Ольга Кучкина - Численник Страница 20

«Я одинокая ковбойка…»

Я одинокая ковбойка,я любопытная сорочка,я коллективная футболка,короче, я рубаха-девка,ношусь волшебно и стираюсь.А если вдруг росой холодной,лучом звезды, дорожкой луннойменя испачкает случайно —своя рубашка ближе к Телу, —я сохранить пятно стараюсь.

«Быстрый взмах карандаша…»

Быстрый взмах карандаша,как полет летучей мыши,перечеркивает мысли,перечеркана душа.Ранний вечер под луной,ходит девочка с собакой,объясняется, однако,по-английски не со мной.Пес стеснительно сопит,горло стиснуто тисками,меж желудком и вискамиболь любовная стоит.

«А еще как будто лихорадкой…»

А еще как будто лихорадкойбьет примерка страстная костюмов,платьев, туфель, шляп, браслетов, сумок,воздуха чужого кражей сладкой.Вещь в себе и на себе вещицавеществом заветного творенья,ритмы, рифмы, мифы, повтореньяс блеском предлагает продавщица,тайные квартирки отпирает,зеркалами ловит отраженье,на плите кипит воображеньеи мороз по коже подирает.Модное лицо сменяет образ,образок серебряный старинный,оплывают свечи стеарином,умирает восхищенья возглас.Философский камешек в браслетевыпадает на пол из картинки.Ленты, шляпы, кружева, ботинкиобморочно виснут на скелете.

«Позвонила судьба и на ломаном русском…»

Позвонила судьба и на ломаном русскомсообщила: вам выпал ваш обратный билет.И толкнулось шестым окончательным чувством,что отъезд неминуем и выхода нет.На листе ожиданья еще значилось время,еще значил остаток пребыванья в любви,на листе убыванья уже значилось бремя,и закушен до крови рот, родной по крови.

Русское письмо

Вот наши новости: кобыла сдохла,лихие рысаки промчались мимо,привычка с Вами близко жить иссохла,как и любить, и Вами быть любимой.Последний Ваш заезд почти напрасен,ездок не в форме, публика скучает,хоть был когда-то жар сердец прекрасен,все ставки сделаны, а выигрыш случаен.Рак, свистнув на горе, с горы свалился,переменил на красный цвет зеленый,он у подножья в кипятке сварился,а прежде был живой и изумленный.Прощайте же.Что за потеха – иносказательные речии шутки там, где не до смеха,где каждый вечер, каждый ве…Письмо на этом обрывалось.Все, что читало, обрыдалось.

«А она гуляла пешком одна…»

А онагуляла пешком одна,в то время, как остальныегуляли в автомобилях,и это была не ее страна.

Она,а не они,подавляя чувство вечной вины,одна ходила пешком,согреваясь в тепле чужоми вспоминая сны.

Онадумала, что молода,и думала, что хороша,а была немолода и нехорошаи не имела за душой ни гроша.

Онавернется в свою странуи улыбнется тому одному,кто думал, что она молодаи не перенесть без нее холода,вот беда.

Кэрол Айспергер

Клавесин и старинные кресла,бабки-фермерши дар и наследство,и воскресная месса воскресладля друзей, чье любезно соседство.Под часами и в креслах старинныхтянем чай из фаянсовых чашеки след клавшиных па клавесинныхв пальцах Кэрол с изяществом пляшет.Мы танцуем безмолвные танцы,Merry Christmas поем по-английски,мы на празднике здесь иностранцы,только с Кэрол Айспергер мы близки.Домом к дому, где слезы пролиты,дымом к дыму в отечествах разных,океанами окна промыты,клавесина звучанье не праздно.Я уеду, уеду, уеду,я исчезну в российских просторахи оставлю записку соседу,чтобы мокрым держал в доме порох.

«Я провела там месяц…»

Я провела там месяц,я привыкала к листьям,сухо шуршавшим вместес тем, что относится к мыслям.Я привыкала к белкам,рыжим на фоне рыжем,птицы ступали мелко,небо делалось ближе.Я привыкала к книгамлучшей библиотеки,пульс возбужденно прыгал,рядом жарились стейки,рядом дымился кофес лучшими из пирожных.Мыслям было неплохо,с чувствами было сложно.Поднаторевшие Паркинити, как прежде, пряли,я привыкала к пряже,а они ко мне привыкали.Девочка там проживала…В ночь моего отъездавдруг в телефон прожевалачто-то. Уже бесполезное.

