Коллектив авторов - Поляна №3 (5), август 2013 Страница 20

В заключение, дорогой Друг, мы хотим напомнить вам одну из любимейших наших басен, принадлежащих перу Ивана Андреевича. Басню по теме ироду занятий нам близкую, весьма многомудрую и назидательную…

Иван Крылов. Сочинитель и разбойник

В жилище мрачное теней

На суд предстали пред судей

В один и тот же час: Грабитель

(Он по большим дорогам разбивал,

И в петлю, наконец, попал);

Другой был славою покрытый Сочинитель:

Он тонкий разливал в своих твореньях яд,

Вселял безверие, укоренял разврат,

Был, как Сирена, сладкогласен,

И, как Сирена, был опасен.

В аду обряд судебный скор;

Нет проволочек бесполезных:

В минуту сделан приговор.

На страшных двух цепях железных

Повешены больших чугунных два котла:

В них виноватых рассадили,

Дров под Разбойника большой костер взвалили;

Сама Мегера их зажгла

И развела такой ужасный пламень,

Что трескаться стал в сводах адских камень.

Суд к Сочинителю, казалось, был не строг;

Под ним сперва чуть тлелся огонек;

Но там, чем далее, тем боле разгорался.

Вот веки протекли, огонь не унимался.

Уж под Разбойником давно костер погас:

Под Сочинителем он злей с часу́ на час.

Не видя облегченья,

Писатель, наконец, кричит среди мученья,

Что справедливости в богах нимало нет;

Что славой он наполнил свет

И ежели писал немножко вольно,

То слишком уж за то наказан больно;

Что он не думал быть Разбойника грешней.

Тут перед ним, во всей красе своей,

С шипящими между волос змеями,

С кровавыми в руках бичами,

Из адских трех сестер явилася одна.

«Несчастный!» говорит она:

«Ты ль Провидению пеняешь?

И ты ль с Разбойником себя равняешь?

Перед твоей ничто его вина.

По лютости своей и злости,

Он вреден был,

Пока лишь жил;

А ты… уже твои давно истлели кости,

А солнце разу не взойдет,

Чтоб новых от тебя не осветило бед.

Твоих творений яд не только не слабеет,

Но, разливаяся, век-от-веку лютеет.

Смотри (тут свет ему узреть она дала),

Смотри на злые все дела

И на несчастия, которых ты виною!

Вон дети, стыд своих семей,—

Отчаянье отцов и матерей:

Кем ум и сердце в них отравлены? – тобою.

Кто, осмеяв, как детские мечты,

Супружество, начальства, власти,

Им причитал в вину людские все напасти

И связи общества рвался расторгнуть? – ты.

Не ты ли величал безверье просвещеньем?

Не ты ль в приманчивый, в прелестный вид облек

И страсти и порок?

И вон опоена твоим ученьем,

Там целая страна

Полна

Убийствами и грабежами,

Раздорами и мятежами

И до погибели доведена тобой!

В ней каждой капли слез и крови – ты виной.

И смел ты на богов хулой вооружиться?

А сколько впредь еще родится

От книг твоих на свете зол!

Терпи ж; здесь по делам тебе и казни мера!»

Сказала гневная Мегера —

И крышкою захлопнула котел.

Но и тут мы не закрываем басенную тему в этом номере нашего журнала, а, памятуя о плодотворном корневище, предлагаем вниманию читателей басни автора современного, эпигона и последователя великого баснописца…

Олег Любимов 

Свинья в раю

Одна свинья забралась в райский сад,

Наелась райских яблок до отвала,

Но показалось этого ей мало;

Она к престолу тянет жирный зад.

Вдруг Серафим пред нею: «Кто такая?

Куда? Зачем?» Свинья поджала хвост.

«Я, – отвечает, – новая святая,

Мечтаю занимать высокий пост.

Мне б стать Архангелом иль, скажем, Херувимом,

А нет, так райской птичкой буду я,

Чтоб веять сны о времени счастливом

И песни петь не хуже соловья».

Но Серафим в ответ: «Шутить изволишь!

Твоё ль свиное рыло не узнать?

Тебя сюда пустили для того лишь,

Чтоб яблоки гнилые подбирать.

И без тебя в раю певцов давно хватает,

И не к лицу тебе терновый тот венец!

Гляди-ка сколько яблок пропадает…

Ешь! Иль пойдёшь к чертям на холодец!»

—

За аппетит свинью никто не осуждает,

Ведь всякий толк в свинине понимает,

Но где угодно, даже и в раю,

По аппетиту различишь свинью…

Премудрый черт

Случилось как-то раз, что Чёрт

В своём семействе ждал приплод, —

Как будто мало на беду

И без того чертей в аду.

А слухи разные ходили —

Среди чертей давно твердили,

Что всяк родившийся в раю,

Уж тем решил судьбу свою,

Что, нет на свете лучшей доли,

И чёрт, рождённый на просторе

Средь райских кущ и облаков,

Уж не таков,

Как остальные,

Мол, у него власы златые,

И нет ни рыла, ни рогов!

