Записки аэронавта - Алексей Петрович Цветков Страница 2

три сурка три сырка три медведя

«в ржавом остове вокзала…»

в ржавом остове вокзала

тень струила невода

зубы редкие вонзала

прямо в горло немота

здесь забыв собой гордиться

хрипло дышит человек

словно тусклая водица

ночь сочится из-под век

каждый зев привержен зелью

жизнь диктует где поддать

никогда на эту землю

не сходила благодать

ночь река с проворной грустью

постепенно сносит к устью

шелудивых и увечных

население баржи

в протяженье каботажа

экипаж постигла лажа

неприятели природы

эти шлюхи и бомжи

почему на пристань леты

с детства выданы билеты

почему еще в полете

чайки загодя мертвы

сколько глаз к стеклу ни липни

там пургу сменяют ливни

а потом прикроют веки

санитары и менты

сказка лживая связала

жалких жителей вокзала

рай курортный с пыльной фрески

жизни требует взамен

всюду пальмы посмотрите

сбоку буквы на иврите

для пригожих и умытых

древней радуги завет

я войду и буду краток

миновало время пряток

миру времени в обрез

бейте в бубны

я воскрес

«клекот из горла ли лепет из чашки петри…»

клекот из горла ли лепет из чашки петри

осциллограмма легкой капелью пульс

раньше росла трава и птицы пели

нравилось лучше все состоится пусть

гром метеоров в грозу города отважны

всплыть чтобы мокрые звезды рыбьим ртом

все что возможно случится сейчас однажды

пусть никогда никогда никогда потом

в темень струит стволы и в ливень лица

бережный сад к оврагу журчит дрожа

трудно сбывается все что не смело сбыться

страшно и сразу как в сумерки блеск ножа

третий удар тишины и дробью снова

кто там стоишь у ослепшей стены одна

воля твоя велика но вслух ни слова

землю разверзни но не затворяй окна

свернута кровь в рулоны сыграны роли

слипшихся не перечислить лет в душе

сад в соловьиной саркоме лицо до боли

и никогда никогда никогда уже

«на пляже тени влажные ложатся…»

на пляже тени влажные ложатся

кружат стрижи и не хотят снижаться

сто шестьдесят девятый день в году

скрипят ворота и орфей в аду

река на букву с и бессловесны

птицеподобья в тучах муляжи

животных на притворном водопое

над всеми кипарисовые свечи

пылают черным правильным огнем

и бабочки как проруби в сетчатке

стократ черней чем допускает глаз

не шелохнуть ушей бесшумной лирой

вот жители умершие из нас

и страшен всем ротвейлер троерылый

он здесь повторно раньше он имел

спецпропуск на какую-то одну

из этих нас но слабо в мелкий шрифт

вчитался и ротвейлер на контроле

вмиг завернул которую привел

тот даже с горя спел по-итальянски

стеная вслед упущенной добыче

в окошко тыча справку и печать

мол дескать che faró senza euridice[1]

что дескать делать и с чего начать

нас нет никак мы созданы из вздохов

из допущений и негодований

из слез и всхлипов тех кто нами был

на елисейских выселках отныне

где так черны стрижи и кипарисы

и метит камни оловом река

там наверху зачем кадите богу

не возвратится с музыкой жених

из этой бездны где ротвейлер ногу

вздымает над надеждами живых

«в мерцанье мышц в просветах непролазных…»

в мерцанье мышц в просветах непролазных

зубов где мысль на выдохе скрипит

речь воспаряет над раствором гласных

швырни щепоть шипящих и вскипит

месторожденье ругани и гимна

по немоты наружную кайму

где ни ушей ни паче рыл не видно

с кем разделить или излить кому

с пустым стаканом пересечь квартиру

вздремнуть впотьмах неведомо куда

пока внутри торопится к надиру

короткая империя ума

пусть неусыпен в черепном приборе

миноискатель истины но син –

тетических суждений априори

в таком безлюдье звук невыносим

когда наутро что ни свет то вторник

щеколда вновь на челюстях слаба

но врач на букву а как древний дворник

давно подмел ненужные слова

«проснуться прежним навеки на этих фото…»

проснуться прежним навеки на этих фото

вмиг ориентир на буфет и виски залпом

буржуазно живут но видно вышел кто-то

в красивой стране в июле своем внезапном

словно от старости света день фиолетов

еще догорает тостер и чайник жжется

вниз по стене золотые девки берн-джонса

а бушевал что в жопу прерафаэлитов

к старости вкус снисходительней если телки

щедрость зла и добра откуда что берется

не то что чужая душа своя потемки

или это все-таки я а тот вернется

вот на комоде широкоморд и бледнее

рядом возможно но боже только не это

так загреметь в чужое без пощады лето

жутко как жизнь одинакова но длиннее

куцые тени это точно дальше к югу

снова изящное искусство та же тема

телка в соку и ей скелет клешню под юбку

никлаус мануэль рисунок смерть и дева

только не это боже сердце в кровь о гравий

времени в тусклом стекле лиловее вечер

черный такой в клочьях тлена навек обвенчан

со всеми но не с тобой не с тех фотографий

ваза с розами вдребезги об пол и ладно

жители гасят свет и тоже гаснут сами

ключ прогремел в замке и не заснуть обратно

уговори что это случится не с нами

что рожденным в лучах авроры в пене снежной

не входи минуту слушай о чем толкую

дают ледяное сердце и жизнь такую

чтобы вровень со смертью страшно но с надеждой

«теперь короткий рывок и уйду на отдых…»

теперь короткий рывок и уйду на отдых

в обшарпанном 6-motel’е с черного въезда

визг тормозов и время замирает в потных

послеполуднях жиже жить не сыщешь места

какой-то шебойган или пеликан-рапидс

всплески цветных галлюцинаций на заборах

окно в бетон на стене трафаретом надпись

то-то и то-то паркинг в пыльных сикоморах

платишь индусу в субботу сколько осталось

или в календаре переставляешь числа

ящик на шарнире звездный след это старость

годы которым в уме не прибавить смысла

солнце летит болидом за дальний пакгауз

точка где исчезну и уже не покаюсь

щелкнешь пультом и в кильватер ток-шоу теннис

а поскольку лето в календаре постольку