Осип Мандельштам - Век мой, зверь мой (сборник) Страница 23

Вторая тетрадь

Из-за домов, из-за лесов,Длинней товарных поездов —Гуди за власть ночных трудов,Садко заводов и садов.

Гуди, старик, дыши сладко́,Как новгородский гость Садко

Под синим морем глубоко, —Гуди протяжно в глубь веков,Гудок советских городов.

Рождение улыбки

Когда заулыбается дитяС развилинкой и горечи, и сласти,Концы его улыбки не шутяУходят в океанское безвластье.

Ему непобедимо хорошо:Углами губ оно играет в славе —И радужный уже строчится шовДля бесконечного познанья яви.

На лапы из воды поднялся материк —Улитки рта наплыв и приближенье —И бьет в глаза один атлантов мигПод легкий наигрыш хвалы и удивленья.

Подивлюсь на свет еще немного,На детей и на снега,Но улыбка неподдельна, как дорога,Непослушна, не слуга.

Мой щегол, я голову закину —Поглядим на мир вдвоем:Зимний день, колючий, как мякина,Так ли жестк в зрачке твоем?

Хвостик лодкой, перья черно-желты,Ниже клюва в краску влит,Сознаешь ли, до чего щегол ты,До чего ты щегловит?

Что за воздух у него в надлобьи —Черн и красен, желт и бел!В обе стороны он в оба смотрит – в обе! —Не посмотрит – улетел!

Не у меня, не у тебя – у нихВся сила окончаний родовых:Их воздухом поющ тростник и скважист,И с благодарностью улитки губ людскихПотянут на себя их дышащую тяжесть.Нет имени у них. Войди в их хрящ,И будешь ты наследником их княжеств, —

И для людей, для их сердец живых,Блуждая в их извилинах, развивах,Изобразишь и наслажденья их,И то, что мучит их – в приливах и отливах.

Нынче день какой-то желторотый —Не могу его понять,И глядят приморские воротаВ якорях, в туманах на меня…

Тихий, тихий по воде линялойХод военных кораблей,И каналов узкие пеналыПодо льдом еще черней…

Внутри горы бездействует кумирВ покоях бережных, безбрежных и счастливых,А с шеи каплет ожерелий жир,Оберегая сна приливы и отливы.

Когда он мальчик был и с ним играл павлин,Его индийской радугой кормили,Давали молока из розоватых глинИ не жалели кошенили.

Кость усыпленная завязана узлом,Очеловечены колени, руки, плечи.Он улыбается своим тишайшим ртом,Он мыслит костию и чувствует челомИ вспомнить силится свой облик человечий…

Я в сердце века. Путь неясен,А время удаляет цель —И посоха усталый ясень,И меди нищенскую цвель.

А мастер пушечного цеха,Кузнечных памятников швец,Мне скажет: ничего, отец, —Уж мы сошьем тебе такое…

Сосновой рощицы закон:Виол и арф семейный звон.Стволы извилисты и голы,Но всё же арфы и виолыРастут, как будто каждый стволНа арфу начал гнуть ЭолИ бросил, о корнях жалея,

Жалея ствол, жалея сил;Виолу с арфой пробудилЗвучать в коре, коричневея.

Пластинкой тоненькой жиллетаЛегко щетину спячки снять —Полуукраинское летоДавай с тобою вспоминать.

Вы, именитые вершины,Дерев косматых именины —Честь Рюисдалевых картин,И на почин – лишь куст одинВ янтарь и мясо красных глин.

Земля бежит наверх. ПриятноГлядеть на чистые пластыИ быть хозяином объятнойСемипалатной простоты.

Его холмы к далекой целиСтогами легкими летели,Его дорог степной бульварКак цепь шатров в тенистый жар!И на пожар рванулась ива,А тополь встал самолюбиво…Над желтым лагерем жнивьяМорозных дымов колея.

А Дон еще, как полукровка,Сребрясь и мелко, и неловко,Воды набравши с полковша,Терялся, что моя душа,

Когда на жесткие постелиЛожилось бремя вечеровИ, выходя из берегов,Деревья-бражники шумели…

Ночь. Дорога. Сон первичныйСоблазнителен и нов…Что мне снится? РукавичныйСнегом пышущий ТамбовИли Цны – реки обычной —Белый, белый бел-покров?

Или я в полях совхозных —Воздух в рот и жизнь беретСолнц подсолнечника грозныхПрямо в очи оборот?

Кроме хлеба, кроме дома,Снится мне глубокий сон:Трудодень, подъятый дремой,Превратился в синий Дон…

Анна, Россошь и Гремячье —Процветут их имена —

Белизна снегов гагачьяИз вагонного окна!..

