Евгений Долматовский - Добровольцы Страница 24

Глава тридцать шестая

ПЕЧАЛЬНЫЙ НОЧЛЕГ

Любимые, всегда вы ждать должны.Стихи о скором возвращенье лживы —Не сразу возвращаются с войныТе, что сражались и остались живы.

А тех, кто не вернется никогда,Их тоже терпеливо, безнадежноДолжны мы ждать. Пускай идут года,Навек расстаться с ними невозможно.

К сорок шестому году, к январюВ Москву мы возвратиться обещали.Но я пока неточно говорю —Ведь нас закинуло в такие дали!

Уфимцев переброшен на восток,Несет патруль над городом Пхеньяном.Война там кончилась в короткий срок,Согласно утвержденным в Ялте планам.

А мы в Берлине, Николай и я.Он на строительстве, а я в газете.Вы сами понимаете, друзья,Что мы за целый мир теперь в ответе.

Настала напряженная пора —Германия рассечена на зоны,Большой Берлин разбит на сектора,И в каждом жизнь своя, свои законы.

Открыл, какую мощь таит уран,Забытый родиной бездомный физикИ растревожил жизнь планет и стран,Грядущее отринув иль приблизив.

Не потому ли так надменно гордСоюзник наш — студентик в белой каске,Сидящий за рулем в машине «форд»Двухцветной сногсшибательной окраски.

У них есть бомба. Будет ли у нас?У них есть хлеб. Моя страна в разоре.…В ту пору я уволен был в запасИ стал в дорогу собираться вскоре.

Метро, где Фриц директором теперь,Работает уже. Так, значит, КолеСниматься можно. Дня не утерпеть!«Ну, бригадир, поедем вместе, что ли!»

До Бреста скорый поезд нас довез,А дальше на попутных мы решили,Обратный путь — дорога вдовьих слез,Улыбок девичьих и снежной пыли.

Отечество! При имени твоемВолненье перехватывает горло.Старинным русским словом «окоем»Твой горизонт я величаю гордо.

И верно — не измерить, не объятьПолей, где шли мы, истекая кровью.Идем к тебе, чтоб жить и побеждатьИ снова верность доказать сыновью.

Нас возле Минска встретила зима,Развалины прикрыла и болота.Как магистраль московская пряма!Крылатым стань — бери разгон для взлета!

Наш грузовик испортился опять —Мотор был старый и дурного права.Придется где-нибудь заночевать.Вот Орша — километра три направо.

Три километра пройдены давно,Но Орши нет. Иль прошагали мимо?Пустынно здесь, безлюдно и темно,И стелется печальный запах дыма.

Но вот пробились тонкие лучиНа уровне сапог невесть откуда,И золотая бабочка свечиВ окне подвальном мечется, как чудо.

То, что чернело глыбами земли,Как город проступило из-под снега.Сказал Кайтанов: «Вот мы и пришли,Но, кажется, здесь не найти ночлега».

Приют был все же найден кое-какВ подвале — общежитии горкома.Нас обнял незнакомый полумрак,Но мы себя почувствовали дома.

Кровати тесно выстроились в ряд,Торчит свеча в коробке папиросной.Калачиком у стенки дети спят,Оставив инстинктивно место взрослым.

Бесшумно плачет сыростью стена,На ней распяты куртки и жакеты,И партизанская медаль виднаНа кофте плисовой, поверх газеты.

Любая койка — площадь всей семьи,Но две кровати посреди пустые:То уступают нам места своиКакие-то ребята холостые.

Давай уснем, давай скорей уснем,Укроемся шершавым одеялом.Мы дома… Это наш, советский дом,Здесь люди служат высшим идеалам,

Здесь черный хлеб по карточкам дают,Он неподкупен — потому и сладок,Что вспоминать стеклянный вилл уют,Пуховиков крахмальный беспорядок!

Я тяжело проснулся, весь в огне,Наверное, не отдохнув и часу.Почесываясь, Колька буркнул мне:«Тут от клопов проклятых нету спасу!»

Потом влилось рассвета сереброСквозь щели кровли, как на дно колодца.Картошка мерно падала в ведро:Буль-буль… Она здесь бульбою зовется.

И семьи тихий разговор вели,И школьники тетрадки собирали.Мы встали, поклонились и ушли,Чуть горбясь от нахлынувшей печали.

А утром здесь еще видней беда:Пожарами обглоданные стены,И лестницы уходят в никуда,И прямо на земле стоят антенны…

Летит к родному дому напрямикОтстроенная заново дорога.Опять гремит попутный грузовик,И Николай в пространство смотрит строго.

