Александр Житинский - Плывун Страница 21

Пирошников вернулся к себе и некоторое время тренировался перед зеркалом, беззвучно мыча «мо» и шепотом выкрикивая «кузэй». При этом не забывал делать пассы. То и другое выглядело как ритуальные танцы папуасов в Новой Гвинее.

Внезапно пришла из лавки Софья и сухо проговорила:

— Владимир Николаевич, вас там спрашивают.

Пирошников не успел полностью сбросить с лица остатки выражения «кузэй» — довольно зверского, надо признать, — так что Софья отшатнулась в ужасе.

А Владимир Николаевич прошел в магазин, где у полок дожидалась операционистка Серафима.

— Вот я пришла, — простодушно сказала она.

— Здравствуйте, Серафима Степановна, — провозгласил Пирошников, слегка недоумевая. Зачем она пришла?

Но она молчала и смотрела на него, будто ожидая чего-то. Пирошников смутился.

— А вот… откуда у вас это имя… несовременное такое… — он не нашел ничего лучшего.

— Это родители. Они верующие. Хотели, чтобы я была как ангел, — улыбнулась она.

— Шестикрылый?

Она рассмеялась, кивая.

— Духовной жаждою томим,В пустыне мрачной я влачился,И шестикрылый серафимНа перепутье мне явился, —

продекламировал Пирошников. — Знаете?

— Пушкин, знаю, конечно, — ответила она.

— Да. А что этот серафим сделал с автором? Помните?

Она утвердительно кивнула.

— Он вырвал ему язык, заменил его змеиным жалом, затем вынул из груди сердце и на его место положил горящий уголь. А потом отправил куда-то глаголом жечь сердца людей! Вот вам и ангел! — с деланным возмущением проговорил Пирошников.

— Да, да! Правильно! — обрадовалась она.

— Ничего себе — правильно!.. Ну а что вы собираетесь со мною сделать?

— А я просто помогу вам, хорошо? — спросила она, оглядывая комнату.

— Зачем? Ну что вы… — попытался протестовать он.

— Я же за этим пришла. Вы один живете. Смотрите, как запущено, — обвела она рукою квартиру.

И, не дожидаясь его ответа, принялась хлопотать по хозяйству. Николаич вертелся у нее под ногами и терся спинкой. Пирошников наблюдал за ними. Странно, но это вторжение в его жизнь не вызвало протеста. Чувствовалось, что женщина не решает задачу своего жизнеустройства, а просто помогает ему разобраться со своим.

Серафиме было лет тридцать пять или немного меньше, по ее сноровке можно было догадаться, что ей не в диковинку вести хозяйство. Возможно, она замужем. Или была…

Определенно, она начинала ему нравиться. Он попытался снова отогнать эти мысли, но безуспешно.

Уборка продолжалась недолго, а затем Серафима, подхватив продукты из холодильника и необходимую утварь, удалилась на кухню готовить ужин.

Пирошников поднялся из-за стола, за которым он сидел с ноутбуком, и достал бутылку испанского вина и два бокала.

Пока ее не было, он успел обдумать ситуацию, чтобы решить, как себя вести. Она столь открыто и откровенно шла ему навстречу, что впору было заподозрить какие-то посторонние мотивы, кроме желания помочь одинокому пенсионеру. Но даже если только это — не всем же пенсионерам она помогает? Что именно выделило его? Рассказ Ларисы Павловны о его мистических подвигах скорее мог оттолкнуть и испугать ее…

И все же интерес молодой привлекательной особы повысил настроение, заставил собраться и почувствовать себя чуть ли не мальчишкой, узнавшим, что он нравится однокласснице. Его выбрали. Странные мысли в моем возрасте, подумал он.

Тем не менее он не стал развивать тему сексуального притяжения, а ограничился чисто человеческим интересом, то есть стал за ужином расспрашивать Серафиму — кто она и откуда, чем занимается в банке, где живет и тому подобное.

Она отвечала просто, без всякого кокетства, вполне вероятно, находя интерес Пирошникова естественным. Довольно скоро ему показалось, что он знает ее давно, а возраст не играет роли. Пирошникову стало легко, флер адюльтера растаял без следа.

Он узнал, что Серафима по профессии учительница, окончила педагогический институт и несколько лет вела начальный класс в Парголове, ближнем питерском пригороде, где жила с родителями в старом деревенском доме. Но потом школу закрыли, и она пошла на курсы банковских служащих, поскольку заработки в школе были мизерные и семья нуждалась в средствах. Серафима была старшей из семи детей в семье с православными традициями и помогала матери растить младших братьев и сестер.

