Виктор Широков - Иглы мглы Страница 21

Александру Межирову

Репродуктор завывает,исказив слова на треть.Репродуктор зазываетстарый номер посмотреть.Мотогонки… Звуки гонга…Друг за другом по стенедвое носятся; вдогонкуэхо гулкое вдвойнерасчихалось… Был да вышелстрах у пары неземной!Первый — круче, первый — выше,а за ним спешит второй."Что за смелость?", "Ай да нервы!"изумляется народ."Гляньте, первый…" Сдался первый.Безнадежно отстает.Жуток этот промежуток.Не игра — смертельный труд.Сразу стало не до шуток.Приумолк базарный люд.Загляделись на второго.Выше, круче руль — второй…Для чего он, право слово,так рискует головой?!Стоит ли для восхищеньяпестрой рыночной толпысовершать коловращеньяс биркой беличьей судьбы?!Для чего парадец жалкийсъехать наземь: о-ля-ля?!Сердцу больно, телу жарко,и — качается земля.И плывут крутые стены,лица в круг сплошной слились…Ты в конце рабочей сменывсе равно не вспомнишь лиц,для которых мчался, тряссяв жестком гоночьем седле…Так всю жизнь — по старой трассе…Перерыв. Парад-алле!По стене огромной бочкикак у бездны на краю.Центробежной силы прочностьохраняет жизнь твою.

Ботанический сад.Одомашненный лес.Вне железных преградсветлый купол небес.Льется в каждый прогалтишина. Синева.Этот строгий хоралзаглушает слова.Будит внутренний слухи сужает зрачок;пробудившийся духповторяет скачокв царство ДО ЯЗЫКА,в мир нетронутых чувств…И плывут облака,и качается куст;и ребенок бежитпо траве босиком…Все слилось, все летит,все в порыве одном!Соты с солнцем, дружок,мы уносим с собой.Шмель заводит движок.Стынет мед голубой.

И опять о поэзии вздохи,словно мало писали о ней.В ней приметы великой эпохии величье обычных людейповторяются, не повторяясь;и живут, и живут без конца;вечно радуя, прочно врезаясьв наши души и в наши сердца.И бессонною ночью, и утромразбираем ее вензеля…И на этом, поверьте, на этомтоже держится наша земля.

А ты все та же, ты все та жев движеньях, в речи, словом, в том,что замечает сердце, дажезатронутое холодкомвзаимного непониманья;что видит отчужденный глаз;и это — как напоминаньео боли, связывавшей нас.

Такой бы изваял тебя Майольбронзовотелой, чуть одутловатой,уверенно стоящей на земле.Короткой стрижки бронзовое пламяне затмевает света крупных глаз,вприщур смотрящих…Крепких рук кольцополураскрыто, словно для объятья…Ты — вся — движенье,гибкий стебель телав себе скрывает завязь материнстватакой бы изваял тебя Майоль.

1. Игра "Поймай рыбку"Картонный аквариум полон водыи рыб в фантастических латах;и радость ребенка за эти трудысовсем не ничтожная плата.Махая подковкой — магнитным крючком,тащи за губищу удачу;но что же по сердцу елозит смычкоми душу терзает в придачу?!Наверное, это азарта резьба,а может, предчувствие фальши:бумажная долго ль протянет губа,а дальше, а дальше, а дальше?!Не ты проиграла, не я обогналв наиневозможном улове;и долго картонкой ребенок играли море шумело в обнове.Как веруют дети в удачу свою!Но с удочкой сросся и ты бы,не зная, что завтра сметут чешуюбумажной диковинной рыбы.И выбросят в мусор смешной водоем,и больше ни разу не вспомнят,как глотку целительно жег йодобром,смыв накипь засиженных комнат.У логики взрослых законы свои!Но есть преотличное средство,добавив к рассудку немного любви,вернуться доверчиво в детство.Вглядись же — аквариум полон водыи рыб в фантастических латах;и радость ребенка за эти трудысовсем не ничтожная плата.21 — 30.07.74

