Дмитрий Мережковский - Полное собрание стихотворений Страница 20

XIV

Безмолвье комнату объемлет,И близкие предметы вдальУходят. За стеной – он внемлет —Порой чуть слышится рояль.Как странны, чужды эти звуки!..Он взял с усильем книгу в руки,Прочел две строчки... Все равно, —Читать теперь уже не стоить:Он книги разлюбил давно.Его ничто не беспокоит...Сквозь дымку смотрит он на все,Впадая тихо в забытье...

ХV

Но вдруг – звонок. Он встрепенулся.Блеснула мысль: ужель она?И сразу к жизни он вернулся,Душа смятением полна...Вошла, обвив его руками,Еще холодными устамиПрипала к трепетным устам...Борис шептал: «Что это значит?..Ты – здесь... Не верю я глазам!..Ты, Ольга!..» Он смеется, плачет.И смерти нет, недуг исчез,И он здоров, и он воскрес!

XVI

Сидел в гостиной тетки важно,В кругу внимательных гостей,И говорил на «о» протяжноСедой старик apxиepeй.Когда племянница вернулась,Старуха, молча, оглянуласьВ свой черепаховый лорнетИ, бледность Ольги замечая,Промолвила: «В мой кабинетПрошу, зайдите после чая».С флаконом спирта и платком,С многозначительным лицом

XVII

Она ждала ее: «Вы смелиУйти: признайтесь же – куда?»– «К Каменскому. Не вижу целиСкрывать...» – «Как, вы решились?..» – «Да».– «Одна, без горничной!.. Прекрасно!..»– «Меня удерживать напрасно:Он болен, при смерти...» Но здесьПокину сцену мелодрамыИ в двух словах открою весьРасчет глубокий умной дамы:Ей нужен Ольгин капитал,Ее давно он привлекал.

XVIII

Старуха говорила много,Упомянула этикетИ честь родной семьи, и Бога,И «votre pauvre mére»[6], и свет;Была вполне красноречива,Но, холодна и молчалива,Ей внемлет Ольга: прежний страхИсчез в душе ее бесследно.Решимость строгая в очах,Хотя лицо немного бледно,Тиха, спокойна и светла,Она в ответ произнесла:

XIX

«Мa tante[7], я ложный стыд забуду,Себя, быть может, погублю,Пускай! К нему ходить я буду,Так нужно: я его люблю!»Старуха поднялась со стулаИ с удивлением взглянула:«Вы оскорбляете мой дом!..Sortez!..»[8] – указывает двериОна с трагическим лицом,Решась прибегнуть к строгой мере.«Страшитесь Божьего суда!Вы мне чужая навсегда.

ХХ

Я с вами больше незнакома;Молиться буду я за вас,Чтоб вам Господь простил... Из домаПрошу вас выехать тотчас».Она уходить, шлейфом длиннымШурша по комнатам пустынным.И Ольга собралась скорей:Пошла к себе наверх украдкой,Простилась с комнаткой своей,С девичьей, старою кроваткой,Связала в бедный узелокБелье, две книги, образок

XXI

И вышла. К прежней гувернанткеОна извозчика взяла,К старушке доброй, англичанке,Что на Васильевском жила.Во мраке улицы холодной,Одна, в бобровой шубке модной,Под белым шелковым платкомОна казалась очень страннойС своим несчастным узелком.Печален ряд домов туманныйИ фонарей дрожащий свет...Но в сердце Ольги страха нет.

ХХII

И шла к тому, кого любила,Она, все прошлое забыв.Откуда в ней – такая сила?Откуда в ней – такой порыв?Она ли не росла в теплице!В благовоспитанной девицеСказалась вдруг иная кровь,Демократична и сурова.О, русской девушки любовь,Всегда на подвиг ты готова!..Так силы девственной душиУже давно росли в тиши...

ХХIII

С больным сестрою милосердья,Служанкой барышня была,Сама, смеясь, полна усердья,Варила суп и пол мела,Все делала легко и смелоИ с нежной строгостью умелаУлыбкой побеждать каприз;Ее, не говоря ни слова,Покорно слушался Борис...В обитель мрачную больного,Как утро вешнее, светла,Она поэзию внесла.

XXIV

Теперь порядок в книгах, в целойФаланге стклянок, в чистотеПодушки с наволочкой белой...Следя за супом на плите,Она с кухаркой подружилась,И та в нее почти влюбилась.Меняет Ольга простыниБольного нежными руками,А руки те в былые дниЛишь в пяльцах тонкими шелкамиУмели шить, и нет при нейНепоэтичных мелочей.

XXV

Борис не лгал, не лицемерил,Он смерть предвидел; но, любя,Как будто чуда ждал, не верил,Еще обманывал себя:В нем страх в борьбе с надеждой тайной...Оставшись раз один случайно,Держась рукой за шкаф, за столИ стены, к зеркалу, пугливоОн, озираясь, подошел,И долго с жадностью пытливойСмотрел, и сам себе чужимКазался. Все, что было с ним, —

XXVI

Он понял вдруг, и, от испугаПохолодев, с тоской в очах,Печать смертельного недугаОн узнавал в своих чертах...Вдруг Ольга... «Что с тобой?..» В смущеньиОстановилась на мгновенье.Он отвернулся, покраснел.Она прочла в лице больногоВесь ужас смерти. ПосмотрелОн с недоверием сурово,К постели подошел и лег.Но все ж в очах – немой упрек...

XXVII

Смутясь, они молчали оба.Она не подымала глаз...Дыханье смерти, – холод гробаМеж них повеял в первый раз.Он с непонятным раздраженьемЗа каждым взором и движеньемСмущенной Ольги наблюдал,Но близость смерти неизбежнойЛовил намеки, избегалПорывов искренности нежной.Был рад, когда нашел предлогИ начал ссору, и не мог

XXVIII

Он победить в душе волненье:«Я от людей давно ушел,Чтоб умереть в уединенье...Вы сами видите: я зол,Жесток и мелочен... Вы правы, —Вы трудитесь для Божьей славы!Я понимаю вашу цель:Вам хочется меня заставитьПоверить в Бога. Но ужельИ полумертвого оставитьНельзя в покое? Даром силНе тратьте: я умру, как жил —

XXIX

Лишь с верой в разум!.. Вы молчите,Но вам притворство не к лицу:Я знаю, к Богу вы хотитеВернуть заблудшую овцу.Подумайте, какая мука,Когда порой вы даже звукаНе произносите, – в глазахУ вас я мысль о Боге вижу.О, этот детский глупый страхОт всей души я ненавижу!..Прошу вас, уходите прочь, —Вы мне не можете помочь!..»

ХХХ

Ее в порыве злобы бурнойОн с наслажденьем мучил, мстил,Бог весть, за что: «Уйди, мне дурно...» —Он слабым голосом молил.Она в отчаянье уходит,По городу без цели бродит;Светло; но в тусклых фонаряхВечерний газ давно желтеетВ прозрачном небе. На ветвяхДеревьев гроздьями белеетПушистый иней: он везде —И у прохожих в бороде,

XXXI

И на косматой лошаденке,На белокурых волосахБегущей в лавочку девчонки,На меховых воротниках...Скрипят полозья, мчатся санки.Кипящий сбитень и баранкиРазносит мужичок с лицомЗамерзшим, в теплых рукавицах.Веселье бодрое кругом —И в звонком воздухе, и в лицах,И в блеск розовых снеговНа кровлях сумрачных домов.

ХХХII

Уж в освещенных магазинахИ в окнах лавок овощныхМороз играет на витринахЦветами радуг ледяных.Там – масла сливочного глыбаИ замороженная рыба,Там зайцы жирные висят.Хозяек опытные взорыПленяют дичи, поросятИ овощей зеленых горы.Лазурь вечерняя темней...И снежных искр, живых огней

ХХХIII

Как будто полон воздух синий...А в сердце Ольги – тишина.Как посреди немой пустыни —Она в толпе совсем одна,Мертва, бесчувственна... ЧитаетСпокойно вывески, не знает,Куда идет. Казалось ейТакою призрачной, далекойИ непонятной жизнь людей.Душа, затихнув, спит глубоко...Но скоро бедная домойВернулась с прежнею тоской

XXXIV

И робко подошла к постели:Он бредил, на его щекахСлезинки жалкие блестели...Он с тихою мольбой в устахИ с выраженьем детской мукиК груди прижал худые руки:«Да где ж она?.. Ведь я люблю...О, как я мог!.. За что обиделГолубку бедную мою...Теперь она ушла... я видел, —Ей было горько... не придет!..»– «Я здесь! – она его зовет, —

ХХХV

Я здесь, мой милый!..» Он не слышит,Напрасно Ольга обнялаБольного; он с усильем дышит...«Она ушла, совсем ушла»...И плачет тихими слезамиИ долго мутными глазами,Ее не видя, смотрит вдаль.В лице – покорная, немаяИ безнадежная печаль...Полоска бледно-голубаяСветлеет в окнах: первый гулСтолицы слышен... Он уснул.

XXXVI

И видел сон: идет куда-тоПо длинным комнатам, пустымИ мрачным... Сердце в нем объятоТревогой смутной. А над нимПо темным лестницам и сводам,По бесконечным переходам,Как будто шум от сквозняка,Был слышен свист однообразный,Пронзительный. В груди – тоска,Мечты унылы и несвязны...Уж он устал, но все вперед,Вперед по комнатам идет.

ХХХVII