Павел Лукницкий - Стихотворения Страница 2

С которым будет грустно расставанье,

Которому я поверять привык,

Как другу лучшему, мои печали,

Который принял часть моей души,

Мои стихи выслушивая, имя

Моей любимой эхом повторяя,

И пряча меж своих расщелин слезы,

Что тайно пролил о любимой я...

Тот камень...

Но я слышу, входят,

По деревянной лестнице скрипучей,

Неугомонные мои соседи.

Они сегодня вечер провели

В кинематографе...

Гурзуф, 3 сентября 1925

* *

*

Гикнул ветер, и словно всадники

Волны на берег понеслись,

Так, что горы и виноградники

Темным стадом полезли ввысь.

А за ними ордою хмурою,

Пригибаясь на всем скаку,

Брызжа пеною, волны бурые

Пожирали пространств дугу.

И хлестали по крупам взмыленным

Злые молнии все звончей,

Луговой травой обессиленной

Гнулись стебли звездных лучей,

А когда это буйство дикое

Проглотил непомерный мрак

Билось ржанье, блеянье, гиканье,

Как взнесенный над миром флаг.

Лето,1926

* *

*

Я теперь тебя не забуду,

Мы повенчаны Черным морем,

Помнишь ты, как металась шлюпка,

Под летящим на нас норд-остом.

На корме ты тогда сидела,

Как Мария - звезда морская,

И твое волновалось платье

Словно розовый, легкий парус,

И, как птицы, дрожали весла,

У меня в руках одичалых,

И казалось мне невозможным

Одолеть крепчающий ветер.

Я отсюда скоро уеду,

Потому что люблю скитаться,

Потому что я стал покорным

Одинокой судьбе моей.

Но когда, где-нибудь, далеко,

Вдруг повеет такой же ветер,

Я тебя так ясно припомню,

Словно ты кометой была.

И тогда мне весело станет,

И на лодке я в море выйду,

Чтобы там из волны свинцовой

Мне блеснули глаза твои.

Геленджик, 1926

Ю Г

Хорошо живу я на земле,

Все тревоги отошли, все горе!

В лунной, чуть голубоватой мгле

Плещется так близко к сердцу море.

Лодки спят у пристани. Маяк

Пароходам якоря пророчит,

Залила зеленая струя

Самый затаенный угол ночи.

И уносит ветерок к горам

Лай собак и голоса людские,

Облачком они садятся там,

Закрывая звезды золотые.

И береговые огоньки

Зыблются, горя и потухая,

Словно крыльев ищут, так легки,

Так тоскливо им не в звездной стае...

А в кармане у меня - письмо,

Круг, совсем полярный, на конверте.

Как, любимая, ну как я мог

Близь тебя задуматься о смерти?

Так я счастлив, что могу сейчас

Прочитать при этом лунном свете

Несколько твоих коротких фраз,

Слаще мне они всего на свете!

И сейчас мне грустно лишь одно,

Что вот ты совсем не видишь юга,

Что, наверно, бьет в твое окно

Мглистая, скучающая вьюга,

Будто желтым ядом, налилась

Светом электрическим страница,

Над которой ты скользишь, склонясь

Превращенной в человека птицей.

Геленджик, 1926

В КОФЕЙНЕ

Где скалы чернеют круче,

У красного маяка,

Кофейня - листвой ползучей

Обведена слегка.

Хозяин - быка дородней,

Молчит, а во взоре злость:

Ведь я у него сегодня

Один единственный гость.

А мне без тех веселее,

Без тех, кому буря вмочь.

Турецкого кофе чернее

Сегодня море и ночь.

Падая, виснут волны

Сломанным, пенным крылом;

Соленою пылью полный,

Ветер летит вразлом.

И, тронув меня, танцуя,

Порывами мчится к звездам...

- И ложку почти пустую

Я подношу к губам.

А звезды качаются пуще,

Лишь та, что других светлей,

Закинула якорь в гущу

Кофейную чашки моей.

Ах... и мечта перебита...

По мрамору скрипнул поднос,

И грек, мой хозяин сердитый,

Остывшую чашку унес.

Новороссийск, 1926

* *

*

Разве может быть жаль времени?

Разве время - на весу ?

Я ведь жизнь мою на стремени,

Рысью быстрою несу.

Пусть и день и ночь в нелепицах

Проведем вдвоем с тобой,

Все чужое - пусть распеплится

Пережженной шелухой.

Ведь в каком-нибудь ущельице,

Где струясь, бурлит вода,

На часы любовь не делится,

Как и время - никогда!

7 сентября 1933

* *

*

Ночь в комнате - насыщенным раствором,

И тишина - такая, как на дне.

Но одиночество мое, скорее, - кворум

Всех голосов сошедшихся во мне.

Они еще, изнемогая, спорят,

Различными страстями взведены.