2. ВзглядМне показалось: ты стучишься в дверь,Елена, девочка моя, дочурка…Я тотчас подбежал, рванул замоки отпер, и тотчас же дверь захлопнулпустой была площадка, лишь мешокстоял у двери; и пролеты лестницпустынны были, гулки; стук шаговдонесся б моментально, если б тысбежала вниз, чтоб спрятаться… Тогдапомчался я к окну, что в двор выходит,и увидал песочницу пустую;а на скамейке — выстроены в рядлежали позабытые игрушки(совок, бидончик, ситечко и формы,чтобы отменно стряпать куличи).Вгляделся я в листву, за ней качелираскачивались ветром, одинокоскрипела ось… Где девочка моя?Мне жутко стало: увели цыгане,подружки заманили, точно в сказке,которую читал тебе недавно,пытаясь книжной речью усыпить…Елена, где ты? Девушкою взрослой,а может, зрелой матерью семействаты вспомнишь об отце и точно так жево двор посмотришь, где пусты качелии только ось одна надрывно плачет,не прекращая с ветром разговор…А может, ты совсем отвыкнешь — что тамстарик с его бессмысленной улыбкой,с привычкой проговариваться в рифмуи суетливой жадностью до книг?!Ты будешь сильной, ясноглазой, умной,конечно, доброй; я забыл о главном,ведь красота ничто без доброты.И только я проговорил, подумал.очнулся — ты откуда-то явиласьи тут же деловито побежала,моя Елена, с лютиком в руке.Двор ожил: мальчик на велосипедепронесся по асфальтовой дорожке,старухи облепили все скамейки,внезапно затрезвонил телефон(звонила мать приятельницы нашей;я изложил: кто — где, что сам болею,что дочь резвится во дворе, что Аннана полчаса ушла за молоком;конечно, я не стал читать старушкестихотворенье; говорить нелепо,что может померещиться больному,когда он дома вечером один).Я сел к столу, склонился над журналом,но подлое мое воображеньетянулось к растворенному окну.Я пробовал не вспоминать о стуке,почудившемся; я старался точкупоставить на цезуре, но насильноменя к окну влекло… Пиджак набросив,я выбежал во двор… Сидела Анна,усталая; мне улыбнулась, словновсе знала, дожидаясь лишь моментамне с укоризной пальцем погрозить.Я взял поклажу, дочь схватил в охапку;нагруженный,по лестницерванулся,чтобы успеть в конце стихотвореньяисход благополучный описать.

В преддверии морозов,в предчувствии ветровдавно уже не розовцвет ягод, а багров.Смотри: уже немалопосъежилась листва,как будто закаталарябина рукава.Навстречу вьюге чистой(пусть разорвет в клочки!)отважно сжала кистив тугие кулачки.

Вот и приехал. И пришелк своим мечтам, к своим святыням.И нас не разлучить отныне.А все же счастья не нашел.Слиняли краски. Обветшалстоликий град, мой дом огромный.И я опять бреду бездомный,как мальчика, себя мне жаль.Ему хотелось так найтисвое особенное слово.Измучен немотою снова,назад не нахожу пути.

О леденящий душу звук!Чем это вызвано — ветрамиили касаньем чьих-то рукстекла подрагиванье в раме?Во сне с метелью заодно,с усмешкой каверзно-дремотнойночь плющит безразмерный нос,придвинув близоруко стекла.

Ствол, словно столб. Под ним — нора.Дорожка к ней в следах мышиных.Сухая черная корав глубоких старческих морщинах.Ни листика, ни почки… К намлишь сучья тянутся, как руки…И что ответить тем рукам,заломленным в предсмертной муке?!Ствол, словно столб. Пуста нора.Откуда же тогда угрозы?И вдруг — зарубки топора…Здесь пили сладкий сок березы.Нет — это кровь ее текла.Безжалостно терзали тело.Бежать береза не моглаи навсегда окаменела.Ствол, словно столб. Отжил, иссяк…Лишь на дрова. Подходим снова:Взгляни — берестой кое-какон все-таки перебинтован!

