Виталий Коржиков - Морской сундучок Страница 23

— Юг! Дачи! — сказал Яша.

— Виллы, — уточнил я.

Но Атлас, покуривая, усмехнулся:

— Вы посмотрите на окна.

За открытыми окнами почти везде были видны смуглые люди. Мексиканцы, негры. Они смотрели нам вслед, и лица их были вовсе не курортными — понурыми, удручёнными. Словно у всех сразу случилась какая-то беда. Мы поглядели на Атласа.

— Судовая компания собиралась строить здесь новые причалы, — сказал он. — Но в городе было так много бедняков, неимущих, без крыши над головой. Вот и поставили этот городок. Постройки эти лёгкие, построили быстро.

— А так красиво! — задумчиво сказала Наталья.

Дальше зазеленели привычные заборчики, цветники, понеслись по шоссе машины, и боцман уже ничему не удивлялся.

Становилось жарко, небо раскалялось, и Витя вздохнул:

— Может, поедем? Вон сколько протопали!

Но Никоныч всё не останавливался.

— Старому захотелось поразмяться! — сказал Яша.

Однако боцман не просто шёл, а внимательно вглядывался вперёд, будто что-то искал.

И чуть только раздвинулись, расступились дома, боцман весь подтянулся: пришли!

Перед нами над голубым заливом выгибался гигантский мост. Он разбегался, как палуба могучего корабля, и повисал на гудящих стальных тросах.

Никоныч первым сделал шаг, и следом за ним на мост поднялись и мы.

В ногах загудело, лёгкий ветер заполоскал рубахи. Далеко под нами шли катера, от них клиньями бежали волны. К горизонту катились рыжие, как во Владивостоке, сопки, а вдали на мысу вытянулись к облакам силуэты небоскрёбов. Белые, точёные, будто вырезанные лезвием бритвы из скрипучего пенопласта.

— Вот это красотища! — сказал Яша.

— Лететь хочется! — чуть не пропела Наталья и вскинула руки к небу.

— Голден-Гэйд бридж, — произнёс Атлас Вогизыч. — Мост Золотые ворота.

— Не зря боцман сюда пеший топал, — сказал Витя, а Яша тряхнул головой:

— Вот чёрт! Никто и не поверит, что я в таком месте цыганочку отплясывал! — и хотел отбить чечётку, но посмотрел на боцмана и сдержался.

Никоныч стоял сняв шляпу и смотрел куда-то мимо сопок, небоскрёбов, горизонта. Потом положил руку на поручень и вздохнул:

— Ну вот и всё… Можно ехать.

— А дело? — удивилась Наталья.

— Дело сделано, — сказал боцман.

Наталья удивилась ещё больше:

— Какое?

— Простое, — сказал боцман. — Мы тут с двумя дружками лет тридцать назад фотографировались. Снялись и договорились: кто сюда ещё попадёт, придёт на мост и других вспомнит. Вот я и вспомнил.

— Ну, теперь их очередь! — сказал Яша. — Теперь они придут.

— Нет, — тихо проговорил Никоныч. — Они уже не придут… Это вот вы ещё вернётесь, вспомните. Хорошее место. Ну, поехали?

Мы сели в автобус и молча ехали вверх, через старинные, как музеи, кварталы с двухэтажными домами в балконах, с колоннами, мимо небоскрёбов, а наш штурманёнок рассказывал, как столетие назад от страшного землетрясения рухнул весь город, сопки словно расшвыряли дома, поставленные когда-то первопроходцами, моряками, золотоискателями.

Но люди снова взялись за работу — повели по высоким холмам новые кварталы, перебросили с берега на берег удивительные мосты, поставили небоскрёбы, и новый прекрасный Сан-Франциско опоясал берега залива. Конечно, беднякам, рабочим достались захолустья, окраины.

Атлас Вогизыч показывал, в каких кварталах живут люди победней, в каких — состоятельные. И вдруг он рассмеялся и махнул рукой куда-то за красивые сосны большого парка:

— А там есть очень интересное справочное бюро. В нём, если ты перебрался в район побогаче, можешь за плату узнать, с кем выгодно завести новые знакомства, кого выгодно взять в новые друзья.

— Ну всё! — засмеялась Наталья. — Бросаю вас и завожу выгодные знакомства. — Она вдруг повернулась к боцману и спросила: — Неужто правда, Никоныч?

— Не знаю и знать не хочу. Жил я везде — и вверху и внизу, а друзей не менял по выгоде и менять не собираюсь. Разве нам плохо? Вон как хорошо: все — своя команда, одна палуба!

Так одной палубой и въехали мы по холмам на самый верх Сан-Франциско.

СУВЕНИР ИЗ САН-ФРАНЦИСКО

Уже вечерело, когда мы вернулись на судно. Стали подниматься, а навстречу капитан и мистер Роберт. Прилетел… Дела!

