Андрей Вознесенский - Тьмать Страница 24

Из Роберта Лоуэлла

Не уткнуться в «Тэсс из рода д’Эрбервиллей»,чтоб на нас иголки белки обронили,осыпая сосны, засыпая сон!..

Нас с тобой зазубрят заросли громадные,как во сне придумали обучать грамматике.Тёмные уроки. Лесовые сны.

Из коры кораблик колыхнётся около.Ты куда, кораблик? Речка пересохла.Было, милый, – сплыло. Были, были – мы!

Как укор, нас помнят хвойные урочища.Но кому повторят тайные уроки?В сон уходим, в память. Ночь, повсюду ночь,

Память! Полуночница сквозь окно горящее!Плечи молодые лампу загораживают.Тьма библиотеки. Не перечитать…

Чьё у загородки лето повторится?В палец уколовши, иглы барбарисасвой урок повторят. Но кому, кому?

Поэму «Авось» я начал писать в Ванкувере. Безусловно, в ванкуверские бухты заводил свои паруса Резанов и вглядывался в утренние холмы, так схожие с любезными его сердцу холмами сан-францисскими, где герой наш, «ежедневно куртизируя Гишпанскую красавицу, приметил предприимчивый характер ея», о чём откровенно оставил запись от 17 июня 1806 года.

Сдав билет на самолёт, сломав сетку выступлений, под утро, когда затихают хиппи и пихты, глотал я лестные страницы о Резанове толстенного тома Дж. Ленсена, следя судьбу нашего отважного соотечественника.

Действительный камергер, создатель японского словаря, мечтательный коллега и знакомец Державина и Дмитриева, одержимый бешеной идеей, измученный бурями, добрался он до Калифорнии. Команда голодала. «Люди оциножали и начали слягать. В полнолуние освежались мы найденными ракушками, а в другое время били орлов, ворон, словом, ели что попало…»

Был апрель. В Сан-Франциско, надев парадный мундир, Резанов пленил Кончу Аргуэльо, прелестную дочь коменданта города. Повторяю, был апрель. Они обручились. Внезапная гибель Резанова помешала свадьбе. Конча постриглась в монахини. Так появилась первая монахиня в Калифорнии. За океаном вышло несколько восхищённых монографий о Резанове. У Брета Гарта есть баллада о нём.

Дописывал поэму в Москве.

В нашем ЦГИА хранится рукописный отчёт Резанова, частью опубликованный у Тихменёва (СПб, 1863). Женственный, барочный почерк рисует нам ум и сердце впечатлительное. Какова личность, гордыня, словесный жест! «Наконец, являюсь я.

Губернатор принимает меня с вежливостью, и я тотчас занял его предметом моим».

Слог каков! «…и наконец погаснет дух к важному и величественному. Словом: мы уподобимся обитому огниву, об который до устали рук стуча, насилу искры добьешься, да и то пустой, которою не зажжешь ничего, но когда был в нём огонь, тогда не пользовались».

Как аввакумовски костит он приобретателей: «Ежели таким бобровыя шапки нахлобучат!»

Как гневно и наивно в письме к царю пытается исправить человечество: «18 июля 1805 г. в самое тож время произвёл я над привезённым с острова Атхи мещанином Куликаловым за бесчеловечный бой американки и грудного сына тождественный пример строгого правосудия, заковав сего преступника в железы…»

Резанов был главой того первого кругосветного путешествия россиян, которое почему-то часто называют путешествием Крузерштерна. Крузерштерн и Лисянский были под под началом у Резанова и ревновали к нему. Они не ладили. в Сан-Франциско наш герой приплыл, уже освободившись от их общества, имея под началом Хвостова и Давыдова.

Матросы на парусниках были крепостными. Жалование, выплачиваемое им, выкупало их из неволи. Таким образом, их путь по океану был буквальным путём к свободе.

В поэму забрели два флотских офицера. Имена их слегка изменённые. Автор не столь снедаем самомнением и легкомыслием, чтобы изображать лиц реальных по скудным сведениям о них и оскорблять их приблизительностью. Образы их, как и имена, лишь капризное эхо судеб известных. Да и трагедия евангельской женщины, затоптанной высшей догмой, – недоказуема, хотя и несомненна. Ибо не права идея, поправшая живую жизнь и чувство.