Но это - спор друзей, подобный водам моря,

Где лишь поверхность - разнобой волны,

8 декабря 1933

ВОДОЛАЗ

Покинув день соленый, ясный,

В темнеющую глубину

Он опускается бесстрастно

К еще неведомому дну.

Достиг... Скафандр его сдавили

Воды тяжелые круги,

И он в зеленоватом иле

Качает медленно шаги,

Исследуя и изучая,

К диковинам склоняет шлем,

Расщелины переступает,

Неустрашаемый ничем.

Я знаю: мудростью не сразу

Одиривает глубина,

Но все поэты - водолазы,

Плененные загадкой дна.

РЫБАКИ

Вот уж тринадцатая суббота

Занесена в судовой дневник.

Штурману трудно пером работать:

Старый к рулю и веслу привык.

Пенятся волны, мутнеют вгибы,

Сегодня так сгустился туман,

Что даже рыба не видит рыбы,

Зубами рвет пустой океан.

Рыбацкой шхуне в крутое днище

Сослепу тычет... Ну, что за прок?

Сегодня ей хорошей пищей

Кажется даже голый крючок.

Штурман кричит (у него под килем

Глаза запасные, должно быть, есть),

Что будет сегодня улов обилен,

Что жирные сельди толпятся здесь.

"- Эй, брат, выкатывай бочки соли,

Шлюпкам на борт вернуться пора.

Верно, до ночи, мы не расколем

Гору хвостатого серебра.

Шлюпки в туман ушли спозаранку,

Борты переметом мозоли натрут.

Слышишь, - рожок поперхнулся туманом,

- Огей, товарищ, - сюда, - мы тут!"

И перегнувшись (куртки клеенка

К борту прилипла), штурман глядит.

Юнга колоколом холодным звонко

Дернув веревку, звонит, звонит...

А где-то в неведомой толще белесой,

Идет пароход, быстротою богат,

Сквозь зыбь сирены угрюмоголосой

Зловещие гуды летят вперекат.

Рыбак, сторонись, а не то недоброй

Громадой надвинется твой черед,

И шхуне твоей перережет ребра,

Твой труп под себя подомнет пароход.

Юнга, звони, так чтоб руки устали,

Без перерыва вызванивай ты,

Чтоб контр-паром замедливать стали

Эту проклятую пляску винты,

И чтобы мимо беду промчали,

Нефтью и пеной обдав борты!

9 ноября 1926

БАЛЛАДА О СКОРОЙ ПОМОЩИ

Белая комната. Три окна.

Мухи на стенах спят.

Доктору спину гнет тишина,

Блуждает его бессоный взгляд,

Следит, как четыре часа подряд

По небу ползет луна.

Но вдруг телефон плеснет огнем,

Повиснет в проводе смерть,

И вот уже круто рванул рулем,

Шофер, разрывая твердь.

И хлещет уже переливный рев,

Как стая неистовых соловьев,

И, сразу от песни такой пьяна,

Скачками по крышам пляшет луна,

И доктору ветер протер глаза,

И флагом халат кипит назад.

На ровном треке гонки легки

Силы равны у всех.

Иное - лететь сквозь строй помех

Со смертью вперегонки...

Стоп... у подъезда, чуть накренясь,

Скорость, споткнувшись, упала в грязь.

И на носилках отдыхая,

Не раскрывая бледных век,

Луну притихшую качая,

Лежит спокойный человек.

Раскрыта дверь автомобиля,

И на подножке кровь красна,

Сейчас она застынет, - пылью

Дорожною заметена...

И снова бег, и снова рев,

И снова гомон соловьев

В прямых лучах ацетилена,

И треск торцов, и пыли пена,

И вдруг застопоренный ход

У разлетевшихся ворот,

И снова доктор на покое

В тиши приемного покоя.

Ленинград, 10 июня 1927

ПОДРУГЕ

"Как нам велели пчелы Персефоны..."

О. Мандельштам.

Вы не совсем просты, подруга,

Вам чудится приход беды,

Ее вы смутным сердцем ждали.

И в эту ночь, и в эту вьюгу

И в эту ночь, и в эту вьюгу

Вы деревянные лады

Рукою тонкой перебрали.

Припоминая вновь и вновь

Свою крылатую любовь,

Но вдруг тревожен перебор,

И смерть вступает в разговор.

Смятенный выростает город...

Метель кружит, костры глуша,

И пули пчелами шуршат,

И сквозь лохмотья кровь течет,

Как бурый, липкий, сладкий мед...

Подруга, что ж это такое?

У вас не струны , - провода!

Не электричество, - беда

По ним струится над Невою.

О, задержите, задержите,

Подруга, яростный полет!

Как смели вы?... Не повелитель,

Я только житель в этот год...

Замрите, милая, замрите,

Смотрите: на окошке лед,

И день встает густой, туманный,

Такой же день, как был вчера...

И темный спутник донны Анны

Упрямо говорит: пора!

25 декабря 1927

* *

*

Я переполнен легкой высотой,

Никто не мерит мне паек воздушный