Анатолий Жариков - Influenza. Лирика Страница 2

М.Х.

Нам тесно на своей земле,и пчёлы на цветы садятся.Не долго остывает след;нам тесно на своей земле,на красной глине, на золе.Песок не держится на пальцах.Нам тесно на чужой земле.И пчёлы на глаза садятся.

***Путь проклят, истины щербаты,кровь на глазах и на руках.И поводырь – то дым, то прах,то грязь в ногах, то дух крылатый.

Двенадцать с ружьями бредут,за ними пыль и дым столбами.И дети с выпуклыми лбами.И с рифмой рыночною шут.

И пёс. И золотая цепь.И свет горбат. И жребий слеп.Венец опал, и розы смяты.Устал, плешивый и брюхатый.

***Ещё не ясен приговор,мучителен процесс дознания.И жизнь взамен торгует ворна миг безумного признания.

Из пропасти растущих глазвзошли ответы на прошение:и оправданье и прощение,и приглашение на казнь.

***Что человек? Живуч веками,тысячелетья за спиной;когда должно быть с головой,есть, как и прежде, с кулаками.Есть страсть делить вино и хлебы,и грязь, и голубое небо.Но тень по-прежнему чистатого проклятого креста.И выше той горы святойни в сердце места,ни в искусстве.Невыносимо. Больно. Грустно.Но путь один. И место пусто.

***Бог – свет,горящие лучи – мы,уходящие от света.Борис ПастернакСтолько лба, что местана Сенатской площади.И в зрачках судьба.И лицо породистой лошади.БатюшковИ между всяких прочихкаурых и гнедыхрождался дивный почеркроссийских пристяжных.

День ставил ногу в стремя,рассказывал взахлёб,опережая время,переходя в галоп.

День умирал нелепо,тянул и долго гас,уже при свете слепок,при подвиге рассказ.

Невыносимый прочерк,не выявленный стих.Не явленных пророчествколокола живых.

Рубцов

Две родины в одну слились;погоста тень, мазута слизь.До звука смертного сопраноравнины даль и неба высь,щемящье, сучье слово жизнь.И органично и органно.

***По лужам ласточкой раскрытою скользит,во взгляде влажный блеск, зовущая истома.В её руках парящий дождевик.Раздвоенный язык в раскатах грома.

***И у виселицы последнее желание,и у зрителя великодушие ложное.И поэзия – крови переливаниеиз пустого в порожнее.

***Всё прекрасно в ложном начале —вера, юность, отчаянье.И брусчатка, что вниз к рекекак зерно в хранилище сыплется,стёрла угол на каблуке.Время поло. Ничто не движется.Только взгляд ленивый скользит,не вникая в превратности зеркала,что растянутостью исковеркано,а не рожей. Поздний транзит.Та же улица, мршавость дома,под лопаткой удушья истома.И отсутствие матерных словна зашлёпанном краской заборе.Тот же сумрак и сырость углов,стоит лишь развести шторы.

***И разговор о жизни точитсяо разговорец уже о здоровье;и за пазухой у подруги – бессонница,овощи и молоко коровье.

А небо безмолвно, и, значит, безбожно,и, значит, не договориться;и, значит, проще: случиться не позжевчера, чтоб сегодня ничему не случиться.

Так как время, теряя нить сюжета,кружит кругами вороньей стаи.И тело наполовину уже в предметах,отдающих тепло свет принимая.

И венок желаний, дурную бесконечностькакого-то Дантова круга,разумней использовать в качестве подсвечниканочью, когда порвёт провода вьюга.

***Зачав от ветреной погоды,как песня от воздуха птичьей свирели,поздняя осень, женщина после родов,обнищавшая в теле,уже равнодушна к ветрами холодна в постели.

Хозяйка прямо с утраянтарную кровь в бутылиразливает. В штакетнике не хватает ребраещё со дня сотворения мирапослевоенного, с тех пор, когдарассветы в Киеве не бомбят в четыре

по московскому. А слово дапроизносим сегодня, как бес без б,что так же грустно, как на трубегрустно Б, когда упало А.

И окончательно впадая ужев подражательность, замечаю,что осень печальна без окончания,как слово Человек в именительном падеже.

