Михаил Зенкевич - Под мясной багряницей Страница 2

1913

ПЯТЬ ЧУВСТВ

Пять материков, пять океанов Дано моей матери, и я пятью Лучезарными зеркалами в душу волью Солнечный ветер млечных туманов. Приниженное искусствами Осязанье, Ты царственней остальных пяти: В тебе амеб студенистое дрожанье И пресмыкающихся слизкие пути. Мумму Тиамат, праматерь слепая Любовного зуда, в рыбью дыру Растерзанной вечности, не она ли, слипая Катышами, метала звездную икру... И вы, близнецы расщепленного рода, Неразделимые - кто древнее из двух Присосы, манящие в глубь пищевода, Или музыкой ароматов дрожащий нюх. В вас прыжок электрический на кошачьих лапах, Беспокойная вскинутость оленьего венца, Прохлада источников и мускусный запах Девственной самки, зовущей самца. И вы, последние, нежные двое Зрение и Слух, как млечный туман, Без границ ваше царство радужное огневое, Бушующий энергиями эфирный океан.

1913

УДАВОЧКА

Эй, други, нынче в оба Смотрите до зари: Некрашеных три гроба Недаром припасли,

Помучайтесь немножко, Не спите ночь одну. Смотрите, как в окошко Рукой с двора махну.

У самого забора В углу там ждет с листом Товарищ прокурора Да батюшка с крестом.

И доктор ждет с часами, Все в сборе - только мать Не догадались сами На проводы позвать.

Знать, чуяла - день цельный Просилась у ворот. Пускай с груди нательный Отцовский крест возьмет.

Да пусть не ищет сына, Не сыщет, где лежит. И саван в три аршина, И гроб без мерки сшит.

Эй, ты, палач, казенных Расходов не жалей: Намыль для обряженных Удавочку жирней!

Потом тащи живее Скамейку из-под ног, Не то, гляди, у шеи Сломаешь позвонок.

А коль подтянешь ловко, Так будет и на чай: По камерам веревку На счастье распродай.

1913

ПЕТЕРБУРГСКИЕ КОШМАРЫ

Мне страшен летний Петербург. Возможен Здесь всякий бред, и дух так одинок, И на площадках лестниц ждет Рогожин, И дергает Раскольников звонок. От стука кирпича и едкой гари Совсем измученный, тащусь туда, Где брошенные дети на бульваре В песке играют и близка вода. Но телу дряблому везде застенок: Зеленым пламенем рябит листва, У девочек вкруг голеньких коленок Под платьицем белеют кружева. Исчезло все... И я уже не чую, Что делается...Наяву? В бреду? Наверх, в квартиру пыльную пустую, Одну из них за лакомством веду. И после - трупик голый и холодный На простыне, и спазмы жадных нег, И я, бросающий в канал Обводный И кровяной филей , и синий стек...

1912

НОЯБРЬСКИЙ ДЕНЬ

Чад в мозгу, и в легких никотин И туман пополз... О, как тяжел ты После льдистых дождевых крестин, День визгливый под пеленкой желтой!

Узкий выход белому удушью Все сирены плачут, и гудки С воем одевают взморье тушью, И трясут дома ломовики.

И бесстыдней скрытые от взоров Нечистоты дня в подземный мрак Пожирает чавкающий боров Сточных очистительных клоак.

И в тревоге вновь душа томиться, Чтоб себя пред тьмой не обмануть: Золота промытого крупица Не искупит всю дневную муть.

1912

ГРЯДУЩИЙ АПОЛЛОН

Пусть там далеко в подкове лагунной Лучезарно стынет Великий Океан И, выгнувши конусом кратер лунный. Потоками пальм истекает вулкан.

Цепенеют на пурпуре синие тени, Золотится на бронзе курчавая смоль. Девушки не знают кровотечении, А женщинам неведома материнства боль...

Прислушайтесь вечером, когда серо-слизкий, На полярном закате тускло зардев, Тушью клубясь по свинцовой воде, Вздымает город фабричные обелиски.

А на железопрокатных и сталелитейных Заводах - горящие глыбы мозжит Электрический молот, и, как лава в бассейнах Гранитных, бушуя, сталь бурлит.

Нового властителя, эхом о стены Ударясь, зовут в припадке тоски Радующиеся ночному шторму сирены, Отхаркивающие дневную мокроту гудки.

Гряди! Да воздвигнется в мощи новой На торсе молотобойца Аполлона лик, Как некогда там на заре ледниковой Над поваленным мамонтом радостный крик.

1913

*

Хотелось в безумье, кровавым узлом поцелуя Стянувши порочный, ликерами пахнущий рот, Упасть и, охотничьим длинным ножом полосуя, Кромсать обнаженный мучительно-нежный живот. А прорубь окна караулили цепко гардины, А там, за малиновым, складчатым плотным драпри, Вдоль черной Невы, точно лебеди, с Ладоги льдины Ко взморью тянулись при блеске пунцовой зари.

1913

*

Небо, словно чье-то вымя, В трещины земли сухой Свой полуденный удой Льет струями огневыми. И пока, звеня в ушах, Не закаплет кровь из носа, Все полощатся у плеса Ребятишки в камышах. А старухи, на погосте Позабывшие залечь, Лезут с вениками в печь На золе распарить кости. И тревожно ловит слух В жидком огненном покое Чем чудит угарный дух: Пригорит в печи жаркое Из запекшихся старух; Иль, купаясь, кто распухнет В синий трупик из ребят. Иль дыханьем красным ухнет В пыльный колокол набат.

