Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы Страница 20

В ЛОМБАРДЕ[88]

В ломбарде старого ростовщика,Нажившего почет и миллионы,Оповестили стуком молоткаМомент открытия аукциона.

Чего здесь нет! Чего рука нуждыНе собрала на этих полках пыльных,От генеральской Анненской звездыДо риз с икон и крестиков крестильных.

Былая жизнь, увы, осужденаВ осколках быта, потерявших имя…Поблескивают тускло ордена,И в запыленной связке их — Владимир.

Дворянства знак. Рукой ростовщикаОн брошен на лоток аукциона.Кусок металла в два золотника,Тень прошлого и — тема фельетона.

Потрескалась багряная эмаль —След времени, его непостоянство.Твоих отличий никому не жаль,Бездарное последнее дворянство.

Но как среди купеческих судовНадменен тонкий очерк миноносца, —Среди тупых чиновничьих крестовБелеет грозный крест Победоносца.

Святой Георгий — белая эмаль,Простой рисунок… Вспоминаешь кручиФортов, бросавших огненную сталь,Бетон, звеневший в вихре пуль певучих,

И юношу, поднявшего клинокНад пропастью бетонного колодца.И белый окровавленный платокНа сабле коменданта — враг сдается!

Георгий — он в руках ростовщика!Но не залить зарю лавиной мрака.Не осквернит негодная рукаЕго неоскверняемого знака.

Пусть пошлости неодолимой клевШвыряет нас в трясучий жизни кузов, —Твой знак носил прекрасный ГумилевИ первым кавалером был Кутузов!

Ты гордосгь юных — доблесть и мятеж,Ты гимн победы под удары пушек.Среди тупых чиновничьих утехТы — браунинг, забытый меж игрушек.

Не алчность, робость чувствую в глазахТех, кто к тебе протягивает руки,И ухожу… И сердце всё в слезахОт злобы, одиночества и муки.

ВОСЕМНАДЦАТОМУ ГОДУ[89]

Идут года. На водоемах мутныхЛетящих лет черту не проведу.Всё меньше нас, отважных и беспутных,Рожденных в восемнадцатом году.

Гремящий год! В венце багровых заревОн над страной прозыбил шаткий шаг,То партизан, то воин государев,Но вечно исступлением дыша.

_____

И, обреченный, он пылал отвагой.Был щит его из гробовой доски.Сражался он надломленною шпагой,Еще удар, и вот она — в куски.

И умер он, взлетев ракетой яркой,Рассыпав в ночь шрапнели янтаря;В броневике, что сделан из углярки,Из Омска труп умчали егеря.

Ничьи знамена не сломила гибель,Не прогремел вослед ничей салют,Но в тех сердцах, где мощно след он выбил,И до сих пор ему хвалу поют.

И не напрасно по полям СибириОн проскакал на взмыленном конеВ защитном окровавленном мундире,С надсеченной гранатою в руке.

Кто пил от бури, не погасит жаждыУ мелко распластавшейся струи,Ведь каждый город и поселок каждыйСберег людей, которые — твои.

Хранят они огонь в глазах бесстрастных,И этот взор — как острие ножа.Ты научил покорных, безучастныхВеликому искусству мятежа!

Пусть Ленин спит в своем гробу стеклянном —Пуст Мавзолей и мумия мертва,А ты еще гуляешь по полянам,И году прогремевшему — хвала.

Хвала тебе, год-витязь, год-наездник,С тесьмой рубца, упавшей по виску.Ты выжег в нас столетние болезни:Покорность, нерешительность, тоску.

Всё меньше нас — о Год! — тобой рожденных,Но верю я, что в гневе боевомПо темным селам, по полям сожженнымПроскачешь ты в году…

БЕЗ РОССИИ (Харбин, 1931)

«Свою страну, страну судьбы лихой…»[90]

Свою страну, страну судьбы лихой,Я вспоминаю лишь литературно:Какой-то Райский и какой-то Хорь:Саводников кладбищенские урны!

И Вера — восхитительный «Обрыв» —Бескрылая, утратившая силу.И, может быть, ребенком полюбив,Еще я вспомню дьякона Ахиллу.