Смерть настигла Резанова в Красноярске 1 марта 1807 года. Кончита не верила доходившим до неё сведениям о смерти жениха. В 1842 году известный английский путешественник, бывший директор Гудзоновой компании сэр Джордж Симпсон, прибыв в Сан-Франциско, сообщил ей точные подробности гибели нашего героя. Кончитта ждала Резанова тридцать пять лет. Поверив в его смерть, она дала обет молчания, а через несколько лет приняла великий постриг в доминиканском монастыре в Монтерее.

Понятно, образы героев поэмы и впоследствии написанной оперы «Юнона и Авось» не во всём адекватны прототипам. Текст оперы был написан мною в 1977 году. Композитор А. Рыбников написал на её сюжет музыку, в которой завороженно оркестровал историю России, вечную и нынешнюю. В 1981-м опера поставлена М. Захаровым в Театре имени Ленинского комсомола. Словом, если стихи обратят читателя к текстам и первоисточникам этой скорбной истории, труд автора был ненапрасен.

в сентиментальных документах, стихах и молитвах славных злоключений Действительного Камер-Герра Николая Резанова, доблестных Офицеров Флота Хвастова и Довыдова, их быстрых парусников «Юнона» и «Авось», сан-францисского Коменданта Дон Хосе Дарио Аргуэльо, любезной дочери его Кончи с приложением карты странствий необычайных.

«Но здесь должен я Вашему Сиятельству зделать исповедь частных моих приключений. Прекрасная Консепсия умножала день ото дня ко мне вежливости, разные интересные в положении моем услуги и искренность, начали непременно заполнять пустоту в моем сердце, мы ежечастно зближались в объяснениях, которые кончились тем, что она дала мне руку свою…»

«Пусть как угодно ценят подвиг мой, но при помощи Божьей надеюсь хорошо исполнить его, мне первому из России здесь бродить, так сказать, по ножевому острию…»

«Теперь надеюсь, что “Авось» наш в мае на воду спущен будет…»

«Авось» называется наша шхуна.Луна на волне, как сухой овёс.Трави, Муза, пускай худо,Но нашу веру зовут «Авось»!

«Авось» разгуляется, «Авось» вывезет,гармонизируется Хавос.На суше– барщина и фонвизины,А у нас – весенний девиз «Авось»!

Когда бессильна «Аве Мария»,сквозь нас выдыхивает до звёздатеистическая Россиясверхъестественное «авось»!

Нас мало, нас адски мало,и самое страшное, что мы врозь,но из всех притонов, из всех кошмаровмы возвращаемся на «Авось».

У нас ноль шансов против тыщи —крыш-ка!Но наш ноль – просто красотища,ведь мы выживали при минус сорока.

Довольно паузы. Будет шоу.«Авось» отплытье провозгласил.Пусть пусто у паруса за душою,но пусто в сто лошадиных сил!

Когда же наконец откинем копытаи превратимся в звезду, в навоз —про нас напишет стишки пиитас фамилией, начинающейся на «А. Возн».

В Сан-Франциско «Авось» пиратствует —ЧП!Доченька губернаторскаяСпит у русского на плече.

И за то, что дыханьем слабымтельный крест его запотел,католичество и православье,вздев крыла, стоят у портьер.Расшатываются устои.

Ей шестнадцать с позавчера,с дня рождения удрала!На посту Довыдов с Хвастовымпьют и крестятся до утра.

Хвастов. А что ты думаешь, Довыдов…

Довыдов. О происхожденьи видов?

Хвастов. Да нет…

Плачет с сан-францисской колокольнибарышня. Аукается с нейЯрославна! Нет, Кончаковна —Кончаковне посолоней!

«Укрепи меня, Мать-Заступница,против родины и отца,государственная преступница,полюбила я пришлеца.

Полюбила за славу риска,в непроглядные временана балконе высекла искрупряжка сброшенного ремня.

И за то, что учил впервыесловесам ненашей страны,что, как будто цветы ночные,распускающиеся в порыве,ночью пахнут, а днём – дурны.

Пособи мне, как пособила ббаба бабе. Ах, Божья Мать,ты, которая не любила,как Ты можешь меня понять?!

Как нища ты, людская вселенная,в боги выбравшая своиплод искусственного осеменения,дитя духа и нелюбви!

Нелюбовь в ваших сводах законочных.Где ж исток?Губернаторская дочь, Конча,рада я, что твой сын издох!..»

И ответила Непорочная:«Доченька…»

Ну, а дальше мы знать не вправе,что там шепчут две бабы с тоской —одна вся в серебре, другая —до колен в рубашке мужской.

Хвастов. А что ты думаешь, Довыдов…