Успела она и замужем побывать, правда, недолго, меньше года, а потом снова вернулась в старый парголовский дом. Сейчас там из ее младших братьев и сестер осталось лишь трое, остальные выпорхнули из родительского гнезда.

…Он проснулся ночью и, лежа на своей кушетке, всмотрелся в темноту, где у противоположной стены комнаты спала на диване Серафима. Слабо светящийся прямоугольник фальшокна на этот раз создал иллюзию космического корабля, летящего в пространстве, и Пирошников вдруг впервые осознал это по-настоящему. Он давным-давно знал, что Земля летит куда-то в холодном космосе вместе с миллиардами своих живых обитателей — людей, зверей, птиц, мух и всяких инфузорий. Но только сейчас он это почувствовал — и ужас пронзил его. В этом была запредельная одинокость, последняя степень отчаяния. Нам некому помочь, мы одни — и только мертвые тела астероидов караулят нас на пути, чтобы убить.

Мы осмелились жить в этом необъятном пространстве. Зачем? Зачем?

Ужас смерти опять подкрался к нему, и он скорее инстинктивно, будто хватаясь за соломинку, прошептал в темноту:

— Ты спишь?

— Нет, — мгновенно отозвалась она.

Его сразу отпустило. Он был не один.

— Почему ты не спишь? — спросил он.

— Вы проснулись — и я проснулась. Я вас чувствую.

— Иди ко мне, — позвал он.

— Идите вы лучше. У меня просторнее.

И Пирошников пришел к ней, и они полетели дальше.

Глава 15. Вечер поэзии

Софья Михайловна явилась на работу, как всегда, к десяти утра и первым делом постучалась к шефу. Формальный повод у нее был — по дороге на работу она зашла в бухгалтерию и получила там очередные счета за аренду и коммунальные услуги. Но счета и сами добрались бы до магазина, а истинная причина была в том, что Софья желала убедиться — ушла ли Серафима.

И предчувствие ее не обмануло. Пирошников и Серафима завтракали.

— Заходите, Софья Михайловна! Хотите чаю? — пригласил ее Пирошников как ни в чем не бывало.

— Нет, спасибо… — Софья как-то нехорошо покосилась на Серафиму. По-видимому, сама мысль о том, чтобы сесть за стол с нею, показалась ей оскорбительной.

— Знакомьтесь, я вам вчера не представил. Это Серафима…

— Очень приятно, — выдавила из себя Софья. — Я пойду? Там салон открыт…

— Да-да, идите, спасибо.

Софья вернулась в лавку, где уже поджидал ее любитель поэзии Залман.

— Семен Израилевич, вы представить себе не можете! У нашего директора на старости лет поехала крыша! — всплеснула руками Софья.

— Как вы сказали? — насторожился отставник.

— Ах, простите! Этот жаргон вылезает, как его ни души. Он спятил, форменным образом спятил!

Если бы Софья, или Залман, или даже профессор Ганнушкин совсем из другого романа заглянули бы в комнату Пирошникова через пять минут, то получили бы полное подтверждение этим словам. Они увидели бы там такую картину.

Пирошников, взгромоздившись на стул, стоявший посреди комнаты и изображавший сцену, делал свирепые пассы в сторону сидящей на диване Серафимы и повторял волшебное заклинание:

— Моооо! Кузэй! Моо! Кузэй!.. А теперь вместе! — и он взмахнул обеими руками, как дирижер.

И Серафима подхватила весьма музыкально.

— Мооо! Кузэй!!

Она повалилась набок на диван и залилась хохотом. Пирошников, неловко спрыгнув со стула и на секунду скривившись от боли в суставе, присоединился к ней, тоже хохоча.

Отсмеявшись, он сказал:

— Меня побьют. Помнишь, в «Приключениях Гекльберри Финна», как их изваляли в перьях?

Серафима лишь помотала головой, преданно глядя на Пирошникова.

— Ладно. А лекцию Остапа Бендера о Нью-Васюках помнишь?

— Помню. Смотрела кино. Они спасались на лодке.

Пирошников задумался на секунду, а потом притянул ее к себе и поцеловал.

— Золотце ты мое. Может, это и к лучшему.

Однако чем ближе было к вечеру, тем больше Пирошниковым овладевало волнение. Неприятным предзнаменованием явилась обнаруженная идеологическая диверсия, а именно на нескольких афишах с разных этажей жирным черным фломастером была нарисована свастика. Две афиши сняли и принесли Пирошникову, затем посланная им Серафима, обошла все этажи и принесла еще три.

Серафима, как выяснилось, заранее взяла отгул на этот день и потому находилась подле Пирошникова, исполняя все его поручения.