Александр Галич - Генеральная репетиция Страница 21

Давид. Сволочь!

Шварц. А потом он заметил свою сестру Машу. И он сказал ей - зачем ты здесь?.. Ты же немка, дура, уходи! Но она сказала - я русская, и обняла своего Наума, и не ушла!.. Ах, Маша, Маша! Ты помнишь, какая она была красивая, Додик? Я как-то спросил у нее - за что она любит своего рыжего Наума? А она засмеялась и ответила... Знаешь, что? Меня все называют Машей, - сказала она, - но никто, ни один человек на свете не умеет так говорить "Маша", как это умеет мой Наум! Ах, Маша!..

Давид (сквозь сжатые зубы). Дальше! Что было дальше?

Шварц. Мы стояли. И лил дождь. И где-то далеко гудел поезд. А немцы, очевидно, кого-то ждали. Какого-то начальника. И тогда этот Филимон снова крикнул: "Ну, сыграй же нам кадиш, пархатый черт!"... И знаешь, Додик, я вдруг ужасно рассердился... И на этого Филимона, и на немцев, и даже на самого себя! Ну, почему я стою в грязи с опущенной головой, и почему мне страшно, и почему у меня дрожат руки... И тогда я поднял твою скрипочку, твою половинку, на которой ты учился играть упражнения Ауэра, и подбежал к господину Филимону, и ударил его этой скрипочкой по морде, и даже успел крикнуть - когда вернутся наши, они повесят тебя, как бешеную собаку!..

Давид (яростно). А дальше? Что было дальше?

Шварц (после паузы). Это все. Для меня уже не было никакого "дальше"... Дальше, милый, начинается твое "дальше".

Давид (сдержанно). Да, пожалуй.

Шварц. Что же было дальше, Давид?

Давид (приподнялся). Я расскажу тебе... Хорошо!.. Слушай, слушай, что было дальше! Мы взяли Тульчин после семи суток беспрерывных сумасшедших боев...

Шварц. Вы пришли?

Давид. Мы пришли, папа! Мы выбили фрицев к дьяволовой бабушке куда-то за Чукаринские болота, и на восьмые сутки, под вечер, вошли в Тульчин!.. Знаешь, я как-то не задумывался прежде над тем, что значат слова - земля отцов! Но когда наша головная машина остановилась на площади Декабристов, и я услышал запах Тульчина, увидел землю Тульчина, небо Тульчина, и в небе не самолет, нет, и не следы трассирующих пуль - от края до края - а сизый голубь, первый сизый голубь, которого выпустил в нашу честь мальчишка с Рыбаковой балки... И когда мой шофер обернулся ко мне и сказал - вот вы и на родине, товарищ старший лейтенант...

Шварц (удивленно и радостно). Ты старший лейтенант, Додик?

Давид. Да, папа.

Шварц. О-о, милый, поздравляю! Старший лейтенант - это большой чин! (Усмехнулся.) Прости, я тебя перебил... Что же было дальше?

Давид. А на следующее утро мои ребята привели господина Филимона... Мы уже кое-что слышали про его подвиги - он пытался скрыться, но ребята поймали его и привели в отдел...

Шварц. И ты его видел?

Давид. Видел.

Шварц. А он тебя видел?

Давид. Видел. Он только меня одного и видел. Он смотрел на меня во все глаза. Хотел узнать и не мог. Но я ему напомнил, кто я такой... И сказал ему - да, да, это я, Давид Шварц, сын Абрама Ильича Шварца с Рыбаковой балки...

Шварц. Додик! (Помедлив.) Ну, а потом?

Давид (со злой улыбкой). А потом все было так, как ты ему напророчил!

Шварц (тихо). Вы его?..

Давид (кивнул). Да. На Вокзальной площади. И в тот вечер, когда все уже было кончено, ко мне пришла его сестра - Маша...

Шварц. Она осталась жива?

Давид. Она осталась жива. Ее только ранили. Два дня и две ночи она пролежала там - с вами, во рву... А на третью ночь она выбралась и приползла домой... Ее прятали по очереди Митя Жучков и Танькины родные - Сычевы... И вот она пришла ко мне, и мы отправились с нею вдвоем, за линию железной дороги к разъезду...

Шварц (мягко). Не надо об этом, Додик!

Давид. Надо! (Прищурив глаза.) Мейер Вольф всю жизнь копил деньги, чтобы повидать Стену Плача! Я видел теперь ее, эту стену. Она находится за линией железной дороги, на разъезде "Тульчин-товарный". Это простая пожарная стена, кирпичный брандмауэр, щербатый от автоматных очередей... И к этой стене по вечерам приходит плакать русская женщина - сестра предателя, жена честного человека - красавица Маша Филимонова!

Шварц. Дальше? А что было дальше, Давид?

Давид. А потом, через день, меня контузило, папа. И ранило.

Шварц (медленно, боясь услышать ответ). Куда тебя ранило?

Давид. В плечо. И в живот. Прости меня! Много раз я был перед тобою виноват. Особенно в тот вечер, когда ты приехал в Москву...

Шварц. Я забыл об этом, Давид...

Давид (крикнул). Но я помню!

