Александр Кушнер - Времена не выбирают… Страница 24

Шагнул бы, недоумевая,

С безумной мыслью – что я делаю? —

Последний, сладкий страх глотая.

Новорожденная листва

Новорожденная листва:

Пучки, оборки, кружева,

Воротнички, манжетки.

То в трубку свернутый листок,

То словно сложенный платок,

То на манер салфетки.

На всех деревьях и кустах

Ее сжимают в кулаках,

В горстях, несут в щепотке,

И тут же – душные цветки,

Метелки, зонтики, щитки,

И кисточки, и щетки.

Кто шелковист, кто глянцевит,

Кто белым войлоком подбит,

Но тополь всех чуднее:

Он так неряшливо цветет,

И красных гусениц приплод

Под ним шуршит в аллее.

Стареем мы, а мир цветет!

Спасибо, не наоборот.

Признайся, было б хуже,

Когда бы мир слабел, дряхлел,

А ты бы цвел и зеленел

Средь тления и стужи.

И вспоминал бы ты с тоской

Не возраст юношеский свой,

А блеск и зелень мира,

И шел бы, молод и здоров,

Средь лип венозных и дубов,

Скудеющего пира.

«Смысл жизни – в жизни, в ней самой…»

Смысл жизни – в жизни, в ней самой.

В листве, с ее подвижной тьмой,

Что нашей смуте неподвластна,

В волненье, в пенье за стеной.

Но это в юности неясно.

Лет двадцать пять должно пройти.

Душа, цепляясь по пути

За всё, что высилось и висло,

Цвело и никло, дорасти

Сумеет, нехотя, до смысла.

Микеланджело

Ватикана создатель всех лучше сказал: «Пустяки,

Если жизнь нам так нравится, смерть нам понравится тоже,

Как изделье того же ваятеля…» Ветер с реки

Залетает, и воздух покрылся гусиною кожей.

Растрепались кусты… Я представил, что нас провели

В мастерскую, где дивную мы увидали скульптуру.

Но не хуже и та, что стоит под брезентом вдали

И еще не готова… Апрельского утра фактуру,

Блеск его и зернистость нам, может быть, дали затем,

Чтобы мастеру мы и во всём остальном доверяли.

Эта стать, эта мощь, этот низко надвинутый шлем…

Ах, наверное, будет не хуже в конце, чем в начале.

«Не спрашиваю, где теперь душа?…»

Не спрашиваю, где теперь душа?

Но где теперь твой острый слух и зренье?

Ныряет стриж. Но нет без них стрижа.

Ни белых крон, кипящих в отдаленье.

Кому отдал хрусталик чудный свой,

В коробочку его замкнул какую?

Как если бы пришел к себе домой,

Свет не зажег, разделся, лег вслепую.

А тонкий слух улиткой был завит.

И так любовно льнуло осязанье

К поверхностям… Души не жаль! Томит

Совсем не с ней, а с миром расставанье.

Белые стихи

Не я поклонник белого стиха.

Поэзия нуждается в преградах,

Препятствиях, барьерах – превзойти

Наш замысел ей помогает рифма:

Прыжок – и мы кусты перемахнули

И пролетели через ров с водой.

Что губит белый стих? Один и тот же

Мотивчик: вспоминается то «Вновь

Я посетил…», то «Моцарт и Сальери».

Открытие берется напрокат,

Как рюмочки иль свадебный сервиз,

Весь в трещинах, перебывав во многих

Неловких и трясущихся руках.

И если то, что я сейчас пишу,

Читается с трудом, то по причине,

Изложенной здесь, уверяю вас.

Хотя, конечно, два-три виртуоза

Сумели так разнообразить этот

Узор своим необщим речевым

Особенным изгибом, что не вспомнить

Никак нельзя такое, например:

«Раз вы уехали, казалось нужным

Мне жить, как подобает жить в разлуке:

Немного скучно и гигиенично».

А все-таки и здесь повествованье

Живет за счет души и волшебства.

В туманный день лицейской годовщины

Я приглашен был школой-интернатом

На выступленье в садике лицейском

У памятника. Школьники читали

Стихи, перевирая их. Затем

Учительница: «Представляю слово, —

Сказала, – ленинградскому поэту

(так и сказала громко: «представляю»).

Он нам своих два-три стихотворенья

Прочтет», – что я и сделал, не смутясь.

По-видимому, школьники ни слова

Не поняли. Но бронзовый поэт,

Казалось, слушал. Так и быть должно,

Тем более, что все стихи всегда —

Про что-то непонятное, не станет

Нормальный человек писать стихи.

«Друзья мои, прекрасен наш союз!» —

Еще понятно; всё, что дальше, – дико:

«Он как душа неразделим и вечен».

И как это? «Под сенью дружных муз»?

Когда б не Александр Сергеич, в ссылке

Томившийся, погибший на дуэли,

Перечивший царю и Бенкендорфу,

Никто бы нас не звал на торжества…

Подписанную затолкав путевку

В карман нагрудный, я побрел к вокзалу

В задумчивости, разговор ведя

Таинственный… не то кивок в ответ,

Не то пожатье бронзовой десницы…

И только тут увидел лип и кленов

Сплошную, как в больнице, наготу.

И только тут подобие волненья

Почувствовал или намек на смысл.

Стоял на тихой улочке, на самом

Ее углу – прелестный, с мезонином,

Старинный домик, явно подновленный,

Ухоженный, с доской мемориальной.

Так вот он, дом Китаева! Так вот

Где парочка счастливая, но втайне

На гибель обреченная, жила

В холерном ом… Я вошел,

Купил билет… Безлюдье и сверканье.

Как царский камердинер был бы этим

Роскошеством приятно удивлен!

Дом никогда таким нарядным не был.

Но, впрочем, мебель сборная, картинки

На стенах, текст, составленный тактично, —

Меня ничто, ничто не задевало,

Вот только полукруглая одна

Верандочка, стеклянная игрушка,

Построенная для игры в лото

И чтенья вслух, скрипучая, сквозная,