«И сомкнулись воды…»

И сомкнулись водынад уезжавшейи сошлись берегаи упал на днокусок отъездакак кусок небытиякак падают на дно и исчезаютвсе куски инобытияпосле тогокогда возвращаешься

«Аравийская пустыня…»

Аравийская пустыня,дышит солью океан,бел песок и небо сине,чужестранец из Россииоткрывает чемодан.Открывает Эмираты,как экзотики парад,Эмираты гостю рады,ну а он уж как им рад.Посреди судьбы и дела,позади дождей слепых,открывает город белый,город праздничный, как стих.Из песка, стекла и ветра,солнцем яростным палим,возникает в ливнях света,как застывший пилигрим.Вдоль Персидского заливанежно шинами шуршатшейхи, принцы, бедуины,в двадцать первый век спешат.Вышел месяц мусульманскийнад отелем Coral Beach —извлекаются из странствийкрасота и пышный кич.Точит звезды и кораллыокеанская водаи волшебные хоралырастворяет без следа.Аравийская пустыняплюс Индийский океан —иностранец из Россиидышит жаркою полынью,дышит водорослей синью,без вина смертельно пьян.

Меню

Натуральная Азия,горячая Африка,изысканная Европа,безвкусная Америка,вкусная Россия.

Свадьбы

Старухи, старухи стоят на ветру,на свадьбу позвали старух поутру,вот сядут в троллейбус, поедут туда,где не были прежде они никогда.Кладбище и рынок, бульвар и роддом,былое припомнить умеют с трудом,на щечках румяна, и пудра, и блеск,насмешка и грубой гримасы гротеск.Старухи, старухи стояли рядком,троллейбус старух возвращал вечерком,отыграны свадьбы по талой воде,и больше старух не видали нигде.

Случай Модильяни

Даше

В мансарде с оконцем в звезды,с потолком конструктивной моды,висел Модильяни позднийнад кроватью в плоскости оды.Торжественно глаз открывала,голубела шея голубиная,тонкою рукой из-под одеялатрогала Модильяниеву линию,трогала воздух и воздух,вбирала весь объем воздушный,было не рано и не поздно,живопись трогала душу.Плоскость нависала над ложем,узкая змеилась трещина.В зеркало правдивое и ложноесмотрелась Модильяниева женщина.

Случай Шагала

Шагал Шагал себе над городом,а ты, лежащая в постели,глядела счастливо и гордо,как с ним над городом летели,в руке перо, в душе отвага,густело небо пред рассветом,и грубо морщилась бумага,перенасыщенная цветом.

Случай Набокова

Янтарь желтеет на асфальте,темнеют сферы площадей,октябрь в Москве, октябрь в Фиальте,сезон падения дождей.Что сердце жгло, в висок стучало —припомним это ремесло, —законом времени умчалои пылью ветром разнесло.Невозвратимая Россия,в неверных сменах октябрей,ты под нормальную косилався, от холопов до царей.И чахли те, кто уезжали,и гибли, кто не уезжал,скрипели ржавые скрижали,башмак эпохи сильно жал.Один Набоков, странный гений,вдали отчизны не зачах,пред ней вставая на колениво снах ночных, а не в речах.За бабочками и словамиохотник страстный, прочих клял,о, отвяжись, я умоляю,он образ милый умолял.Летят прозрачные машины,янтарный лист примят стеклом,блестят зонты, носы и спиныу прошлой жизни за углом.Прощай, немыслимый Набоков,природный баловень себя,певец порогов и пороков,надменный счетчик бытия.Как прошлогодний снег в Фиальте,заплаканный апрель в Москве,так фиолетов цвет фиалки,в пыли взошедшей по весне.

«Из дыма и света…»

Из дыма и светаи канатов прочнее сталисостоит любовь —во сне мне прошептали.Мне приснилось это,пока все еще спали,и кто-то ударилменя в глаз, а не в бровь.С зажмуренным глазом,ожидая рассвета,цепляла на крючки этосоединение слов:из дыма и света,из дыма и света…Что из дыма и света?Из дыма и света —это и весь улов.

«Пение в доме, где нету рояля…»

Наташе

Пение в доме, где нету рояля,солнечных пятен и смеха дрожанье,лица, как будто со старой эмали,и всех троих меж собой обожанье.Где оно? Вот оно, только что было,минет неделя, другая, полгода…я запишу, пока не позабыла,всякая может случиться погода.Снегом засыплет, верст намотает,сменится век веком в дерзком начале.Многое в дымке, конечно, истает.Но эти лица со старой эмали…

«Моя последняя любовь…»