Я не могу спокойно наблюдатьтвое лицо и мучиться виною,что тяжела каштановая прядь,помеченная ранней сединою.Что возле глаз устало залеглинаполненные горечью морщинки;и на уста пробиться не смогли,оставшись в горле, редкие смешинки.Я не молчу. Читаю наугад.Отогреваю, словно в холод, руки.Все выскажет тебе открытый взгляд!Сейчас он полон нежности и муки.Мне кажется — заботливее нет.Твержу, как без тебя в Москве скучаю.И слышу тотчас: хватит. Что за бред!Пошел бы, вскипятил на кухне чаю.Как будто сразу сделалось темней.Но вдруг, нагнав меня на первом шаге,ты улыбнешься и прильнешь ко мне…И это не опишешь на бумаге.

Молчу. Один. Перед листом бумаги,как будто перед совестью своей,ответ держу. И не меняю флаги;и белый — не взовьется, хоть убей!Не сдамся ни тоске, ни скуке, ни позорубыть притчей во языцех земляков…Я из родной избы повымел столько сору,что пыль набилась в легкие стихов.Я так восторженно орал мальчишкой песни;бездумно гирями бумажными играл;звал стихопад; потом стихообвалчуть не прибил, и тем исход чудесней.Мне — тридцать. Волос хоть и поредел,но нет тонзуры. Голос мой не жидок.И столько впереди серьезных делИ столько нераздаренных улыбок!Мне тесен ворот истин прописныхи ногу жмет башмак знакомых улиц;и я спешу на поиски весны,и не хочу, чтоб мы с ней разминулись.Весна, весна! Скудеет государствобез золотого таинства любви;и если на бегу ты обознался,одну весну на выручку зови.Пыль на зубах скрипит, и скряга случайбоится медный фартинг золотить;и ветреная тучарвет солнца нераскрученную нить.В глазах темнеет. Липовую оголь,весна, зеленой влагою насыть!Русь-тройка, как тебе молился Гоголь!Нельзя, родившись здесь, отчизну разлюбить!Я сетовал на городишко свой,на то, что с каждым днем друзей теряю,что сам не свой,когда одни и те же бредни повторяю.Бегом отсюда, больше — ни ногойтвержу себе и в отпуск — рвусь обратно…И понимаю: нет, я — не чужой,и кислотой разлук не вытравить родимые мне пятна.Мой город, сохрани мой легкий следне мраморной доской — вниманием к лит. смене;дай побарахтаться в газетной пене;и раз в десяток лет здесь вырастет поэт…Привет, привет! Отхаркивая пыль,сбегаю к Каме по натруженным ступеням.Как хорошо, что я не стал степенными, как река, не утихает пыл!.Катись, река! Далеко-далеко.Впадай, как в сердце, в яростное море;и мне б хотелось песенной строкойдо сердца дотянуться вскоре.Мне — тридцать лет. Растет моя семья.Еще не написал я главную из книжек,не побывал в Нью-Йорке и в Париже,но позади студенчества скамья.Мой город, верь, я пронесу твоиобветренные пыльные штандарты,и — враг стандарта — на безликих картахя нанесу оазисы любви.Прощай, прощай! Пусть долго не увижу,но ты — как брат, с тобой в боренье я живу,чтоб воплотить мечтанья; ты мне ближе,чем то, что окружает наяву.Моя страна, шестая часть земли,я не боюсь в признанье повторитьсяты голосу провинции внемли,провидцы происходят из провинций.Коров рязанских льется молоко,и пермские работают заводы.Моя любовь лишь часть твоей заботы;твоей реке струиться далеко.И если я песчинкою мелькнуво временном круговороте,спасибо материнскому окну,где первый луч согрел и озаботил.Спасибо первым ласкам, синякам,спасибо нескончаемым ушибам,врагам спасибо, а моим друзьямвоистину несчетное спасибо!

И двери скрип, и посвист птичийтебя пробудят ото сна,когда в предутреннем величьетуманом стынет тишина.Когда окрестность незнакомаи брезжит утренник такой,как будто вышел ты из домаи перенесся в век другой.Здесь все — мираж, все — нереально;и даже ветру невдомек,зачем стеной горизонтальноймолочный стелется дымок.Ты не сворачиваешь к дому,хоть до него подать рукой;но хочется к огню живому,услышать говорок людской.И через всю страну цветнуютумана, ледяной слюды,материально существуя,твои протянутся следы.

Из книги "ПОИСКИ ВЕСНЫ"