«Мне всё равно: будь сын иль дочка,

Родить должна ты ангелочка!» —

Кричал, прощаясь, Чёрт жене.

Про то шепнули Сатане.

«Глупец! – воскликнул он. – Младенец всякий свят!

Но в рай ему попасть иль в ад

Понятно будет лишь когда

Пройдут года

В земном угаре спёртом,

Где всякий сам,

Не прибегая к чудесам,

Иль ангелом становится иль чёртом».

Петух на воле

Один Петух, перелетев ограду,

Пошёл гулять по саду…

Да ненароком как-то заплутал

И в рощу соловьиную попал.

«Дивлюсь!» – он кукарекнул: «До чего же

Ужасен этот свист и трескотня!

С утра я здесь – у них одно и тоже:

“Фью-фью! Чир-рик!” И так день ото дня!

К чему нужны такие повторенья?

Ещё птенцом я слышал соловья

И то сказать… Да разве ж это пенье?

А нет бы он, к примеру, пел как я!

Для пользы дела, по веленью свыше,

Три раза: утром, днём и ввечеру,

И не на ветке сидя, а на крыше,

На зависть скотному и птичьему двору!»

И тут Петух расправил крылья важно,

Кривыми лапками слегка переступил,

Закрыл глаза, напрягся и протяжно,

Всю местность звонким криком огласил…

Умолкли птицы, затаясь в испуге,

Лишь «Кукареку!» льётся в небеса,

А в этот час тихонько по округе

Уж рыскала голодная лиса…

—

Когда бы не учил Петух вокалу певчих птиц,

Не стал бы он добычею лисиц.

Владимир Эйснер

Жить не обязательно

Пролог

– Дядь Саша, зачем вам каменный топор?

У резчика по дереву Александра Гарта множество всяких инструментов, среди которых этот увесистый топорик-молоток сразу бросается в глаза.

– А просто как память, положи на место.

– Расскажите, пожалуйста!

– Погоди чуток.

Мастер шлифует чашу из жилистого капа карельской березы, тончайшая пыль дымится над верстаком. Кажется, вот-вот из бугристых, изработанных рук выйдет мягкий огонь, обожжет, отвердит изделие и придаст ему благородный оттенок старого загара.

– А кой тебе годик? – улыбаясь, смотрит дядя Саша на меня поверх очков.

– Тридцать четыре, – смеюсь и я.

– Правда?

– Правда. Неполных тридцать пять.

– Надо же… А мне шестьдесят восемь – в два раза!

– К чему вы это?

– Этот молоток из куска базальта я сделал в свои тридцать четыре. Мастер открывает шкафчик на стене. Неспешно ставит на маленький столик в углу розетку с вареньем и протягивает мне заварник:

– Беги, сполосни. Чайковать будем.

Александр Генрихович много лет назад работал на Севере охотником-промысловиком. Его живописные истории для меня лучше всякого кино. Записал, как умел, и эту.

1. Нетерпение сердца

В середине июня черно-оранжевый силуэт ледокола взломал горизонт. Там стало дымиться море и прошли караваны, а здесь, между островами архипелага, все еще стоял лед. Сашка стал опасаться, что в этом году припай, береговой лед, вообще не тронется, такое бывает, и он не сможет отремонтировать и подготовить к сезону раскиданные по островам ловушки на песца. Наконец, в конце июля прошли дожди и выдались теплые дни, а в начале августа хиус, резкий северо-восточный ветер, оторвал припай. Над архипелагом засияло солнце. Гарт столкнул на воду старенькую деревянную лодку, уложил в нее рюкзак с запасом еды на три дня и запустил мотор. Собаки своей не дозвался. Таймыр еще щенком обжегся о выхлопную трубу и с тех пор невзлюбил лодку. Стоило начать сборы на выезд, как он заползал в самый дальний угол или вообще убегал в тундру – ищи-свищи.

Вот пишут в книгах: «Буря налетела внезапно». Так не бывает на Севере. Резкая перемена погоды дает знать о себе резкой чертой на горизонте. Гарт увидел эту темную полосу, когда до самого южного острова на его охотничьем участке оставалось километра два. «Успею!» Но вдруг качнулись берега, море прогнуло спину и пошла длинная, пологая зыбь – первый привет от шторма. Еще две волны прокатились под лодкой, белый барашек с гребня догнал суденышко и мотор замолк: вода залила магнето. Охотник пересел на весла – до берега рукой подать. Следующий вал выбил весло из уключины и лодка встала боком к волне. Вскочив на ноги, Гарт стал грести оставшимся веслом то с правого, то с левого борта, изо всех сил стараясь держать судно поперек волны, но уже попал в прибой и лодка, полная воды, стала погружаться. Сашка успел снять карабин и вновь закинуть его за спину дулом вниз, торчащий над плечом ствол мешает грести, как вал ледяной воды накрыл с головой. На берег Гарт выполз без карабина, без шапки, без сапог. Выплюнул песок. Вытряхнул воду из ушей. Вонзил в густой воздух кулак. Будем жить!