Ольга Кучкина - Численник Страница 23

«Говорили о непогоде…»

Говорили о непогодеи о заморозках на почве,что мешают деревне сеять,а уж скоро кончится май.Все автобуса ждали вроде,кто-то письма писал на почте,кто-то лиха пророчил Расее,кто-то спрашивал в лавке чай.

Подошел драндулет скрипучий,в нем водитель, веселый парень,распахнул автоматом двери,пригласил к вояжу народ.И, сложившись большою кучей, —чай, не барыня и не барин,чтобы случаю дело доверить, —протолкался народ вперед.

По ухабам и маргариткам,по грязи в слепоте куринойдвигал сельский автобус, звонок,стекла все грозя – в порошок.А в салоне, привычном к напиткам,пахло рвотою и уриной,тихо плакал грудной ребенок,и импичмент в Москве не прошел.

«Письмо крестьянское приходит…»

Письмо крестьянское приходитв мой дом отменно городскойи хороводит-верховодит,и тянет дымом, как тоской.Сурово требует к ответу,мол, почему не с большинством, —и так по-детски тянет к лету,на речку с лодкой и веслом.Крестьянской массой дожимает,виня в отрыве от земли,напоминая, что и в мае,и в августе мы в городской пыли.Их большинство за власть Советов,за общий смысл и общий круг,из круга первого с приветом,привет решителен и груб.Им тяжело, и им сдается:петлей как смыслом затянуть —опять из общего колодцаводы волшебной зачерпнуть.Колодец пуст. Рябина вянет.Чужой приказ душе – чужой.Своя сума души не тянет.Есть путь, назначенный душой.Я большевистский одиночка,крестьянская малая дочь.Ответная рыдает строчка:примите искренне и проч.

«Ущербная луна над местностью одна…»

Ущербная луна над местностью одна,катится поезд.Коньячная волна, как вечная вина,диктует повесть.Заснеженных цистерн застывшие телаторчат в окошке.Поодаль от угла деревня залеглане понарошке.Обманчивый лесок струится на восток,запараллелясь.Последний огонек из глаз уходит вбок,как свет в тоннеле.И городской пейзаж лоскутьями пропажглядится смутно.И некий персонаж бросает карандаш,и брезжит утро.Над рельсами страна в стекле отражена,вся в серой гамме.Свидетелем без сна душа вдоль полотналетит снегами.

«Домишки, укрытые снегом…»

Леониду Филатову

Домишки, укрытые снегом,кривые скелеты берез.Повязана времени бегом,глазею до рези и слез.Равнина, гора, мелколесье,плетенье мостков и стропил,могилка случайная вместокого-то, кто жил здесь и был.

На санках согбенная теткаребенка везет налегке,нескоро, видать, довезет-то,жилья не видать вдалеке.

А дальше на белых просторахпод красным, как жар, кирпичом,строенья растут, по которымпридут полоснуть кумачом,

ножом, топором и обрезоми красным, как жар, петухом,чтоб снова огнем и железом,и стадом – за пастухом.

Привольно, и скрытно, и скуднораскинулась вечная Русь,люблю тебя сильно и трудно,жалею, не знаю, боюсь.

«Ну вот, исчавканная местность…»

Ну вот, исчавканная местность,колодца ржавая бадья…как факт – последняя окрестность,последний очерк бытия.Оскомины дрянная силасжимает челюсти в замок,здесь западник славянофилане одолел бы, видит Бог.Фасет, фальцет, фальшивый заяц,флажки и обморока мрак,зияя вечно, вечно маясь,моей России вечный зрак.Охота, дивная охотасмотреть на кочки без конца,на пустоши, ручьи, болота,черты необщего лица,и тот сосняк, и эти ели,прикрасы милой стороны…Как если б в сторону гляделис обратной стороны Луны.Восток ли, Запад, все едино,Европы скромный идеал,Китай, Япония – все мимо,когда России не видал.Навечно этот ржавый очеркпо сердцу, словно по стеклу…Березовых понюхать почек…понюхать сосенки смолу…Как космонавты, наши душиуходят в небо, не спеша,и мирозданья не нарушитмоя славянская душа.

«Отголоски, перелески…»

Отголоски, перелески,переклички, перепляски,переглядки, пересмешки,перегрузки, перебежки,переплеты, переделки,перехваты, перестрелки,недороды, недостачи,как проклятье, неудачи —вот пейзаж моей отчизны.И с какого перелякумной любим он так подробно?