Конечно, список может быть длинней,Но суть не в нем; я думаю, робея, —В живой стране, в России этих дней,Нет у меня родного, как в Бомбее!

Не получить мне с родины письмаС простым, коротким: «Возвращайся, милый!»Разрублена последняя тесьма,Ее концы разъединили — мили.

Не удивительно ли: страна —В песках пустыни, что легли за нами, —Как скользкая игла обронена,Потеряна, как драгоценный камень!

Уже печаль и та едва живет,Отчалил в синь ее безмолвный облик,И от страны, меня отвергшей, вот —Один пустой литературный облик.

«Хорошо расплакаться стихами…»

Хорошо расплакаться стихами.Муза тихим шагом подойдет.Сядет. Приласкает. ПустякамиВсе обиды наши назовет.

Не умею. Только скалить зубы,Только стискивать их сильнейНаучил поэта пафос грубыйРеволюционных наших дней.

Темень бури прошибали лбом мы,Вязли в топях, зарывались в мхи.Не просите, девушки, в альбомыНаши зачумленные стихи!

Вам ведь только розовое снится.Синее. Без всяких катастроф…Прожигает нежные страницыНеостывший пепел наших строф!

ПЕРЕХОДЯ ГРАНИЦУ[91]

Пусть дней немало вместе пройдено,Но вот не нужен я и чужд,Ведь вы же женщина — о Родина! —И, следовательно, к чему ж

Всё то, что сердцем в злобе брошено,Что высказано сгоряча:Мы расстаемся по-хорошему,Чтоб никогда не докучать

Друг другу больше. Всё, что нажито,Оставлю вам, долги простив, —Вам эти пастбища и пажити,А мне просторы и пути.

Да ваш язык. Не знаю лучшегоДля сквернословий и молитв,Он, изумительный, — от ТютчеваДо Маяковского велик.

Но комплименты здесь уместны ли, —Лишь вежливость, лишь холодокУсмешки, — выдержка чудеснаяВот этих выверенных строк.

Иду. Над порослью — вечернееПустое небо цвета льда.И вот со вздохом облегчения:«Прощайте, знаю: навсегда!»

НА ВОДОРАЗДЕЛЕ

Воет одинокая волчихаНа мерцанье нашего костра.Серая, не сетуй, замолчи-ка, —Мы пробудем только до утра.

Мы бежим, отбитые от стаи,Горечь пьем из полного ковша,И душа у нас совсем пустая,Злая, беспощадная душа.

Всходит месяц колдовской иконой —Красный факел тлеющей тайги.Вне пощады мы и вне закона, —Злую силу дарят нам враги.

Ненавидеть нам не разучиться,Не остыть от злобы огневой…Воет одинокая волчица,Слушает волчицу часовой.

Тошно сердцу от звериных жалоб,Неизбывен горечи родник…Не волчиха — родина, пожалуй,Плачет о детенышах своих.

СПУТНИЦЕ

Ты в темный сад звала меня из школыПод тихий вяз, на старую скамью,Ты приходила девушкой веселойВ студенческую комнату мою.

И злому непокорному мальчишке,Копившему надменные стихи,В ребячье сердце вкалывала вспышкиТяжелой, темной музыки стихий.

И в эти дни тепло твоих ладонейИ свежий холод непокорных губКазался мне лазурней и бездоннейВенецианских голубых лагун…

И в старой Польше, вкапываясь в глину,Прицелами обшаривая даль,Под свист, напоминавший окарину, —Я в дымах боя видел не тебя ль…

И находил, когда стальной кузнечикСмолкал трещать, все лепты рассказав,У девушки из польского местечка —Твою улыбку и твои глаза.

Когда ж страна в восстаньях обгорала,Как обгорает карта на свече, —Ты вывела меня из-за УралаРукой, лежащей па моем плече.

На всех путях моей беспутной жизниЯ слышал твой неторопливый шаг,Твоих имен святой тысячелистникКак драгоценность бережет душа!

И если пасть беззубую, пустуюРазинет старость с хворью на горбе,Стихом последним я отсалютуюТебе, золотоглазая, тебе!

«В эти годы Толстой зарекался курить…»