Анастасия Горнунг - Упавшие зерна. Бегущие ландыши Страница 2

1922

Густаву Шпету*

Должно быть обезумевший портнойСкроил меня потомству в назиданье,Чтоб грубое моё существованьеС тех пор отягощало шар земной.

И вот – угрюмый, зоркий часовой,Я над Землёй застыл, как изваянье,Чтоб пенью птиц внимать и слушать ржаньеКоней, бегущих к влаге голубой.

Чтоб всё познать как маги и факиры,И песен злых просить у нищей лиры,И петь в закат, пылающий вдали.

А по ночам, старея год от года,Как в детстве, слушать древний бред Земли,Запоминать твой дивный лик, Природа!

1923

Мы пасынки Европы с давних пор,К её груди прижались, как щенята,Наш жребий брошен и глядит в упорБеззубый призрак будущей расплаты.

Но горькое чужое молокоНам с каждым годом и родней и слаще,И всё же, в путь пускаясь далеко,Мы юность жизни вспоминаем чаще.

Мы вспоминаем – и нередкий деньЯвляет запись о былых молитвах,О зареве хазарских деревень,О силе духа в рукопашных битвах.

А лихорадку варварских телегНе вылечит Петрово начинанье —Лишь утром выпадает первый снегИ детское сильней воспоминанье.

1924

Какая нам разлука предстоит,Кто скажет нам, при слове расставаньеЧто нам сулит петушье восклицанье,Когда огонь в Акрополе горит

Не все ли мы – нелепые завистники,Забывшие о прелестях тоски.Мечтаем о простом четырёхлистникеИ с розы обрываем лепестки.

Ужели мы не ведаем, что гореОдно целит в зловещие года,Что ярче пламень светится во взоре,В котором мы не прочитаем: «Да».

А пьяный хмель ненужного изгнанья —Заманчивый и радующий хмель,И не весна ведёт очарованье,А тёмный час и тёмная метель.

И лишь тогда встаёт воспоминанье,Несущее назад былые дни,Когда мы пьём вино и расставаньеИ к новым встречам тянемся одни.

11 марта 1924 года

Мы жизнь свою творим скупой и темной,Под ветхой кровлей делим страсть и сон,Наш дом надолго памятью огромнойИ снежными пластами занесён.

В сухих ветвях запутались вороныИ карканьем тревожат тишину,Вокруг метель и ветра плач и стоны,А песню не услышать ни одну.

Свою судьбу, ослепшую с годами,Мы наизусть запомнили давно,И припадать горячими губамиНам к полной чаше счастья не дано.

И не уйти к соленым синим водам,Туда, где день как ветер – жгуч и крут,Где не для нас таким тягучим медомС ночных небес созвездия текут.

1924

Падучих звёзд серебряные нити,Мильоны вёрст бегущие в секунду,Короткими и быстрыми стежкамиОстанутся в расширенном зрачке.

И звук зерна, из высохшей пшеницыУпавшего на высохшую землю,Рождает мысль о пройденном пространстве,Не смеренном за краткостью его.

Так призраком испуганные кони,Взлетев над бездной, в эту бездну канут,До гибели познать не успеваяМгновения, влекущего на дно.

1924

Мы как в Венеции в своей Москве живём,В окно любуемся и воду созерцаем,И струи шумные за отпертым окном —Глухую музыку – пустой душой черпаем.

И пусть незыблемый, как каменный ковчег,Недосягаемый, в спокойствии и в силе,Не Кремль красуется – досужий человекСкликает голубей, чтоб музыки испили.

Здесь город борется, но мало силы в нём,А волны цепкие подобны хищным стаям,Здесь – мы в Венеции, а не в Москве живём,В окно любуемся и воду созерцаем.

1926

Сергею Шервинскому*

Тогда ещё закат был розов, а лунаОранжевым плодом таилась за домами,И смутной вышиной владела тишина,И вышина сливалась с нами.

Исполнен музыки и страждущей тоски,Когда душа пуста и только чувства полны,Я набережной шёл и слушал плеск реки,Закатом тронутые волны.

И башни древние, и дальняя гроза,И камень, в сумраке залёгший у дороги,И встречных девушек прозрачные глаза,И резвых муз босые ноги.

1926

Н. М. Подгоричани*

Мы знаем, нам дана тоскаЗатем, что с нею плоть покорней,И – тщетно бьются сквозь векаВ подземной судороге корни.

