Александр Петрушкин - Кожа. Стихотворения 2000—2017 годов Страница 2

«По петле перепелки в кустах …»

По петле перепелки в кустах —не узнаёшь пути…и пока ты у смерти своей —в её жизнеродной горсти

пишешь этот забытыйдругими людьми язык,что – по корню рождений своих —почти всегда нервный тик:

размягчаясь, летишьиз себя-психопата к себе-об-реченному и бубучишь,как будто дитя в дите,

и рисуешь V-ию,то, и дело – сбиваясь на Ё,наслаждаясь тем,как некто в тебя плюёт.

Притворись же скрипом дверей,пепельницей или приляг на пол —нас сметет однорукий дворник в ладоньи вложит в дубовый стол:

в траектории мертвых ангелов —я всегда слышал мат,и ловил их перья,и смотрел из себя назад.

Посмотри же, как твой слепойангел тьмою в тебя течет,и яблоко из крошек словесныхво льду печет,

уподобив тебя – своимсомненьем – кроту,потому что речь – это способобрести наконец немоту.(2003)

«О» открывает рот и заслоняет ночь…»

«О» открывает рот и заслоняет ночья на детей смотрю, как на Восток и Запад,к тому же это – сын, тем паче это – дочь,а более всего – почти овечий запах.Почувствуй эту желчь, где сын похож на мать,где дочка дочерна дыханьем воздух стерла,где маленький отец ночами, словно тать,свой голос воровал из собственного горла.Папашки вялый вдох, который – как вода.И дети – как птенцы, и комнаты – как гнезда,и более всего, конечно, немотаи рано всё менять, поскольку очень поздно.И как мне рассказать про гелий водород,про мать своих детей (чуть не сказал потомков)про то, как бродит сын уже четвертый год,и как топочет дочь среди моих обломков.Они по миру прут, как радостная смерть,как радостная смерть отца и материнства.А я гляжу на них и продолжаю петь,хотя давно готов икать и материться.Пересечем же Стикс или худой Миасспромежду арматур, известки, пятен меди,покуда желтый дождь, который кровь заменит,впадает кое-как, но непременно – в нас.(2003)

«Прожив без меня две жизни – ты научилась ждать…»

Прожив без меня две жизни – ты научилась ждатьпока тебя память сотрет до рифмы и, вымолвив – жаль,Хронос посмотрит вслед и увидит в себе: как тыпримеряешь к морщине своей промежуток моей пустоты.Только тогда ты отпустишь меня навсегда – и я,как свободу свою, твои обрету края.(2003)

«Почти как по ладони сбегают (только мимо)…»

Почти как по ладони сбегают (только мимо)холодные пароли и мимо – голоса…и, кажется, что тень сползет неотвратимов окоченевший свет, трамваи, небеса,стучащиеся в почву. Теперь – что невозможно:читать себя по крови… и выпадет роса,и пятистопным ямбом стучится в пуле Пушкин —и пьет почти как ангел нас пес через глаза.(2003)

«Кроме того, что случилось – рыба летит…»

Кроме того, что случилось – рыба летитТает. И, распадаясь на стороны света от севера к югуТайна творит того, кто ее запретитПосле разломит как хлеб и вложит иголкою в руку.Кроме того, что случилось – из прежних обидВспомнишь одну, из которой ты прежним был свит.

Кроме полета звезды – рассыпается речьТак как песок не удержит себя, не уронит —Тайна выходит из снега в одну их прорех,То есть в тебя из костлявых снегов переходит.Только посмотришь в пророка и видишь глазаСоленую улицу, почерк собачий и влажный вокзал.

Кроме того, что бывает, самое страшное – речь —Чувствуешь воздух потертый как влажные джинсыТайна входит в себя, чтобы не видеть тебя,То есть твое отраженье. В бесцветной ресницыДвиженье по воздуху видишь, как Пушкин идет во дворах,Или как шапка бездымно горит на ворах.(2004)

«Боль. Базар. Три бакса в Вавилоне…»

Боль. Базар. Три бакса в Вавилоне.Я стою, как тени, в темном склоне —на горе, которая летает.Это дерево глаголит, а не тает.

Видит теплый бог с горы пирамидальной —то ли с этой, то ли с самой дальней —говорит за нас и за другогопепел. Хаммурапи. Полвторого.

Я стою в нетронутом Свердловске —очень длинный, вмятый в отголоски.Пролетела мокрый век ворона.Я стою на жидком перекрестке.

Если это правда, то проститеэту белоглазую ворону.Боги направляются по склону,чтобы Ё-бург выпал Babylon-У.(2004)

«Что повыше, что пониже …»

Что повыше, что пониже —все равно мы спим в Париже,все равно – в руках винтовка,бормотуха и веревка

и скудеющее слово.Ссученное кумом тело,нарисуй на небе нолик,посмотри, что улетело.