Он говорит: «За столько лет войныЯ ничего не видел в жизни горше,И мы запомнить навсегда должныНочлег в разбитой, разоренной Орше».

Глава тридцать седьмая

ДОМА

Каждый день друг друга видя,Не заметишь перемен,Но когда разлука выйдет —Вот как с нами, например, —Каждая видна морщина,Каждый проблеск седины.Николай ласкает сына,Гладит волосы жены.

А мальчишка рядом с мамой,Как опора и как друг,Весь в отца, крутой, упрямый,От смущенья вспыхнул вдруг.

Нет, не ждал он, чтобы папа,Сталинградский ветеран,Щеки в оспенных накрапахРукавами вытирал.

Таня собрала пожитки,И в глазах ее тоска,Голубая ходит жилкаУ девичьего виска.

«Погоди, тебе, дружочек,Убежать мы не дадим,Вот когда приедет летчик,Уходите вместе с ним».

…Как спокойно течь рассказу,Если хочешь дать отчетЗа четыре года сразу,А полсотни дней — не в счет!

«Лелька, Лелька! Помнишь Фрица?Чудом гибель одолев,Он теперь, как говорится,На метро в Берлине шеф.

Он прошел такие беды,Что не сыщешь на войне!Перед самым днем Победы,Как рассказывал он мне,

Их концлагерь в перелескиВыводили на расстрел,Но один герой советскийЗаслонить его успел.

Фриц еще сказал, что кличкаТанин у него была.Дочь полковника, москвичка,На Каляевской жила».

Таня вся затрепетала,Растревожена, бледна.Может быть, отца узналаВ этом подвиге она?

Или встретилась с легендой,И приметы неверны,И отец исчез бесследноНа четвертый день войны?

Достоверно неизвестно,Как он путь закончил свой.Но за то, что жил он честно,Я ручаюсь головой!

Пусть без черных подозренийВстанут в памяти временЖертвы первых окружений,Не назвав своих имен.

И рассказ уходит дальше,Открывая новый след:«Под Берлином я на дачеВидел в рамочке портрет.

До чего похож на Гуго,Как две капельки воды!Сердце застучало глухоОт совсем чужой беды».

За рассказом стынет ужин.Но и Леле невтерпежРассказать подробней мужу,Как ее объект хорош.

Вот она достроит скороНовый станционный зал,Коридор из лабрадора,В белом, мраморе портал.

Держат свод, светясь, колонны,Их без счета в зале том.И хрустальные пилоныВ обрамленьи золотом.

Но Кайтанов почему-тоС грустью слушает, жену,Иль от ласки и уютаОтучился за войну?

«Говоришь, роскошно в зале? —Колька сплюнул горячо. —Видно, в Орше не бывалиАрхитекторы еще».

Леле страшно: «Что с ним стало?Коля разлюбил метро!»Наклонился он устало,И в проборе замерцалоФронтовое серебро.

А потом, Алешу вспомнив,Все притихли за столом.Притулился Славик сонныйПод отеческим крылом.

…Утром Леле в управленьеНадо ровно к девяти.Есть у Коли настроеньеС ней к товарищам пойти.

От приветствий и объятийЗакружилась голова.Всем он друг и всем приятель,Так ждала его Москва!

Знаменитый архитекторВ управлении как раз.Рассмотрение проектаОжидается сейчас.

Вот эскиз и два макета,Видно каждую деталь:Будет станция одетаВ мрамор, бронзу и хрусталь.

Все начальники в восторге,Но, молчавший до сих пор,Мрачный, в старой гимнастерке,Отставной встает майор.

Говорит он точно, веско,Мысль его, как штык, пряма:Что от Бреста до СмоленскаЛишь руины — не дома,

От границ до Сталинграда —Только щебень да зола.Нет, не время для парада,Стройка будет тяжела!

Зарождался стиль эпохиВ первых линиях у нас.Были станции неплохи,Всюду радовали глаз.

А теперь какого черта,Если людям негде жить,Делать стены в виде торта,Позолотой мрамор крыть?

«Да, красиво, я не спорю,Но нельзя, сдается мне,Строить с безразличьем к горю,Причиненному стране».

Нет, никто не ждал скандала.В первый день сердечных встречОчень странно прозвучалаЭта яростная речь.

«Что с Кайтановым случилось?»«Раздражительный субъект!»«Он разнес, скажи на милость,Изумительный проект».

«Сами знаем, были беды,Но зато каков итог!Исторической победыБригадир понять не смог».

«Да, с концепцией такоюНа метро работать как?»«Не вернут на шахту Колю:Слишком резок он, чудак!»

Глава тридцать восьмая