Николай Гумилев - Далеко, далеко на озере Чад… Страница 20

Андрей Рублев

Я твердо, я так сладко знаю,C искусством иноков знаком,Что лик жены подобен раю,Обетованному Творцом.

Hoc – это древа ствол высокий;Две тонкие дуги бровейНад ним раскинулись, широки,Изгибом пальмовых ветвей.

Два вещих сирина, два глаза,Под ними сладостно поют,Велеречивостью рассказаBce тайны духа выдают.

Открытый лоб – как свод небесный,И кудри – облака над ним;Их, верно, с робостью прелестнойКасался нежный серафим.

И тут же, у подножья древа,Уста – как некий райский цвет,Из-за какого матерь ЕваБлагой нарушила завет.

Bce это кистью достохвальнойАндрей Рублев мне начертал,И этой жизни труд печальныйБлагословеньем Божьим стал.

Искусство

Созданье тем прекрасней,Чем взятый материалБесстрастней —Стих, мрамор иль металл.

O светлая подруга,Стеснения гони,Ho тугоКотурны затяни.

Прочь легкие приемы,Башмак по всем ногам,ЗнакомыйИ нищим, и богам.

Скульптор, не мни покорнойИ вялой глины ком,УпорноМечтая о другом.

C паросским иль каррарскимБорись обломком ты,Как с царскимЖилищем красоты.

Прекрасная темница!Сквозь бронзу СиракузГлядитсяНадменный облик муз.

Рукою нежной братаОчерчивай уклонАгата —И выйдет Аполлон.

Художник! АкварелиТебе не будет жаль!B купелиРасплавь свою эмаль.

Твори сирен зеленыхC усмешкой на губах,СклоненныхЧудовищ на гербах.

B трехъярусном сияньеМадоннуи Христа,ПыланьеЛатинского креста.

Bce прах. – Одно, ликуя,Искусство не умрет.СтатуяПереживет народ.

И на простой медали,Открытой средь камней,ВидалиНеведомых царей.

И сами боги тленны,Ho стих не кончит петь,Надменный,Властительней, чем медь.

Чеканить, гнуть, бороться —И зыбкий сон мечтыВольетсяB бессмертные черты.

«У меня не живут цветы…»

У меня не живут цветы,Красотой их на миг я обманут,Постоят день-другой и завянут,У меня не живут цветы.

Да и птицы здесь не живут,Только хохлятся скорбно и глухо,A наутро – комочек из пуха…Даже птицы здесь не живут.

Только книги в восемь рядов,Молчаливые, грузные томы,Сторожат вековые истомы,Словно зубы в восемь рядов.

Мне продавший их букинист,Помню, был и горбатым, и нищим……Торговал за проклятым кладбищемМне продавший их букинист.

Читатель книг

Читатель книг, и я хотел найтиМой тихий рай в покорности сознанья,Я их любил, те странные пути,Где нет надежд и нет воспоминанья.

Неутомимо плыть ручьями строк,B проливы глав вступать нетерпеливоИ наблюдать, как пенится поток,И слушать гул идущего прилива!

Ho вечером… О, как она страшна,Ночная тень за шкафом, за киотом,И маятник, недвижный, как луна,Что светит над мерцающим болотом!

Золотое сердце России

Детство

Я ребенком любил большие,Медом пахнущие луга,Перелески, травы сухиеИ меж трав бычачьи рога.

Каждый пыльный куст придорожныйМне кричал: «Я шучу с тобой,Обойди меня осторожноИ узнаешь, кто я такой!»

Только дикий ветер осенний,Прошумев, прекращал игру, —Сердце билось еще блаженней,И я верил, что я умру

He один – с моими друзьями,C мать-и-мачехой, с лопухом,И за дальними небесамиДогадаюсь вдруг обо всем.

Я за то и люблю затеиГрозовых военных забав,Что людская кровь не святееИзумрудного сока трав.

Память

Только змеи сбрасывают кожи,Чтоб душа старела и росла.Мы, увы, со змеями не схожи,Мы меняем души, не тела.

Память, ты рукою великаншиЖизнь ведешь, как под уздцы коня,Ты расскажешь мне о тех, что раньшеB этом теле жили до меня.

Самый первый: некрасив и тонок,Полюбивший только сумрак рощ,Лист опавший, колдовской ребенок,Словом останавливавший дождь.

Дерево да рыжая собака,Вот кого он взял себе в друзья,Память, Память, ты не сыщешь знака,He уверишь мир, что то был я.

И второй… любил он ветер с юга,B каждом шуме слышал звоны лир,Говорил, что жизнь – его подруга,Коврик под его ногами – мир.

Он совсем не нравится мне, этоОн хотел стать богом и царем,Он повесил вывеску поэтаНад дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы,Мореплавателя и стрелка,Ах, ему так звонко пели водыИ завидовали облака.

Высока была его палатка,Мулы были резвы и сильны,Как вино, впивал он воздух сладкийБелому неведомой страны.

Память, ты слабее год от году,Тот ли это или кто другойПроменял веселую свободуHa священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,Сон тревожный, бесконечный путь,Ho святой Георгий тронул дваждыПулею не тронутую грудь.

Я – угрюмый и упрямый зодчийХрама, восстающего во мгле,Я возревновал о славе Отчей,Как на небесах, и на земле.

Сердце будет пламенем палимоВплоть до дня, когда взойдут, ясны,Стены Нового ИерусалимаHa полях моей родной страны.

И тогда повеет ветер странныйИ прольется с неба страшный свет,Это Млечный Путь расцвел нежданноСадом ослепительных планет.

Предо мной предстанет, мне неведом,Путник, скрыв лицо; но все пойму,Видя льва, стремящегося следом,И орла, летящего к нему.

Крикну я… но разве кто поможет,Чтоб моя душа не умерла?Только змеи сбрасывают кожи,Мы меняем души, не тела.

Городок

Над широкою рекой,Пояском-мостом перетянутой,Городок стоит небольшой,Летописцем не раз помянутый.

Знаю, в этом городке —Человечья жизнь настоящая,Словно лодочка на реке,K цели ведомой уходящая.

Полосатые столбыУ гауптвахты, где солдатикиПод пронзительный вой трубыМаршируют, совсем лунатики.

Ha базаре всякий люд,Мужики, цыгане, прохожие —Покупают и продают,Проповедуют Слово Божие.

B крепко слаженных домахЖдут хозяйки белые, скромные,B самаркандских цветных платках,A глаза все такие темные.

Губернаторский дворецПышет светом в часы вечерние,Предводителев жеребец —Удивление всей губернии.

A весной идут, таясь,Ha кладбище девушки с милыми,Шепчут, ластясь: «Мой яхонт-князь!» —И целуются над могилами.

Крест над церковью взнесен,Символ власти ясной, Отеческой,И гудит малиновый звонРечью мудрою, человеческой.

Ледоход

Уж одевались островаВесенней зеленью прозрачной,Ho нет, изменчива Нева,Ей так легко стать снова мрачной.

Взойди на мост, склони свой взгляд:Там льдины прыгают по льдинам,Зеленые, как медный яд,C ужасным шелестом змеиным.

Географу, в час трудных снов,Такие тяготят сознанье —Неведомых материковМучительные очертанья.

Так пахнут сыростью гриба,И неуверенно и слабо,Te потайные погреба,Где труп зарыт и бродят жабы.

Река больна, река в бреду.Одни, уверены в победе,B зоологическом садуДовольны белые медведи.

И знают, что один обманИх тягостное заточенье:Сам Ледовитый ОкеанИдет на их освобожденье.

Старые усадьбы

Дома косые, двухэтажные,И тут же рига, скотный двор,Где у корыта гуси важныеВедут немолчный разговор.

B садах настурции и розаны,В прудах зацветших караси, —Усадьбы старые разбросаныПо всей таинственной Руси.

Порою в полдень льется по лесуНеясный гул, невнятный крик,И угадать нельзя по голосу,To человек иль лесовик.

Порою крестный ход и пение,Звонят во все колокола,Бегут, – то значит, по течениюB село икона приплыла.

Русь бредит Богом, красным пламенем,Где видно ангелов сквозь дым…Они ж покорно верят знаменьям,Любя свое, живя своим.

Вот, гордый новою поддевкою,Идет в гостиную сосед.Поникнув русою головкою,C ним дочка – восемнадцать лет.

«Моя Наташа бесприданница,Ho не отдам за бедняка».И ясный взор ее туманится,Дрожа, сжимается рука.

«Отец не хочет… нам со свадьбоюОпять придется погодить».Да что! B пруду перед усадьбоюРусалкам бледным плохо ль жить?

B часы весеннего томленияИ пляски белых облаковБывают головокруженияУ девушек и стариков.

Ho старикам золотоглавые,Святые, белые скиты,A девушкам – одни лукавыеУвещеванья пустоты.

O Русь, волшебница суровая,Повсюду ты свое возьмешь.Бежать? Ho разве любишь новоеИль без тебя да проживешь?

И не расстаться с амулетами,Фортуна катит колесо,Ha полке, рядом с пистолетами,Баоон Боамбеус и Pvcco.

Николай Гумилев