***И нищие и вдоль и поперёк,и скоморохов пудреные лица.Обвислый зад зажравшейся столицыщекочет запад, а потом восток.В провинциях, однако, всё как встарь:блины пекут, отцеживают брагу,расчёсывают новый календарьи рубят ясли новому варягу.

***На талой башенке порталазвучит солёным солнцем медь.Одним лишь оком поглядеть —и видеть: небо опросталоглазницы мутные свои,чтоб видеть: прилетели птахи,и, отделясь от синевы,идёт видением рубахи.

***На полдень солнце налепив,художник думал, что из светавернётся умершее летои моря жёлтого разлив.Зачем тогда он показалвнизу, в углу два быстрых слога?

Глядите в жёлтые глазавчера ослепшего Ван Гога.

Март

Ветер колкий, но уже слабый,день морозца, день мерзкой хляби.Налились поволокой бабы.Март. Увлажнённая почвав предвкушении творчества.Немного тепла и большеничего не хочется.

Упрощается до дыхания шум.Без желания не задуть свечу.Мир – один закопчённый чум.Ты, пока ещё видят глаза,интересен другим, но заперевалом глухим твоимни хрена не растёт. Даже дым.

Вы, изысканного словцадевы, имели в руке творцабороду, а не что иное.Что укропом мой огород,в марте словом набряк народ.В слове память: кто мы такое.Март – глагол,ещё в состоянье покоя.

***Нас не возьмут. Не вышли лбами,сошли с лица и потеряли следсегодняшних, за Христофором вслед,как банки, открывающих Багамы.

Пусть утолит нас кисленький портвейн,залечат уши пошлыми словами.В сравненье с нашей закусью – всё тлен —откатанными в юность рукавами.

И тяжелее стали двести грамм,и легче, пластиковые, стаканы.Страна, мы угощаем, падай к нам,давай на брудершафт, родная, с нами.

Твоё дыханье тоже тяжелои речь пьяна. И мы уже усталииз сил последних вдовьими устамишептать: «Не первородно зло…»

В селе

Та, что темна своим древним именем,разбудит утро глазами синими.

– Знаешь, милая, за окнами-ставнямиснег семь дней стоит нерастаянный.

Я дорог пророк, ты любви пророчица,мы уже прочли сто лет одиночества.

Мы уже забыли земные заповеди,на «сходи-принеси» говоришь: «Сам иди».

Мы уже сто лет как уже не болееми живём сверх срока, как вождь в мавзолее.

Мы по Гуглу на шару смотрим фильмы разные,или «С лёгким паром» или что подсказывают.

А когда метель закрывает ставни,зажигаем свечи или в снах летаем.

Пиано

Николаю Хижняку

Кипяток на горку чая в чашке,тёплые носки да чистая рубашка,луч в ловушке синего стекла,сигареты, вечер, свет и мгла.Убеганье, приближенье снова,колыханье, колебанье. Слово.Первые знакомые черты.Боже, я готов, готов ли Ты?

Из Вильгельма Лемана

И ранняя заря, и поздняя заряне остужают воздух сентября.

Из пепла крылья бабочки. В началеот Бога Слово, после – от печали.

Горсть чернослива, связка чеснока,ведро глубокой влаги. И века.

***Плоды уже медвяно липкии вытекает жаль из груши,обшарив сад, нас обнаруживглазами не рождённой скрипки.

И ветер паутины нитьнаходит и тревожит синие,дрожа на кончиках ресницчувствительными Паганини.

***Неглиже от second hand,гвоздь советский из штиблет,чай, полпачки сигарет,гость вчерашний на обед.Вам, щетина, сколько лет?Сквозь газету тихий свет,вроде светит, вроде нет.

***Не всё так близко, что слышится,не всё так хорошо, что пишется,не всякая икона светится,не каждая – в небо лестница.И слово, что на забореначертано, – не история.Не всякая птица – ворон.

***Хозяин из меня совсем никудышный,ни молотка, ни гвоздя, ни отвёртки в доме,одни мышии ветер гоняют куски соломы.

Город, в котором живу я, вымер,дома и улицы разбрелись по свету,и никто не помнит даже именистраны, которой у меня нету.

Босх