Терентiй Травнiкъ - Белокнижье. Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1 Страница 2

Для Травнiка поэзия – это облачение в слово всего, что нас окружает. Как? Откуда берутся подобные стихи – он и сам вряд ли ответит на этот вопрос. Вероятно, эти стихи, как он сам заметил в нашей беседе, «случаются» или «приключаются, второе чаще». Как будто « кто-то во мне говорит, а я слышу и отвечаю, позже записываю их и потом особенно не правлю, так, разве что совсем немногое». Да и он сам удивляется, откуда появляются эти строки, – «мне всегда было интересно, откуда во мне возникает музыка, изображение, строка. Теперь я понимаю, что это прочувствованное и воссозданное переживание Божественной красоты. И чем больше ты подготовлен, тем ярче и выразительнее ты переводишь ее на язык человека с прекрасного и вдохновенного языка Творца».

Когда опыт души накапливается, то, смешиваясь с сердечной природой, он прорастает для поэта словом. Чем сильнее резонанс с сердцем, тем более вероятность правильной строки и рифмы.

Стихотворение для поэта – это не просто, по его же словам, «концентрированная проза», но и огромная ответственность за сказанное, это как «меткий выстрел навскидку». «Иногда, – делится он со мной, – мне кажется, что все стихотворение написано ради одной строчки, одного мгновения, одного вздоха. Это необыкновенное ощущение в душе. Эту строчку надо найти, почувствовать в стихе.

Она есть в каждом хорошем произведении. Это как кнопка, как звоночек – найдете и произносите, произносите, и тогда стихотворение откроется, как занавес, как ворота, как просто дверь, и вы войдете и увидите много больше, чем прочитали. Просто вы войдете в себя, в свое сердце таким образом».

Удивительно, но он почти не работает над стихом, черновик – уже чистовик. Иногда может убрать слово, переставить, но никогда не меняет мысль, тем более изначальный замысел стиха, увиденный и прочувствованный им в первой строке.

Хорошие стихи – это либо дар, либо награда за наработанный жизненный опыт, но все равно поэтом они чаще ощущаются как «незаслуженные, нежданные, нечаянные». Он добавляет, что это «еще и муки, когда уже не можешь не писать, когда стихи застигают врасплох, просто являются из ниоткуда и стучатся, стучатся, стучатся. Ты бегаешь, ищешь ключи, дергаешь за ручку, пытаешься открыть, просишь подождать, наконец открываешь тетрадь, а там… только записка – мол, заходили и не дождались, извини».

Поэтому ему приходилось писать на песке, на глине и даже гвоздем на кирпичах. Иногда он наговаривал их на диктофон… И все потому, что отказать слову было невозможно, нельзя этого делать, тем более в поэтической строке, такой неповторимой и почти неуловимой. Она «не приходит дважды, ибо она отражает миг, именно мгновение жизни, мгновение, которое невозможно «остановить», и здесь важно его удержать, запечатлеть и сохранить в первой строке.

Стихотворение будет потом, будет позже, но сейчас только строка, зачатие и ритм, только состояние, зародыш и только жизнь, жизнь и жизнь».

Природа стихосложения таинственна и непостижима, непостижима именно тогда, когда это настоящие стихи, а не зарифмованные мысли и рассуждения. Как считает Терентiй, «… каждый стих читается и… читается, а вот от настоящего слова, помещенного в нем, тебя всего трясет, и здесь неважно, сочинил ты его, прочитал у кого-то или просто услышал мельком.

Это как свободное падение, а точнее… свободный взлет, и ошибиться в ощущениях здесь просто невозможно».

Быть поэтом – это миссия, это непростая миссия везде, а в России тем более.

Дело в том, что поэзия – это благодарение, благодарение человека Богу за даренное слово, благодарение словом, Слову через слово. Ответственность колоссальная. За каждое «праздное слово» будем отвечать, а уж за «поэтическипраздное» – вдвойне.

Травнiкъ понимает, насколько это серьезно – говорить с людьми на языке поэтическом, на языке «строфы, сошедшей из сердца». Отсюда не только радости, но и искушения, трудности и печали в жизни, как это нередко бывает в судьбе истинного поэта.

Поэтическое слово – это и ноша, которую нельзя просто бросить: она не за плечами, она на сердце, к тому же за «каждое суетное, поверхностное слово тебя рано или поздно настигает печаль – и это творческая данность».

Стихи – это боль,Стихи – это боль-но,Но все-такихочется их создавать.

Писать стихи – это призвание, а быть поэтом – это не только непростой труд, но и подчас «жизненный крест».

Пишу стихи до слез, до плача,Иначе не могу писать.

Терентiй убежден, что «в своем поэтическом состоянии нужно соответствовать гармонии мироздания, а иначе вся эта неточность будет заметна даже в знаках препинания». Надо стараться писать только о пережитом и прочувствованном.