Вехи дальние обозаСквозь стекло особняка,От тепла и от морозаБлизкой кажется река.И какой там лес – еловый?Не еловый, а лиловый, —И какая там береза,Не скажу наверняка —Лишь чернил воздушных прозаНеразборчива, легка…

Где я? Что со мной дурного?Степь беззимняя гола…Это мачеха Кольцова…Шутишь – родина щегла!Только города немогоВ гололедицу обзор,Только чайника ночногоСам с собою разговор,В гуще воздуха степногоПерекличка поездовДа украинская моваИх растянутых гудков…

Шло цепочкой в темноводьеПротяженных гроз ведроИз дворянского угодьяВ океанское ядро.

Шло, само себя колыша,Осторожно, грозно шло…Смотришь: небо стало выше —Новоселье, дом и крыша —И на улице светло!

Когда щегол в воздушной сдобеВдруг затрясется, сердцевит,Ученый плащик перчит злоба,А чепчик черным красовит.

Клевещет жердочка и планка,Клевещет клетка сотней спиц —

И всё на свете наизнанку,И есть лесная СаламанкаДля непослушных умных птиц.

Как подарок запоздалыйОщутима мной зима —Я люблю ее сначалаНеуверенный размах.

Хороша она испугом,Как начало грозных дел, —Перед всем безлесным кругомДаже ворон оробел.

Но сильней всего непрочно —Выпуклых голубизна —Полукруглый лед височныйРечек, бающих без сна…

Оттого все неудачи,Что я вижу пред собойРостовщичий глаз кошачий —Внук он зелени стоячейИ купец воды морской.

Там, где огненными щамиУгощается Кащей,С говорящими камнямиОн на счастье ждет гостей —Камни трогает клещами,Щиплет золото гвоздей.

У него в покоях спящихКот живет не для игры —У того в зрачках горящих

Клад зажмуренной горы,И в зрачках тех леденящих,Умоляющих, просящих —Шароватых искр пиры…

Твой зрачок в небесной корке,Обращенный вдаль и ниц,Защищают оговоркиСлабых, чующих ресниц.

Будет он, обожествленный,Долго жить в родной стране,Омут ока удивленный, —Кинь его вдогонку мне!

Он глядит уже охотноВ мимолетные века —Светлый, радужный, бесплотный,Умоляющий пока.

Улыбнись, ягненок гневный – с Рафаэлева холста, —На холсте уста вселенной, но она уже не та…

В легком воздухе свирели раствори жемчужин боль —В синий, синий цвет синели океана въелась соль…

Цвет воздушного разбоя и пещерной густоты,Складки бурного покоя на коленях разлиты.

На скале черствее хлеба – молодых тростинки рощ,И плывет углами неба восхитительная мощь.

Когда в ветвях понурыхЗаводит чародейГнедых или каурыхШушуканье мастей, —

Не хочет петь линючий,Ленивый богатырь —И малый, и могучийЗимующий снегирь, —

Под неба нависанье,Под свод его бровейВ сиреневые саниУсядусь поскорей…

Я около КольцоваКак сокол закольцован —И нет ко мне гонца,И дом мой без крыльца.

К ноге моей привязанСосновый синий бор,Как вестник, без указа,Распахнут кругозор.

В степи кочуют кочки —И всё идут, идутНочлеги, ночи, ночки —Как бы слепых везут…

Дрожжи мира дорогие:Звуки, слезы и труды —Ударенья дождевые

Закипающей беды,И потери звуковыеИз какой вернуть руды?

В нищей памяти впервыеЧуешь вмятины слепые,Медной полные воды, —И идешь за ними следом,Сам себе немил, неведом —И слепой, и поводырь…

Влез бесенок в мокрой шерстке —Ну, куды ему, куды? —В подкопытные наперстки,В торопливые следы —По копейкам воздух версткийОбирает с слободы…

Брызжет в зеркальцах дорога —Утомленные следыПостоят еще немногоБез покрова, без слюды…Колесо брюзжит отлого:Улеглось – и полбеды!

Скучно мне: мое прямоеДело тараторит вкось —По нему прошлось другое,Надсмеялось, сбило ось…

Еще не умер ты. Еще ты не один,Покуда с нищенкой-подругойТы наслаждаешься величием равнин,И мглой, и холодом, и вьюгой.

В роскошной бедности, в могучей нищетеЖиви спокоен и утешен —Благословенны дни и ночи те,И сладкогласный труд безгрешен.

Несчастлив тот, кого, как тень его,Пугает лай и ветер косит,И жалок тот, кто, сам полуживой,У тени милостыни просит.