1912

*

И у тигра есть камышовое логово, И он, усталый от ночных охот. Налакомившийся сладким мясом двуногого, Залезая, языком кровавым лизнет Проснувшийся, кинувшийся к матери помет. Где ж спасенье от нее, от женщины пышнотелой, Если шепчет вождю, прижимаясь,- люблю. Или скажет за тебя мужское нет С прорезиненными крыльями металлический скелет. Пусть засвищет воздух... улю-лю... улю-лю... В руль вклещившись руками, головой оголтелой Турманя, над черным муравейником проделай Последнюю, затяжную, мертвую петлю.

Весна 1914

*

Тягостны бескрасные дни. Для мужчины - охотника и воина Сладостна искони Не стервятина, а убоина. Но крепит душа сомкнувшуюся глубь, Погружая раскаленную оболочку в снег. Отрезвевшая от любовных нег, Черепную чашу пригубь, Женщина, как некогда печенег. Ничего, что крышка не спилена, Что нет золотой оправы. Ничего. Для тебя налита каждая извилина Жертвенного мозга моего.

Весна 1914

*

Безумец! Дни твои убоги, А ты ждешь жизни от любви,Так лучше каторгой в остроге Пустую душу обнови. Какая б ни была утрата, Неси один свою тоску И не беги за горстью злата Униженно к ростовщику. От женских любопытных взоров Таи смертельный страх и дрожь И силься, как в соломе боров, Из сердца кровью выбить нож.

1913

*

В поднебесье твоего безбурного лица Не я ль на скаку, встряхнув рукавицей, Позволил каменной грудью взвиться Белому соколу с золотого кольца. Конец девичнику и воле девичьей. Подшибленная лебедь кличет в крови. Мой сокол, мой сокол под солнцем с добычей, Терзай ее трепетную, когти и рви!

1913

В ЛОГОВИЩЕ

Пускай рога трубят по логу И улюлюканье в лесу, Как зверь, в родимую берлогу Комок кровавый унесу.

Гоните псов по мерзлым травам, Ищите яму, где лежу. Я языком своим шершавым Все раны сердца залижу.

А нет... Так, ощетинясь к бою, Втянув в разрытый пах кишки, С железным лязганьем открою Из пены желтые клыка.

1912

ВЕРХОМ

Я вновь верхом в пространствах, взрытых Плугами солнцу и ветрам, И слышу предзакатный гам Грачей прожорливых, несытых. Ржет жеребец, почуя в темных Полях за гумнами станиц Шарахающихся и томных Игриво-нежных кобылиц. Но черно-бархатные губы И трепет шерсти золотой, Мой пылкий конь, смирю я грубо Рот раздирающей уздой. Ведь и меня средь пашен тоже Она незримо позвала И вновь над сердцем в хлябкой дрожи Красны стальные удила.

1913

В ДРОЖКАХ

Дрожа от взнузданного пыла, В лицо швыряя мне землей, Вся в мыльном серебре кобыла Блистает шерстью вороной.

А я весь брызгами покрыт, Зажмурясь, слушаю - как четок Под бабками косматых щеток В два такта бьющий стук копыт.

Мне в этот вольный миг дороже, Чем красные пиявки губ, В оглоблях прыгающих дрожек Размашистый рысистый круп.

И мягче брызжущие комья Весенней бархатной земли Прикосновений той, о ком я Грустил и грезил там вдали.

1913

КУПАНЬЕ

Над взморьем пламенем веселым Исходит медленно закат, И женские тела за молом Из вод сиреневых сквозят.

То плещутся со смехом в пене, Лазурью скрытые по грудь, То всходят томно на ступени Росистой белизной сверкнуть.

И пламенник земным красотам Сияет вечной красотой Венерин холмик золотой Над розовым потайным гротом.

И мглится блеск. Блажен, кто их Пред ночью поцелуем встретит, Кто в светлых их зрачках заметит, Как вечер был огнист и тих, Кому с их влажных уст ответит Солоноватость волн морских.

Июль 1917

*******************************************************************************************

* II. ЛЮБОВНЫЙ АЛЬБОМ *

ЛОРА

Вы - хищная и нежная. И мне Мерещитесь несущеюся с гиком За сворою, дрожащей на ремне, На жеребце степном и полудиком. И солнечен слегка морозный день. Охвачен стан ваш синею черкеской; Из-под папахи белой, набекрень Надвинутой, октябрьский ветер резкий Взлетающие пряди жадно рвет. Но вы несетесь бешено вперед Чрез бурые бугры и перелески, Краснеющие мерзлою листвой; И словно поволокой огневой Подернуть! глаза, в недобром блеске Пьянящегося кровью торжества. И тонкие уста полуоткрыты, К собакам под арапник и копыта Бросают в ветер страстные слова. И вот, оканчивая бег упругий Могучим сокрушительным броском, С изогнутой спиной кобель муругий С откоса вниз слетает кувырком С затравленным матерым русаком. Кинжала взлет, серебряный и краткий, И вы, взметнув сияньем глаз стальным, Швыряете кровавою перчаткой Отрезанные пазанки борзым. И, в стремена вскочив, опять во мглу Уноситесь. И кто еще до ночи На лошадь вспененную вам к седлу, Стекая кровью, будет приторочен? И верю, если только доезжачий С выжлятниками, лихо отдаря Борзятников, нежданною удачей Порадует, и гончих гон горячий Поднимет с лога волка-гнездаря,То вы сумеете его повадку Перехитрить, живьем, сострунив, взять Иль в шерсть седеющую под лопатку Ему вонзить кинжал по рукоять. И проиграет сбор рожок веселый, И вечерами, отходя ко сну, Ласкать вы будете ногою голой Его распластанную седину... Так что же неожиданного в том, Что я вымаливаю, словно дара, Как волк, лежащий на жнивье густом, Лучистого и верного удара? 1916