— Находились? — спросил меня Пётр Константинович. — А то поехали с нами? К утру погрузят контейнеры, и уйдём.

— Как к утру? А другу монеты? А сувенир?

— Поезжай! — посоветовал с трапа Виктор Саныч. Он опять «дирижировал ансамблем». — Сейчас заварю на всю ночь кофеёк, а утром — гуд бай, Сан-Франциско!

— Конечно, поехали! — согласился я.

Капитан сел впереди с напевающим что-то Робертом, и мы помчались по причалам, шумным стритам и просторным мостам.

На минуту Роберт остановил машину на скалистом берегу океана у прозрачного стеклянного домика:

— Сувениры.

Я вошёл в дом.

Он был весь, как морское дно, уставлен кораллами и раковинами. Но их у меня в достатке ещё с прошлых плаваний. Сам доставал! А вот что бы найти такое, что напоминало бы Америку?

Я увидел на столе большую синюю кружку. На ней яркими красками были оттиснуты виды Сан-Франциско. Вот Голден-Гэйд бридж, к которому мы шагали с боцманом, вот улочка со старым трамваем, а вот гора, на которую мы взбирались всей палубой.

Оглядел я кружку со всех сторон. Хоть и простая, а приеду в Москву, возьму её в руки — передо мной весь Сан-Франциско. Всё вспомнится.

Подбросил я её на ладони, щёлкнул по донышку. «Беру».

ПЕСНЯ

Мы мчались по улицам города. Солнце уже село. Посреди маленькой площади мексиканский оркестр стучал в розовые тарелки и отплясывал «Кукарачу». Трубы в руках музыкантов светились, как раковины. Стены домов были тоже розовыми.

Потом всё это вдруг погасло, и, перекрашивая город по-своему, в воздухе заплясали цветные огни реклам.

На одной из улиц рекламы горели особенно ярко и заполняли голубоватым светом площадь перед высокой стеной.

У стены стояли прилавки. Они были завалены разноцветными рыбинами. За стёклами стоек грозили клешнями громадные алые крабы.

Торговцы расхваливали товар. Один кричал:

— Крабы, крабы!

Другой поднимал за щупальца осьминога.

За высокой аркой плескались волны залива, и рыбаки, ещё в робах и сапогах, тащили в корзинах свой товар. Рыба плескалась и шлёпалась, как где-нибудь в шаланде.

Это был рыбный базар. Всё пахло морем, сырой солью, глубиной.

Мы отведали крабов по-санфранцисски.

Роберт сказал:

— Теперь посмотрим Сан-Франциско!

Казалось, что мы летим среди звёзд. Я старался что-нибудь запомнить, но видел только огни, огни, огни… В ночной темноте ближние кварталы снова становились электрическими полями, а дальние мерцали, как таинственные галактики, — с какими-то весёлыми пятнами света, силуэтами людей они проносились мимо и навсегда пропадали из глаз…

Наконец послышался гул океана, мы выехали на набережную и подкатили к большому зданию среди пальм.

Через минуту мы словно вошли в горящую печь.

Всё в зале было угольно-красно. За столиками сидели люди и цедили сквозь трубочки и соломинки из бокалов напитки. А в конце зала стоял микрофон и лежала гитара. Капитан сказал:

— Будет музыка.

На стол нам поставили напитки со льдом. А в это время на маленький помост вышел парень в алой рубахе. Около него на тумбе светилась тарелка. И все стали бросать на неё деньги. Парень кланялся и исполнял под гитару разные песни.

— Хорошо, а? Хорошо… — шепнул капитан.

Что парень пел, было непонятно. Но, наверное, про море, про паруса. А может быть, так мне казалось, потому что ветер доносил в зал запахи моря.

— Хорошо, — согласился я и опустил руку в карман.

У меня ещё оставался последний доллар. Хотел я его отвезти товарищу для коллекции, но встал и положил на тарелку.

Парень посмотрел на меня, потом на тарелку и пренебрежительно усмехнулся.

Я растерялся: ему показалось мало. Всего доллар! Но ведь я от всей души — последний, матросский!

Тут подошёл Роберт, бросил на тарелку несколько долларов и сказал:

— Спой русскую песню!

Теперь смутился певец:

— Я русских не пою. Я спою мексиканскую.

— Пусть поёт мексиканскую, — сказали мы.

Парень поставил ногу на стул, ударил по струнам и запел «Челиту».

Мы переглянулись.

Так это же хоть и мексиканская, а наша песня! Я её ещё до войны пел по вечерам с нашим соседом дядей Володей.

Он, бывало, вынесет патефон, заведёт «Челиту», сам поёт и меня подбивает: «Подтягивай!» Хорошо получалось!

Потом дядя Володя ушёл на фронт, патефон разбомбили. А я, когда ходил выступать в госпиталь к раненым, всегда пел «Челиту».