В лицо морозу я гляжу один:Он – никуда, я – ниоткуда,И всё утюжится, плоится без морщинРавнины дышащее чудо.

А солнце щурится в крахмальной нищете —Его прищур спокоен и утешен.Десятизначные леса – почти что те…И снег хрустит в глазах, как чистый хлеб, безгрешен.

О, этот медленный, одышливый простор!Я им пресыщен до отказа, —И отдышавшийся распахнут кругозор —Повязку бы на оба глаза!

Уж лучше б вынес я песка слоистый нравНа берегах зубчатых Камы:Я б удержал ее застенчивый рукав,Ее круги, края и ямы.

Я б с ней сработался – на век, на миг один —Стремнин осадистых завистник,Я б слушал под корой текучих древесинХод кольцеванья волокнистый…

Что делать нам с убитостью равнин,С протяжным голодом их чуда?Ведь то, что мы открытостью в них мним,Мы сами видим, засыпая, зрим —И всё растет вопрос: куда они, откуда,И не ползет ли медленно по нимТот, о котором мы во сне кричим, —Пространств несозданных Иуда?

Как женственное серебро горит,Что с окисью и примесью боролось,И тихая работа серебритЖелезный плуг и песнотворца голос.

Я нынче в паутине световой —Черноволосой, светло-русой, —Народу нужен свет и воздух голубой,И нужен хлеб и снег Эльбруса.

И не с кем посоветоваться мне,А сам найду его едва ли:Таких прозрачных, плачущих камнейНет ни в Крыму, ни на Урале.

Народу нужен стих таинственно-родной,Чтоб от него он вечно просыпалсяИ льнянокудрою, каштановой волной —Его звучаньем – умывался…

Как землю где-нибудь небесный камень будит,Упал опальный стих, не знающий отца:Неумолимое – находка для творца,Не может быть другим, никто его не судит.

Слышу, слышу ранний лед,Шелестящий под мостами,Вспоминаю, как плыветСветлый хмель над головами.

С черствых лестниц, с площадейС угловатыми дворцамиКруг Флоренции своейАлигьери пел мощнейУтомленными губами.

Так гранит зернистый тотТень моя грызет очами,Видит ночью ряд колод,Днем казавшихся домами,

Или тень баклуши бьетИ позевывает с вами,

Иль шумит среди людей,Греясь их вином и небом,

И несладким кормит хлебомНеотвязных лебедей…

Люблю морозное дыханьеИ пара зимнего признанье:Я – это я; явь – это явь…

И мальчик, красный, как фонарик,Своих салазок государикИ заправила, мчится вплавь.

И я – в размолвке с миром, с волей —Заразе саночек мирволю —В сребристых скобках, в бахромах —

И век бы падал векши легчеИ легче векши к мягкой речке —Полнеба в валенках, в ногах…

Средь народного шума и спеха,На вокзалах и пристанях,Смотрит века могучая вехаИ бровей начинается взмах.

Я узнал, он узнал, ты узнала,А потом куда хочешь влеки —В говорливые дебри вокзала,В ожиданья у мощной реки.

Далеко теперь та стоянка,Тот с водой кипяченой бак,На цепочке кружка-жестянкаИ глаза застилавший мрак.

Шла пермяцкого говора сила,Пассажирская шла борьба,И ласкала меня и сверлилаСо стены этих глаз журьба.

Много скрыто дел предстоящихВ наших летчиках и жнецах,И в товарищах реках и чащах,И в товарищах городах…

Не припомнить того, что было:Губы жарки, слова черствы —Занавеску белую било,Несся шум железной листвы…

А на деле-то было тихо,Только шел пароход по реке,Да за кедром цвела гречиха,Рыба шла на речном говорке…

И к нему – в его сердцевину —Я без пропуска в Кремль вошел,Разорвав расстояний холстину,Головою повинной тяжел…

Где связанный и пригвожденный стон?Где Прометей – скалы подспорье и пособье?А коршун где – и желтоглазый гонЕго когтей, летящих исподлобья?

Тому не быть – трагедий не вернуть,Но эти наступающие губы —Но эти губы вводят прямо в сутьЭсхила-грузчика, Софокла-лесоруба.

Он эхо и привет, он веха, – нет, лемех…Воздушно-каменный театр времен растущихВстал на ноги, и все хотят увидеть всех —Рожденных, гибельных и смерти не имущих.

Куда мне деться в этом январе?Открытый город сумасбродно цепок…От замкнутых я, что ли, пьян дверей? —И хочется мычать от всех замков и скрепок…

И переулков лающих чулки,И улиц перекошенных чуланы —

И прячутся поспешно в уголки,И выбегают из углов угланы…

И в яму, в бородавчатую темьСкольжу к обледенелой водокачкеИ, спотыкаясь, мертвый воздух ем,И разлетаются грачи в горячке, —

А я за ними ахаю, кричаВ какой-то мерзлый деревянный короб:Читателя! советчика! врача!На лестнице колючей разговора б!