Может, поэтому Травнiкъ не считает поэзией зарифмованную сатиру и иронию, пошлость, грубость, равно как и притворство.

Не всем, кто рифмует, по силам стихи,Грызть камень не каждый возьмется…

Поэтическое сознание – это постоянные перегрузки. «Поток входит сильный, а «биология» тормозит, вот и сгорают словотворцы», – поясняет он. Но это не фатально. Как только ты понимаешь, что каждое твое слово звучит, воспевая Человека, звучит во славу Божию, то ноша заметно облегчается».

Что говорить, любое творчество – дело нелегкое, но поэзия особенно. Компромисс в ней неуместен. Именно поэтому она в своей глубинной природе – тотальна. Соединяясь с ней, надо знать и понимать, на что ты идешь. И первый показатель правильности выбранного пути – это не только усталость, но и слухи, сплетни и зависть. Увы, но это всегда сопутствует живому слову поэта.

Коснутся поэта хула с клеветой,Его обрекут на изгнанье,Но вскоре он в небе звездой путевойВзойдет, вопреки ожиданьям…

Общаюсь с Терентiем, слушаю его рассказы о творчестве, замечаю, что он мастер устного изложения, мастер рассказа, прекрасно владеет искусством риторики, держит паузу, слышит собеседника и дает ему выразиться. Несмотря на это, я постоянно задаю себе один и тот же вопрос: «Почему? Почему одиночество? Там, где внимание людей, читатели, встречи, – и вдруг одиночество, это маркесовское «одиночество среди людей». Неужели оно аксиоматично для творчества, и в частности – для поэзии? Ведь поэт явственно ощущает Божественное присутствие, но это, видимо, совсем иное, а в миру – одиночество, и иногда даже слишком острое.

«Люди не спасают от него, это экзистенциальное состояние, нажитое собственным поиском, и связано оно только с тобой и больше ни с кем, – отзывается вслед моим размышлениям Травнiкъ. – Вероятно, это результат скорости мысли, наработанной на фоне поэтического восприятия жизни, когда ты наблюдаешь за происходящим вокруг тебя. Когда ты творишь, то все случается быстрее и быстрее, даже мгновеннее, я бы сказал…

Видимо, у поэта эта скорость значительно больше, чем у большинства людей. Вот разбежался, побежал и остался впереди всех… в одиночестве. Назад невозможно, просто нет дороги, да если и была бы, то, думаю, не всякий ею бы воспользовался».

Есть горе от ума, а здесь горе от возможностей и чувствования, хотя различительная грань весьма тонка и прозрачна. Отсюда эта вечная историческая «непонятость», о которой так часто говорят творческие люди. Правда, иногда это манерное, но в большинстве своем так оно и есть…

Но лучше, когда все-таки одиночество вытеснится уединением, и тогда это уже счастье, тогда, вероятно, и создается самое лучшее в творчестве.

«Я не одинок, – говорит Терентiй, – но творю в затворе, взаперти. Хотя нередко и случается, что в этом механизме что-то ломается, и вот тогда действительно подвывающим сквозняком вползает в меня одиночество, я остро чувствую его, и прежде всего это одиночество от самого себя. Думаю, это состояние знакомо многим, кто что-то ищет в себе, живя на этой земле, и объяснить его в двух словах нелегко».

А вот писать о природе – это для поэта как жить полной жизнью. Это то, что всегда «и ново, и вечно». Поэт признается, что «отдыхает, когда словом касается этой темы». «Всегда зачитывался стихами Есенина, Бунина, Тютчева – допоздна, до дыр, до корешка зачитывался… Любуюсь, любуюсь их словотворчеством, их видением и чувствованием красоты нашей родной природы. Они все ее мне дарят в своих стихах, так просто и так много сразу», – пишет он в одном из писем к Сергею Хворину, литературному критику из Нижнего Новгорода.

И псевдоним «Травнiкъ», конечно же, не случаен, и буква «i» – тоже, и твердый знак в конце – не только правило грамматики в данном случае, а еще и намеренный символ. Когда-то давно «травником» его звали друзья – художники и музыканты. Видимо, потому, что он увлекался изготовлением несложных гербариев: собирал, сушил, клеил на лист и писал к ним причудливые комментарии. Позже стал ездить за травами по всей России. В детстве немного учился этому занятию у ныне покойной травницы – Александры Ильиничны Орловой. В детстве каждое лето Игорь жил на даче в Софрино с мамой близкого друга своего отца, Владимира Семеновича Орлова. Так вот, баба Шура, так ее все называли, брала его по утрам с собой за травами, которые ей были нужны для лечения. Вставали рано-рано, шли в лес, а там, собирая, она ему и рассказывала о них.