И еще о родине

Избавление от бесплодияи прерывание беременности —в одном флаконе.Искажение плодородияи нежелание умеренности —как вор в законе.Возвышение самоуверенностии унижение благородия —как шут на троне.Исполненная по доверенностифальшивая мелодия —в последнем патроне.

«Бедные мысли, как козы, распрыгались в разные стороны…»

Бедные мысли, как козы, распрыгались в разные стороны,ночи фонарь фиолетовый метит безвременье суток,а над зелеными глупыми козами черные вороны —так задержался, зажился на свете дурной промежуток.

Стаей и стадом уставился рядом, как в зеркало клятое,социум злой, между тварным итогом и замыслом среднее,и никакими, себе же на горе, неверными клятвамине отслоить своего от чужого во время последнее.

Подлая новость, злой умысел или насилиеделают ватным житье и ненужными замыслы,и обесцвечены пылью земною глаза темно-синие,память о счастье уходит то ль в водоросли, то ль в заросли.

Розовым ухом от смятой подушки наутро спросонокмузыки отсвет поймать, как шум моря из раковины,и возвратиться к тому, что ты есть человечий ребенок,в желтое небо уткнуться глазами заплаканными.

«Молодые волки, молодые…»

Молодые волки, молодые,рвут пространство жизни, рвут кусками,выгрыз, выкусил волчара, выелострыми, без жалости, резцами…В этом месте, в этом самом местео подножье низкий голос билсяи взлетал высокий в поднебесье,существуя, стало быть, и мысля,мысля о тебе, тебя, тобою,выводя в иное измеренье.Волчий аппетит – само собою,звук, и свет, и мысль – само, отдельно.Клавишных вопросы и ответы,мнение альтов, сомненье скрипок —род составленной нездешней сметы,алгебра с гармонией на выкуп.Но Акела старый, но Акела,вымысел, сюжет, молва из мифов,выдумка, пока не околела,раны зализав, – прошу на выход!

«Перепутье перепутало следы…»

Перепутье перепутало следы,бездорожье обездвижило шаги,от усилья на плечах как утюги,от бессилья до насилья – шаг беды.

«Грезы Шумана пела старуха…»

Грезы Шумана пела старухана тропинке лесной старику,он протягивал ухо для слуха,как коняга свой рот – к сахарку.

Голос тоненький, старческий, мелкийв майском воздухе страстно дрожал.След восторга старинной отделкипо лицу старика пробежал.

Никакая шальная угрозапесней песнь оборвать не могла.В эту душу вливалась глюкоза,та – любовью сгорала дотла.

«Все, что у нас происходит на даче, походит на пьесу…»

Все, что у нас происходит на даче, походит на пьесу:жарко, по комнатам бродят ленивые тени,долго за чаем сидим, смотрим старую прессу,крошки от хлеба и пряников сыплем себе на колени.

Где моя книжка?.. Не сходишь ли в сад за малиной?..Тот идиот в сериале… Ах, бабушка, браво!..Шутки и смех, кто-то с кислой, скучающей миной…Тысяча лет на исходе. Э, крыша поехала, право!Ставим цветные шары, биллиардные замерли лузы,сонный зрачок наливается юным азартом,исподволь вяжутся свежие узы и музы,узел из прежних слабеет – отчетливо видно по картам.

Милая, в кудрях медвяных, лукавую рожицу строя,всех обожая на почве и почву на том обретая:Чехова я не люблю, притворяться не стоит…И из гнезда недворянского в высь вылетает. Без стаи.

«Приехал художник красивый…»

Приехал художник красивыйи все, что увидел в окно,рукою нанес терпеливойна маленькое полотно.Дивуясь пейзажу, как диву,и веруя в полный успех,дабы отразить перспективу,домишки засунул наверх,внизу набросал загородку,две-три вертикальных черты,и красным добавил обводкуи черным негусто – кусты.Где были стволы вековые —он линии серым провел.Лежали снега восковые —белилами вымазал ствол.Где дом находился кирпичный —оранжевым вышло пятно,окошко на нем и наличник —зеленым пятном заодно.И в домик второй, что пониже,меж белых и серых берез,как в стекла, горящие рыжим,фамилии буквы занес.Из пятен, и черт, и набросковлик родины милой вставал —художник, мой друг, Косаговский,любовью свой холст грунтовал.

«Оценка, цена – не в рублях, а в горстях…»