Как светотени мученик Рембрандт,Я глубоко ушел в немеющее время,И резкость моего горящего ребраНе охраняется ни сторожами теми,Ни этим воином, что под грозою спят.

Простишь ли ты меня, великолепный брат,И мастер, и отец черно-зеленой теми, —Но око соколиного пераИ жаркие ларцы у полночи в гаремеСмущают не к добру, смущают без добраМехами сумрака взволнованное племя.

Разрывы круглых бухт, и хрящ, и синева,И парус медленный, что облаком продолжен, —Я с вами разлучен, вас оценив едва:Длинней органных фуг – горька морей трава,Ложноволосая, – и пахнет долгой ложью,Железной нежностью хмелеет голова,И ржавчина чуть-чуть отлогий берег гложет…Что ж мне под голову другой песок подложен?

Ты, горловой Урал, плечистое ПоволжьеИль этот ровный край – вот все мои права,И полной грудью их вдыхать еще я должен.

Пою, когда гортань сыра, душа – суха,И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье:Здорово ли вино? Здоровы ли меха?Здорово ли в крови Колхиды колыханье?И грудь стесняется, без языка – тиха:Уже не я пою – поет мое дыханье,И в горных ножнах слух, и голова глуха…

Песнь бескорыстная – сама себе хвала:Утеха для друзей и для врагов – смола.

Песнь одноглазая, растущая из мха, —Одноголосый дар охотничьего быта,Которую поют верхом и на верхах,Держа дыханье вольно и открыто,Заботясь лишь о том, чтоб честно и сердитоНа свадьбу молодых доставить без греха…

Вооруженный зреньем узких ос,Сосущих ось земную, ось земную,Я чую всё, с чем свидеться пришлось,И вспоминаю наизусть и всуе…

И не рисую я, и не пою,И не вожу смычком черноголосым:Я только в жизнь впиваюсь и люблюЗавидовать могучим, хитрым осам.

О, если б и меня когда-нибудь моглоЗаставить, сон и смерть минуя,Стрекало воздуха и летнее теплоУслышать ось земную, ось земную…

Были очи острее точимой косы —По зегзице в зенице и по капле росы, —

И едва научились они во весь ростРазличать одинокое множество звезд.

Еще он помнит башмаков износ —Моих подметок стертое величье,А я – его: как он разноголос,Черноволос, с Давид-горой гранича.

Подновлены мелком или белкомФисташковые улицы-пролазы:Балкон – наклон – подкова – конь – балкон,Дубки, чинары, медленные вязы…

И букв кудрявых женственная цепьХмельна для глаза в оболочке света, —А город так горазд и так уходит в крепьИ в моложавое, стареющее лето.

Обороняет сон мою донскую сонь,И разворачиваются черепах маневры —Их быстроходная, взволнованная бронь,И любопытные ковры людского говора…

И в бой меня ведут понятные слова —За оборону жизни, оборонуСтраны-земли, где смерть уснет, как днем сова…Стекло Москвы горит меж ребрами гранеными.

Необоримые кремлевские слова —В них оборона обороны;И брони боевой и бровь, и головаВместе с глазами полюбовно собраны.

И слушает земля – другие страны – бой,Из хорового падающий короба:– Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой, —И хор поет с часами рука об руку.

Как дерево и медь Фаворского полет —В дощатом воздухе мы с временем соседи,И вместе нас ведет слоистый флотРаспиленных дубов и яворовой меди.

И в кольцах сердится еще смола, сочась,Но разве сердце лишь испуганное мясо?

Я сердцем виноват и сердцевины частьДо бесконечности расширенного часа.

Час, насыщающий бесчисленных друзей,Час грозных площадей с счастливыми глазами…Я обведу еще глазами площадь всей,Всей этой площади с ее знамен лесами.

Я в львиный ров и крепость погруженИ опускаюсь ниже, ниже, нижеПод этих звуков ливень дрожжевой —Сильнее льва, мощнее Пятикнижья.

Как близко, близко твой подходит зов —До заповедей рода, и в первины —Океанийских низка жемчуговИ таитянок кроткие корзины…

Карающего пенья материк,Густого голоса низинами надвинься!Богатых дочерей дикарско-сладкий ликНе стоит твоего – праматери – мизинца.

Не ограничена еще моя пора:И я сопровождал восторг вселенский,Как вполголосная органная играСопровождает голос женский.

Третья тетрадь