»,а одна: «ад-ад»(это в силе обратная осень)…

26

В семье дождя листва луна желтейв числе осенних китайских новостей.

Нет, я не длился вчера этой осени ночью одной. Я слушалкак дети дождя шелестят за стеной, поют, обращаяськ родным и любимым шумящих деревьев ветвями сновидцамв ненаглядной своей красоте… словно бабочка бьётся в аорте…

Просто мёртвые так не поют. Только ангелы очень поют, отпускаядруг друга на землю на небесного веса верёвках в редком облакеласточек, в маленьком блеске маслин. Товарищи маи, товарищи вёсны,товарищи вёсла и цапли в воде – вот бывает, что так напевают.

Звучат непонятно, поют о руках и богинях, похоже на то,как если бы я пробегал под рекою Салгира, квадратно-осеннейлуной осветлённый, печальный, весёлый, больной… бородадо утра вырастает чуть-чуть, мягко плешь серебрится монеткой…

Сутулый очкарик, бледен, слаб, дождевою водою, как ветром, волнуем,наделённый библейским кустом бороды, я торжественно сплю наяву,подражая дождю бормочу, облачённый в себя, опьяняясь античностихами, чьи слова – города под водой… или нет —

журавли кораблями… Что ж, печально весёлый, я крестиком в стороныруки раскину китайской в рубашки пустых рукавах (а на сердце —свеча и просфорка), я, незримо качаясь на жёлтых и чёрных иного

эфира волнах, подержу в голове Персефонку… Пускай православный,

но всё же… Пускай я крещёный, но всё-таки часто мне хочетсяосенью верить каким-то богиням красиво-ночным, в теле плоти собойзасыпая, все их тёплые руки, как листья, к лицу прижимать, на весудрагоценных верёвок теплеть, а богиням – облизывать пальцы…

И не то, что б хотелось слезами молиться на женские частидождливых богинь молодых, но всё-таки хочется временем частохоть бы издали в Таврике слышать как чьи-нибудь дети поройпоют за китайской по цвету, из-за листьев осенних, стеной:

«Богини левая рукабела,как в мае

облака,

а праваярука —червоннаярука,

а третия рука —невидима пока,

а третия рука —

невидимапока…»

27

Как гитара осенней порой,зов луны над моей головой:в дождевеющих вечером рощахптицы оловом горло полощут.

Даже в птицедождливаякровь —переводит на осеньлюбовь,

как буддиставнебрачнаяосень,превращённая в цифру —108.

Это есть восковые сады,свет туманныйот низкой воды,

желтизна где-то около года,журавлиное слово —«свобода»,

и осеннее слово —«любовь»,и дождянок отцовская кровь…

Отвечай,дождевая красотка,хороша лис мороженымводка?

Ты ли —ласточкав сердце пустомс косоватымкитайским хвостом?

Ты звезда,бузинаили птица,дождевая под кожейводица?

Что ты видишь,куда ты не спишь?

Я не знаю тебя,говоришь?..

28

Соседка, прекраснаясзади,чтоб выше чуть-чуть поднялось,уснула светитьсяна белой кровати,а всё остальноево сне началось:

летает либабочка-чашка,кончает ливетка – дождём,

где я восклицаю«Китайцы!»,«Наташка!»,

а ты говоришь«Подождём!»,«Подождём!»

29

Днёмидёмв Эдем

день и день,и день,

и нет —тени…

и нет —ни тени,

ни слова тени —нет…

в медовомЭдеме —

осени́,

и размером,и морем зари:

а пелена —нелепа!

30

С испуганным сердцем в грудипойдём от себя впереди —пойдём-ка,походимногами,как птицылетаютнад нами,которые,если идём,то песню о гриппепоём:

«Девочка-дура и мальчик-читайспят в облаках,наигравшисьв Китай!»

По-другому:«Девочка-насморк и мальчик-чихайспят на луне,не играяв Шанхай».

31

На травы́ желтоватый холммальчик в пыльной одеждеподымается дымным полуднемне постареть в надежде,и вдруг —от слабости

КРИЧИТ,

зубамиверещит,

о чём языкв рукавмолчит,

до горечимолчит:

«Бог —строг,а вещи —зловещи,

солнце —не блещет,

не весел —итог!»

32

На сухой дорогекуст явился в Боге.Куст возьми и говорит:«Вдоль меня огонь горитблизким Бога следом,красным цвета светом.А ты, пустыня,на высоте песка —сама ещё богиняи жёлтая твоя рука,и жёлтая(тяжёлая)и жёлтая твоя рука!..»

33

Ради ястреба с пучком седой сухой полыниприготовь к открытию ладони!

Пучок сухой полыниверёвочкой свяжи,и вот на это слово– «ПОЛЫНЬ» —как руку, положи.А я Китай забуду,забуду навсегда,и о Китай не вспомнювезде и никогда,а если даже вспомню,то как песок,звезда,мотылёк, холмы,подругаи чужие города.

34

Крапивой богатые, богистояли у пыльной дороги,—над ними кружил мотылёк,как город Монголы, далёк.

Под солнцем какого-то цвета,на жёлтых, как свечи, холмахмы выткали травы и ветер,и ястреба с солью в глазах.

Родная подруга-погода,ты светишься августом года;погода, вот здесь подними,а я – расстегни и сними!

Давай разобьёмся по двое,пойдём, как соседи, домой,чтоб воздуха знамя сухоедрожало двойной головой.

За осенью поля и лесаблестит золотая завеса;как дольний полёт мотылька,соседка светла и легка.

35

Золотая орда, ты моя золотая орда, я тебя не верну, ни за что я уже,никогда!

36

С монгольской марки золотописьмаиграет рыб, а крыс – недоказуемсквозь валенок славянского ума,где листья осень сеет,образуявечерний цветотсюдасентябрятуда,кудажелтеют рукавамикрысиный рыб,Таврида корабля,жидовка-речь,монгольская рубляи прочие,которые —мы сами.

37

Полгода бледными, как длинными, ногамипогода августа гуляла над полями,и журавлями в воздухе звуча,во всём светилась осени свеча.

Мне было ветрено, мне было неприятно,я видел в воздухе мелькающие пятна,лохмотья Хроноса, желтевшие на вид,платочки ветхие в руках у Пиэрид.

А ты? А я? А родина вторая?Смотри, над крышами вот этого Китаяцарица рыжая бежит наискосок,прикрыв ладошками осиновый листок!

А вы? А я? А мы не поднималис асфальта влажного советские медали,флажки опавшие, потёртые значки,филологические точки и крючки?

Но чёрным золотом, не речью деревянной,Стаханов славился в Аркадии баянной,—недаром двигался, как Будда, под землёй,как будто старенький, а вечно молодой!

Недаром родина какая-то вторая…Я помню Пушкина в ночи Бахчисарая,он трогал тросточкой летевшую листвуи звал в читатели оленя и сову.

Но где мурмурочки, где кошечки-подругиплакучей осенью на севере, на юге?Восток раскинулся на двадцать восемь строк,и вьётся к западу невидимый дымок

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Конец ознакомительного фрагмента.