Что пониже, что повыше —все равно промажешь в чресла,все равно заснем в Париже,умирая слишком честно.

Если закипает слева —значит сплюнул неудачно.Полкопейки сбросишь в небо —начинай период брачный.

Что по пояс, что по горло —что вода и что чернила —пишет лезвие худоетам, где осень нас пролила.

Что пониже, что повыше —бродит Блок по блядской кучкеи встречает незнакомку,чтобы буем долго мучить

свое крохотное эго,рассыпаясь на двенадцатьразъяренных, оголтелыхиисусов Лиепаи.

Мы умрем по пояс в Сенечтобы к слову прилизаться —то ли в шаге от свободы,то ли чтобы не признаться.

Что повыше, что пониже —все равно – поближе к богу,все равно – к Парижу ближе,и виском прижавшись к сроку.

Рифма тычет и бубучит —человек по пояс в сене.Это мы для общей бучизасыпаем в твердой Сене.(2004)

«Левая половинка птицы, сойдя с ума…»

Левая половинка птицы, сойдя с ума,устремляется в свое отражение – если этоправое не спасет ее, то онабудет пить аминазин – под крылом – прощеное лето.

Так пилот, не прошедший трехлетний курс,забывает то, что его никогда не вспом-нит: прежде всего, это, наверное, пульсводы, встречающейся со светом в крылатой каменолом-

не. Дикая синица разрывается, не догнав пейзажа,тает тело в пропотевшем от вида водки шприце,набело зачеркивающем то, что было                                    в пшеничной заварке и сажаэто все, за что записанное слово могло поручиться.

Раскрывается тело и отпускает дноот себя, и звенит, ударяясь о хрупкого бога,правое разбивается – и однолевое продолжается – как дорога.(2004)

«Детей нет дома – значит можно спать…»

Детей нет дома – значит можно спать,дыханьем в Ятью воздух расписатьаляповато выть не страхом – с перепоюНе перепеть себя и из запоюВыходим с боем, с ротою бутылок,Под звон тарелок, ложек или дырок,Оставленных случайными людьми,Которых ты какой-то срок кормил.Какой-то срок. Но больше нет нам сроку.От слова тоже никакого проку.

И спит березка в сторону огня —чужие люди – им нести меня.(2004)

«Драгомощенко все-таки сука. В таком-то году…»

Драгомощенко все-таки сука. В таком-то годумы стоим на камнях у бестолкового моря —протекут октябри, как девочка в климаксе, в аквапортупьет портвейн человека, пока человек пьет от горя.Эта корь и краснуха – такие писульки-жестянки.Несловесная дурь подстригает веки деревьям.Режем речь на морфий и ханку. На полустанкетеплой водкой мужик чистит несуетно перья.

Драгомощенко все-таки сука. Поскольку не помнюя ни слова окраинной речи его – ни хренане приходит на ум – и птенчик что-то чиркает —он наверно подобно мне бессловесно сходит с ума.Дым не то что летит, а скорее спускается в воздух —выпрямляя хорду насекомому богу мальков —и придурок не слышит – потому что не слышит – поступь:только шорох спиральный свернувшихся в голос сверчков.

Драгомощенко все-таки сука – вся зона болтаетпрочитаешь – матрешки из кисы и прочих пойдут.Так семью настрогать не слабо – подгораютв нашей лагерной хате – наш Е-бург, Челяба, Иркутск.Это время психует на нас, молодых отморозков —и Лолита лабает на Гумберте – типа Набоков —отдает петухами письмо подворотни. Морозомпробирает речь, когда говоришь свое плохо.

Драгомощенко все-таки сука. С какого Уралаты решил что тебя поддержу я. Такая подставасловарю и не снилась – давай почитаем по кругуне бутылку – подругу и этого, как его, суку.Этот снег вертикален – потому что я параллеленэтой жирной земле, на которой поэзия пепелоставляет заместо следов – замеси ее тестопустотою ладони – хотя эта рифма нечЕстна.

Драгомощенко все-таки сука. Ты далее (по парадигме)сочиняешь меня – и ау получается длинным.Эхо встрянет в строку, и тема сливается в сигме,взятой пьяницей для красоты – так и пишутся гимнытам, где эта дрянная страна в людей и любовниц их тает —мы с тобою, подруга, как ты понимешь – в ходу:Драгомощенко все таки сука – строка мне вослед отбиваетв непонятно каком – но точно четвертом году.(2004)

«Январь. Снег, тающий изустно …»