Продевши руки сквозь кору,Презрев своё благополучье,Мы прорастаем на ветру —Обугленные ветром сучья.

Мы песни дикие поём,И прошумим, и прожелтеем,И только с места не сойдём,Соискушаемые змеем.

И в тёмный смысл добра и злаВпиваясь острыми зубами,Мы видим – влага потекла,Но задержалась меж губами.

И чёрных яблок естество,И чёрных листьев трепетанье —Мы сохраняем для того,Кто наше чует прорастанье.

Кто не забыл, что тайный сокВсегда поит слепые корни,Что им – и горький дух высок,И низменная плоть покорней.

1928

Шумят деревья и подчасК земле печально ветви клонят,Как будто в этот смутный часСвоё спокойствие хоронят.

Вой, ветер! Радуйся и вой!Пляши в дымящихся просторах —Природы голос кочевойНа деревенских косогорах.

И чёрных пашнях опьянясьВесёлым обмороком бега,Приветствуй солнечную грязь,Ещё набухшую от снега!

Как бы мечтая – пусть о нём —Но зеленея сквозь мечтанья,Висят на воздухе пустомБерёз плакучих очертанья.

И в праздном отдыхе влачась,И им сочувствуя, и маю,Я в этот сумеречный часЗелёным жалобам внимаю.

1928

Природа чувственна, но, мужествуя, СмертьК себе склонила лик Тавриды,Довлеет вечности – и каменная твердь,И гробовые пирамиды.

Тая свидетельство о сумрачной борьбе,Залегшей в пропасти глухие,Здесь камни говорят молчаньем о судьбе,Испепеляющей стихии.

Здесь солнце гневное не пощадило гор,И их пустые склоны – наги,И ветер носится со дна сухих озёрВ стоячий холод мертвой влаги.

И нет косматых пальм – для них был строгим суд,И их краса давно изъята,Теперь кустарники корявые растутВ объятьях желтого заката.

А эти крепости и груды кирпичей,Бред генуэзских капитанов…Но звёзды падают в соленый мрак ночейИ в жерло вымерших вулканов.

Но киммерийским дням давно утерян счёт,И вот года покрылись пылью,И времени песок медлительный течётНад героическою былью.

И крепко я люблю – и этот скудный райИ аскетическую сушу.О, как воспитывать он может, мертвый край,Живую человечью душу.

1928

Без собеседника, зато*Лишь с одиночеством как с другом,И так, что творчество влитоВ пустую душу злым недугом,

И нa зло праздному уму —Мы видим жизнь за смертным ложемИ мыслим только потому,Что сердцем чувствовать не можем.

1928

Из девяти – одной служа,На севере, в ночи, в порошу,Сквозь огнь войны и мятежа,Неся свою святую ношу,

Еще с порога первых днейПриняв скупой судьбы подаркиИ плоть оставив, чтоб о нейЗаботились слепые парки,

И чуть разматывая нить,Но жизнь украв у лихолетья —Не сладко ль путнику вступитьНа грань пятидесятилетия?

Приветлива, но не грустнаБез полдня, без весны, без юга,Босая, ходит с ним однаПростоволосая подруга.

И старый посох, верный друг,Взращен в лесах Гиперборея,Украсился цветами вдруг,И тем душистей, чем старее.

Не с ними ль до конца идти,До дна испить святой отравы,Храня и в сумерках путиВысокий дар негромкой славы.

1928

М. И. Тарковской*

В голубой колодец дняИзошло огнем светило.Солнце, солнце, ты меняТяжким зноем напоило.

Спелым яблоком загарОхватил сухую кожу,Обмороком чёрных чарЧадный день склонился к ложу.

Там, за лесом, в облака —В пышно-розовые гроздиРжавой памятью тоскаЗаколачивает гвозди.

А пылающая твердьВсе прозрачней от сгоранья —Разве это только смерть? —Это праздник умиранья!

1928

Арсению Тарковскому*

Я задыхаюсь. Воздух раскалён.Глухой огонь охватывает тело,Гнетёт мой дух. Но углем тлеет он,Кипит водой, и мукам нет предела.

И мысль кипит, и всё наединеВ самом себе мятётся чёрный разум,И света ждёт, и бредит в тяжком сне,И сквозь себя прозревшим смотрит глазом.

1929