Александр Гитович - Избранное Страница 23

Братьям Ин

Я долгоНа Лоян гляжу с холма —

Там все теперьИ тихо и пустынно.

Там все дворцыИ бедные дома

Огнем войныПревращены в руины.

И во дворах,У сломанных оград,

Так разрослисьКустарники и травы,

Как будтоВсё заполонить хотят,

Уверившись,Что нет на них управы.

Да и поля,Покрытые травой,

Не вспаханыНа всем своем пространстве.

Нет, братья не узнаютКрай родной,

Сюда вернувшисьИз далеких странствий.

Когда-то здесьИз труб вились дымки

Над суетою улиц,Сердцу милых...

А нынеЯ немею от тоски,

КоторуюИ высказать не в силах.

ТАО ЦЯНЬ (365—427)

Сосна

Растет в лесуСпокойная сосна,

Ей десять лет —Она еще ребенок,

И свежесть хвоиНежно-зелена,

И стройный стволЕще и слаб и тонок,

Но дух ееОкреп уже с пеленок:

Не подведет —Всё выдержит она.

Бросаю пить

Легко я бросалГорода и уезды,

И бросил бродить,Промотавшись до нитки.

Теперь под зеленой соснойМое место, —

Я если хожу,То не дальше калитки.

Я бросилБеспечное непостоянство,

Я бросил пирушкиИ радуюсь детям.

Но я никогдаНе бросал свое пьянство —

И мы это с вамиОсобо отметим.

Коль к ночи не выпьешь —Не будет покоя,

Не выпьешь с утра —И подняться не в силах.

Я бросил бы днемСвое, пьянство святое,

Но кровь леденела быВ старческих жилах.

Ну, брошу —И радости больше не будет,

А будет ли, в сущности,Выгода в этом?

А вот когда вечностьМне годы присудят,

А птицы поздравятС последним рассветом —

Тогда, равнодушноИ трезво, поверьте,

Я с плеч своих скинуЖитейскую ношу

И с ясной душоюВ обители смерти,

Быть может, действительноПьянствовать брошу.

Воспеваю ученых, живших в нищете

Десять тысяч существ —Всем пристанище в жизни дано

Лишь печальному облакуНету на свете опоры:

В темноте поднебесьяПлывет и растает оно,

Не увидев ни разуЗалитые солнцем просторы.

Благодатные зориНочной разгоняют туман,

Обгоняя друг друга,Несутся лукавые птицы.

Только я не спешу:Мне давно опротивел обман —

И к лачуге своейЯ по-прежнему рад возвратиться.

Я проверил себяИ остался на прежнем пути —

Не боюсь, что от голодаТело мое пострадало б:

Нету старого друга,И нового мне не найти,

И совсем ни к чемуУниженье упреков и жалоб.

Холод ранней зимыУвенчал окончание года,

Я лежу на веранде,В худой завернувшись халат.

Даже в южном садуНичего не жалеет природа,

Обнаженные ветвиУкрасили северный сад.

Наклоняю кувшин —В нем ни капли вина не осталось,

Погляжу на очаг —И над ним не синеет дымок.

То ли стало темно,То ли просто склонила усталость,

Но стихов и преданийЧитать я сегодня не смог.

Голод мне не грозит еще —Гневному взгляду и слову, —

Не нуждаюсь я в пище,Как праведник в княжестве Чэнь,

Вспомню нищих ученых —Их мудрого духа основу,

И себя успокою яВ этот безрадостный день.

Старый Жун подпоясывалЖалкой веревкой халат,

Но на лютне бренчал,Хоть уж было ему девяносто.

В рваной обуви ветхойИз дырок одних и заплат,

Юань Сянь распевал свои песниБеспечн и просто.

От «Двойного цветения»Сколько воды утекло!

Сколько мудрых ученыхС тех пор в нищете прозябали!

Лебеду в их похлебкеМы даже представим едва ли.

И лохмотья одежд ихПредставить сейчас тяжело.

Я-то знаю, что значитБогатый халат на меху,

Но почти что всегдаОн путями нечестными добыт.

Цзы умел рассуждать,Но витал где-то там — наверху,

И меня бы не понял,—Тут надобен собственный опыт.

Благородный Цань Лоу,Не зная тревог и печали,

В независимой бедностиИ в неизвестности жил.

Ни посты и ни почестиВ мире его не прельщали,

И, дары отвергая,Бессмертие он заслужил.

И когда на рассветеОкончился жизненный путь,

Даже рваной одеждыЕму не хватило на саван.

До вершин нищеты он возвысился —Мудр был и прав он,

Только Дао он знал —Остальное же так, как-нибудь...

Сто веков отошлиС той поры, как из жизни ушел он,

И такого, как он,Мы, быть может, не встретим опять.

Все живое жалел он,Добра и сочувствия полон,

До последнего вздоха...Что можно еще пожелать?

Юань Аню, бывало,Метель заметала жилье —

Он сидел взаперти,Но не звал на подмогу соседей.

Юань Цзы, увидав,Как народ беззащитен и беден,

Проклял царскую службуИ тотчас же бросил ее.

Жили оба ониНе желая нужду побороть,

Сено было их ложем,И пищей служили коренья.

Кто же силы им дал на землеДля такого смиренья,

Чтобы дух возвышался,Презрев неразумную плоть?

Стойкость бедности — вечно —Сражается с жаждой богатства,

И когда добродетельВ таком побеждает бою

Человек обретаетВысокую славу свою,

Ту, что будет сиятьНа просторах всего государства.

Безмятежный Чжун-вэйНищету и покой предпочел —

У соломенной хижиныВыросли сорные травы.

Никогда никомуНи одной он строфы не прочел,

А ведь были б стихи егоГордостью Ханьской державы.

И никто в ПоднебеснойИ ведать не ведал о нем,

И никто не ходил к нему,Кроме седого Лю Гуна.

Почему же поэтВ одиночестве скрылся своем?

Почему в одиночествеПели волшебные струны?

Но святые стихиОн за совесть писал — не за страх,

Независим и горд,Даже мысль о карьере развея.

Может быть, ничего яНе смыслю в житейских делах.

Но хотел бы последоватьВ жизни—примеру Чжуи-вэя.

ЛИ БО (701—762)