Шварц (мягко, но настойчиво). И ты тоже должен забыть! Мы оба виноваты. И я даже больше. Много больше. Потому что ведь это я когдато заставил поверить тебя в то, что сначала - счастье, удача, а уже потом - все остальное... Нет, Додик, нет! (Покачал головой.) Знаешь, о ком я сейчас подумал? О моем внучке, о твоем маленьком сыне! Ах, как он будет гордиться тобой, Додик! И уж он-то обязательно скажет людям - это мой папа сделал из меня то, что я есть! Мой папа - Давид Шварц - старший лейтенант, участник Великой Отечественной войны, награжденный орденами и медалями... И тебе тоже не нужно будет ни лгать, ни ловчить - для того, чтобы твой маленький сын узнал - как выглядит счастье... Что? Разве не так?

Давид. Да, папа, да.

Шварц. Кстати... Меня давно мучает один вопрос... Как-то раз из моего альбома пропали три открытки... И я не поверил тебе, когда ты сказал, что не брал их...

Давид. Я солгал тебе. Я взял их.

Шварц (помолчав, строго). Надеюсь, что больше это никогда не повторится! (Прислушался к чему-то, что слышно только ему одному, встал.) Ну, мне пора!

Давид. Ты уходишь уже?

Шварц. Мне пора.

Давид. Как скоро! Но ведь мы еще увидимся, правда?

Шварц. Нет, милый. Больше мы уже не увидимся. Оттуда не ходят поезда, не приносят писем и телеграмм. Мы не увидимся больше. Может быть, я тебе приснюсь... Впрочем, я не люблю, когда люди вспоминают и рассказывают свои сны... Мало ли что кому может присниться?! Прощай, мой родной!

Давид. Папа!

Шварц. Прощай!

Давид. Папа, погоди... Папа!..

Но Абрама Ильича уже нет. Исчезает и дрожащее зыбкое пятно света, падающее на табурет. Гудит поезд. Стук колес становится громче. Это санитары выносят в тамбур носилки, покрытые белой простыней. Людмила дрожащими руками прибирает опустевшую койку Одинцова, разглаживает одеяло, взбивает подушку.

Захлопывается дверь в тамбур. Тишина. За окнами вагона понемногу начинает светать. Людмила садится на табурет возле койки Давида.

Давид. Папа!.. Папа, я хотел тебе сказать...

Людмила. Что, Додик? Что ты? Давид. Я хотел тебе сказать... Нет... Это ты, Люда?

Людмила. Да, милый.

Давид. Громче. Я ничего не слышу. Что?.. Как долго?.. Что?.. Это ты, Люда?

Людмила. Да. Все будет хорошо, милый.

Давид. Громче... Что?

Людмила (тихо). Все будет хорошо! Я тебя выхожу. Я выхожу тебя, мой любимый, ненаглядный мой. Ты будешь слышать. Ты будешь видеть. Ты встретишься с Таней! (Сжала руки.) Ах, какая простая беда приключилась со мной - я люблю тебя, а ты любишь свою красивую Таню...

Давид. Громче!

Людмила (еще тише). А ведь я все придумала, милый. Я не видела Таню в тот день, шестнадцатого октября. Я даже не знаю, где она была и что она делала. И это я одна стояла под репродуктором на площади Пушкина и слушала, как ты играешь мазурку Венявского. И ревела в три ручья, как самая последняя дура...

Сгорбив плечи и шмыгая носом, входит маленькая санитарка.

Санитарка. Людмила Васильевна!

Людмила. Отнесли, Ариша?

Санитарка. Отнесли, Людмила Васильевна.

Санитарка еще раз шмыгает носом и отворачивается к окну. Давид. Люда! Людмила. Что, милый? Давид. Где мы сейчас едем, Люда? Людмила. Подъезжаем к реке. Лодки качаются у причала. А на берегу стоит маленький домик. Совсем игрушечный. Поблескивают окна. Из трубы идет дым. Там, верно, живет бакенщик. (Вздохнула.) Если б я могла, милый, я остановила бы сейчас поезд, взяла бы тебя на руки, постучалась в двери этого домика... Многим, я думаю, многим и не один раз приходило это в голову; И еще никто и никогда не отважился почемуто на это ! А ведь как, казалось бы, просто - остановить поезд, соскочить вдвоем со ступенек вагона...

Давид (неожиданно, отчетливо и громко). Земля... Большая моя земля!

Долгое молчание. Снова громче и резче застучали колеса, замелькали за окнами чугунные стропила моста.

Санитарка (странным, сдавленным голосом). Мост, Людмила Васильевна!..

Людмила. Ну и что?

Санитарка. Одинцов говорил - помните?!

Гудит поезд. Мелькают за окнами вагона стропила моста. Поскрипывает и покачивается на ремнях пустая койка над головой Давида. Тревожный шепот прокатывается по вагону :

- Мост проезжаем!.. Старшина-то все увидеть хотел!..

- Мост!..

- Мост!..

Людмила (прислушиваясь). Проехали!..

Санитарка. А теперь лесок будет...

Тишина. Стучат колеса. Молчание.

Людмила. Проехали лесок...

Санитарка. Водокачка... Склады дорожные...

И весь вагон повторяет следом за нею:

- Водокачка!..

- Склады дорожные!

- Водокачка!

Санитарка. Сосновка!..

И едва только произносит она это слово, как в окна вагона врывается стремительный разнобой голосов: