Анна Барыкова - Стихотворения Страница 2

Любимые куклы

Двери отворили, рады ребятишки…Елка вся огнями залита до вышки;Елка – чудо-диво из волшебной сказки.У счастливцев малых разбежались глазки;Прыгают, смеются, ушки на макушке,Мигом расхватали новые игрушки.Мальчик на лошадке молодцом гарцуетВ кивере уланском… Девочка целуетКуклу из Парижа, очень дорогую,В завитом шиньоне, модницу большую,С синими глазами, шлейфом и лорнеткой(Ну, точь в точь, без лести, с Невского лоретка).Обнимая куклу ручкой белоснежной,Девочка ей шепчет в поцелуе нежном:«Лучше этой куклы в свете нет, конечно,Ты моей любимой будешь вечно, вечно!..»От больших, должно быть, девочка слыхалаЭто слово «вечно» – и его сказалаКукле-парижанке важно так и мило.На ребенка с куклой я гляжу уныло:Жалко мне чего-то стало вдруг и больно…О судьбе обеих думалось невольно.Девочка и кукла! Ах, как вы похожи!В жизни ожидает вас одно и то же.Куколка-франтиха, предстоит вам горе,С красотой своею вы проститесь вскоре:Шелковое платье, сшитое в Париже,И шиньон изящный, модный – светло-рыжий,Мигом всё растреплет милая вострушка(Страшно и опасно в свете жить игрушкам)…На чердак вас стащат с головой пробитой, —Кукла-парижанка будет позабыта…Девочка-шалунья в золотых кудряшках!Лет через десяток и тебя, бедняжка,Кто-нибудь обнимет, говоря, конечно,Что любить намерен пламенно и вечно…Чьей-нибудь игрушкой будешь ты, наверно, —Только ненадолго… вот что очень скверно.Молодость, надежды – будет всё разбито…Старая игрушка будет позабыта…Елка догорела. Мальчик над лошадкойПреклонил головку и уж дремлет сладко,И с улыбкой счастья пробежала мимоВ детскую малютка с куклою любимой.Да с чего же я-то хнычу понапрасну?Может быть, обеих встретит жизнь прекрасно!Ведь не всех же кукол дети разбивают…А счастливых женщин – разве не бывает?..

Оправданный

Посвящено Д. А. Ровинскому

И судят и рядят. Пред ними худой,Больной горемыка-парнишкаВесь бледный стоит и поник головой.Конечно, не вор, а воришка.И речи юриста карающий звукБеднягу громит что есть духу…И сетка улик сплетена… И паукПоймает неловкую муху.Они говорят, говорят, говорят —Так сильно, так гладко и важно.В ответ им зевают, кряхтят и сопятДвенадцать усталых присяжных.Всё стихло. Они принесли приговорИ громко прочли: «Не виновен».Вот усики злобно крутит прокурор(Не может он быть хладнокровен)…А что же преступник?.. Небось им поклонОтвесил и в пояс и в ноги…Но нет… Он прощением словно смущен.Он плачет… О чем? – об остроге.Ну да… об остроге. Ведь теплый приютИ хлеб у него отнимают —Простили его и свободу дают…Свободным его величают.Свобода?.. ему?.. это – холод, нужда,Бесхлебье и нищенство снова…Насмешкою скверной звучит, господа,Бедняге то громкое слово.Слеза за слезой накипала в глазахВоришки. «Зачем оправдали? —Вертелся вопрос на дрожащих губах. —Куда мне идти?» Все молчали,Но вдруг волосами проворно встряхнулОправданный; вмиг ободрился,Лукаво и смело на судей взглянулИ низко им всем поклонился.Нашел он: «В кабак я отселе пойду, —А там уж известна дорога…Мне добрые люди укажут… найду…Прямую – опять до острога!»

Два мальчика

Посвящено Е. Ф. Юнге

На море тихо, на солнышке знойно,Берег как будто бы дремлет спокойно;Не шелохнутся на дереве ветки;Лишь между камней, как малые детки,Мелкие резвые волны играют,Словно друг друга шутя догоняют.К морю купаться бежит цыганенок,Смуглый, красивый, здоровый ребенок;Так и горят воровские глазенки,Смуглые блещут на солнце ручонки,Кинулся – поплыл… Движения смелы,Точно из бронзы всё отлито тело.Славный мальчишка, хоть нищий, да вольный…С берега смотрит с усмешкой довольнойМать молодая в лохмотьях картинных,Глазом сверкая под массою длинныхВзбитых волос, незнакомых с гребенкой…С гордостью смотрит она на ребенка,С гордостью шепчет: «Хорош мой галчонок!.,Я родила тебя, мой цыганенок!..»В мягкой коляске заморской работыВозят вдоль берега жалкое что-то,Бледное, вялое… В тонких пеленках,В кружеве, в лентах – подобье ребенка.Личико бледное, всё восковое,Глазки усталые, тельце сквозное.Видно, что смерть уж его приласкала —Песенку спела ему – закачала.Он под вуалями спит как в тумане,Рядом плывет в парчевом сарафанеМамка-красавица с грудью продажнойБелой гусынею, плавно и важно.Барыня знатная, мать молодая,Их провожает, глубоко вздыхая.Смотрит в колясочку взглядом печальным,Смотрит на море… По волнам зеркальнымСмелый мальчишка с веселой улыбкойПлавает быстро, как резвая рыбка.Барыня знатная завистью тайнойВся загорелась при встрече случайной.Думает: «Боже мой, боже великий!Вот ведь живет же зверек этот дикий…Счастие дал ты цыганке косматой.Нищая, нищая, как ты богата!»Жаль мне вас, барыня! Знаю, вам больно,Но ведь у вас утешений довольно…Всё у вас есть; всё, что счастьем зовется;Нищей цыганке того не дается…Даны зато ей здоровые дети, —Изредка… есть справедливость на свете.

Перелетные птицы

Из Ришпена

Вот грязный задний двор, совсем обыкновенный;Конюшня, хлев свиной, коровник и сарай,А в глубине овин под шляпой неизменнойСоломенной своей, – тут для животных рай.

Тут вечно ест и пьет бездушная порода;На солнышке блестит навоз, как золотой;И дремлют сонные канав и лужиц воды,Омывшие весь двор вонючею рекой.

Вдали от мокроты и жирной кучи черной,Там, где навоз просох и так овсом богат,Хозяйка-курица разбрасывает зерна,Гордясь семьей тупых, прожорливых цыплят.

Отец-петух сидит повыше на телеге,Доволен, жирен, сыт, – свернулся он клубком;Он спит блаженным сном, он утопает в негеИ сонные глаза завесил гребешком.

Вон плавают в пруду мечтательные утки,На тину устремив сентиментальный взгляд,И с селезнем своим раз по двенадцать в суткиО радостях любви законной говорят.

Рубином, бирюзой на солнце отливая,На крыше высоко, под золотом лучей,Нарядная сидит и радужная стая —Семья породистых, спесивых голубей.

Как войско стройное в своих мундирах белых,Пасется в стороне красивый полк гусей;А дальше – черный ряд индюшек осовелых,Надутых важностью и глупостью своей;

Здесь – царство, гордое своею грязью, салом,Счастливый скотский быт разъевшихся мещан;В помойной яме жизнь, с навозным идеалом;Здесь щедрою рукой удел блаженства дан!

Да! счастлив ты, индюк! И ты, мамаша-утка!Утятам скажешь ты, наверно, в смертный час:«Живите так, как я… Не портите желудка…Я – исполняла долг… Я – расплодила вас!»

Ты – исполняла долг?.. Что значит «долг» – для утки?Не то ли, что она весь век в грязи жилаДа, выйдя на траву, топтала незабудкиИ крылья мотылькам со злобою рвала?

Не то ль, что никогда порыва вдохновеньяНе грезилося ей в тупом, тяжелом сне,Что не было у ней неясного стремленьяНа воле полетать при звездах, при луне?

Что под пером у ней ни разу лихорадкаНе растопила жир, не разбудила кровь,Не родила мечты уйти из лужи гадкойТуда – где свет, и жизнь, и чистая любовь…

Да! счастливы они!.. Не трогает нималоИх ни один живой, мучительный вопрос,И в голову гусей отнюдь не забредалоЖелание – иметь другого цвета нос…

Течет в их жилах кровь так плавно, тихо, мерно,И где ж волненьям быть, когда в них сердца нет?Лежит у них в груди машинка с боем верным,Чтоб знать, который час и скоро ли обед…

Да! счастливы они! Живет патриархально,Спокойно, весело и сыто пошлый род…Он у помойных ям блаженствует нахально,По маковку в грязи, набив навозом рот.

Да! счастлив задний двор!.. Но вот над ним взвиласяБольшая стая птиц, как точка в небесах…Приблизилась… Растет, плывет – и пронеслася,Нагнав на птичник весь непобедимый страх!

Вспорхнули голубки с своей высокой крыши, —Испуганы, они валятся кувырком;Увидя, что полет тех птиц гораздо выше,Уселися в пыли с цыплятами рядком.

Вот куры от земли приподняли головки;Петух, со сна, вскочил и, с гребнем набоку,Застукал шпорами, как офицерик ловкий,Воинственно крича свое «кукуреку!»

Что с вами, господа?.. Да будьте же спокойны!Чего орешь, петух?.. Не докричишь до них!..Молчи… Они летят на берег дальний, знойный,Не соблазнит их вид навозных куч твоих.

Смотрите! В синеве прозрачной утопая,Далеко от земли, от рабства и цепей,Летят они стрелой, ни гор не замечая,

Конец ознакомительного фрагмента.