Юрий Левитанский - Черно-белое кино (сборник) Страница 27

Письма Катерине или прогулка с Фаустом (1981)

Приглашенье к прологу

И все-таки смог.Вознамерился.Стрелки, решил, передвину.Все сроки нарушу.Привычные связи разрушу. Начну все сначала, решил.И дьяволу душу не продал, а отдал за милую душу,и с Фаустом вместе ту самую чашу до дна осушил.Ну что же, в дорогу, душа моя, с богом, начнем понемногу.Приступим к прологу Мгновенье, воскликнем, гряди!…И, под вечер из дому выйдя,пустился я тихо в дорогу,и странный попутчик мой шел со мной рядоми чуть впереди.Уже нас виденья в ночи окружают причудливым роем.Багровая молния где-то за нами проводит черту.Какие ж мы тайны с тобою откроем, едва приоткроемту звездную занавесь неба, завесу заветную ту!Сферический купол над нами качается,ночь еще длится,размеренно движутся сонмы бесчисленныхзвезд и планет.И вот постепенно из тьмы проступают какие-то лица.Тебя еще нет среди них, Катерина, пока еще нет.Но все, что вокруг, – удивительно так,необычно и ново,и все это значит, что ты уже естьи ты где-то в пути,пылинка, туманность, дождинка,снежинка из века иного,и суть, и загадка его, и разгадка, и дух во плоти.Снежинка и ветер, легчайшее облачко, смутная дата,дыханье, мерцанье, мгновенье какого-то дня,то самое лучшее что-то,что будет когда-тосо мною, при мне, и потом еще, после меня.Мое очищенье, мое искупленье, мое оправданье,мое испытанье —заведомо знать и не думать о том,каким быстротечным окажется позднее это свиданье,как скоро приходит за ним неизбежное это потом.И все-таки жду и ловлю благодарственнопервый твой шаг осторожный.Иди и не бойся, душа моя, день наступает, пора.И легок руке моей посох —как перышко легок мой посох дорожный,и тысячекрат тяжелее свинцовая тяжесть пера.

«Остановилось время. Шли часы…»

Остановилось время. Шли часы,а между тем остановилось время,и было странно слышать в это время,как где-то еще тикают часы.Они еще стучали, как вчера,меж тем как время впрямь остановилось,и временами страшно становилосьот мерного тиктаканья часов.Еще скрипели где-то шестерни,тяжелые постукивали стрелки,как эхо арьергардной перестрелкипоспешно отступающих частей.Еще какой-то колокол гудел,но был уже едва ль не святотатствомв тумане над Вестминстерским аббатствоммеланхолично плывший перезвон.Стучали падуанские часы,и педантично страсбургские били,и четко час на четверти дробилиМилана мелодичные часы.Но в хоре этих звучных голосовбыл как-то по-особенному страшенне этот звон, плывущий с древних башенпо черепицам кровель городских —но старые настенные часы,в которых вдруг оконце открывалосьи из него так ясно раздавалосьлесное позабытое ку-ку.Певунья механическая тазрачками изумленными вращалаи, смыслу вопреки, не прекращаласмешного волхвованья своего.Она вела свой счет моим годам,и путала, и начинала снова,и этот звук пророчества лесноговсю душу мне на части разрывал.И я спросил у Фауста:на целый мир воскликнув громогласно«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»забыли вы часы остановить!И я спросил у Фауста:– К чему,легко остановив движенье суток,как некий сумасбродный предрассудок,вы этот звук оставили часам!И Фауст мне ответил:– О mem Herr,живущие во времени стоящемне смеют знать о миге предстоящеми этих звуков слышать не должны.К тому же все влюбленные, mein Freund,каким-то высшим зреньем обладая,умеют жить, часов не наблюдая.А вы, mein Herz, видать, не влюблены?!И что-то в этот миг произошло.Тот старый плут, он знал, куда он метил.И год прошел – а я и не заметил.И пробил час – а я не услыхал.

«Шла дорога к Тракаю…»

Шла дорога к Тракаю, литовская осень была ещев самом начале,и в этом началенас озера Тракая своим обручали кольцом,а высокие кроны лесные венчали.Все вокруг замирало, стремительно близился рокотдевятого валаи грохот обвала.И Прекрасной Елены божественный ликбез труда Маргарита моя затмевала.Плыл, как лодочка, лист по воде,и плыла тишина,и легко показаться могловременами,что уже никого не осталось на этой земле,кроме нас —только мы и озера,и травы под нами,и кроны над нами.А меж тем кто-то третий все времянеслышно бродил вокруг наси таился в травенад обрывом,у самого края.То, наверно, мой Фауст за нами следилиз прибрежных кустов,ухмыляясь в усыи ладони хитро потирая.Холодало, темнело, виденье Тракайского замкав озерной водепотемневшейвсе тише качалось.Начиналась литовская ранняя осень,короткое лето на этом кончалось.И, не зная еще, доведется ли намк этим добрым озерамприехать когда-нибудь снова,я из ветки случайной лесной,как господь,сотворил человечка лесногосмешного.Я его перочинным ножом обстрогал добела,человеческим ликом его наделил,и когда завершил свое дело,осторожно поставил на толстую ветку егои шпагатом к стволу привязалего хрупкое тело.И, когда мы ушли, он остался один там стоятьнад холодной вечерней водой,и без нас уже листья с осенних деревоблетели.… В этот час, когда ветер тревожно стучитсяв ночное окно,в этот час января и полночной метели,до озноба отчетливо вдруг представляю,как он там сейчас одиноко стоитнад застывшей водой,за ночными снегамии мглою морозно-лиловой,от всего отрешенный, отвергнутый идол любви,деревянный смешной человечекиз ветки еловой.

Сцена в погребке

Небольшая комната в подвале винного погребка. Почти все места заняты. За одним из столиков – Иронический человек за бутылкой вина и Квадратный человек за бутылкой минеральной.

Входят Поэт и Фауст.

Фауст

Вон там два места – справа, у окна.

Подходит к Ироническому человеку.

Простите, сударь,

здесь у вас свободно?

Иронический человек

Свободно, сударь,

если вам угодно!

Квадратный человек (в сторону)

Откуда их, ей-богу, черт несет!

Фауст

Благодарю вас…

Присаживается со своим спутником.

Что ж, передохнем,

пропустим рейнской влаги понемногу,

а после снова пустимся в дорогу.

Делает едва заметное движенье, и тот час на столе появляются две бутылки с вином и два стакана.

Иронический человек

Вы, сударь – маг?

Фауст

Увы, когда-то был… Поэт.

Но кажется, вас что-то тяготит.

Души томленье? Или что похуже?

Вы влюблены,

вы любите,

к тому же

любимы —

так чего же вам еще?

Вы так помолодели в эти дни,

так изменились – не узнаешь, право,

вы выглядите молодо и браво,

а молодость – она всегда к лицу!

Иронический человек

К лицу – когда и возраст, и лицо – в одном лице

и, так сказать, едины.

А то, бывает, в бороду – седины, а бес – в ребро?..

Фауст

О бесе – ни гугу!

Поэт

Да, волосы…

Мне помнится, тогда

уже вы были в возрасте почтенном —

вам было сто,

иль что-то в этом роде,

а ныне,

в дни совместных наших странствий,

уже почти что полтысячелетья,

и мне известно,

сколько всякой чуши,

невежественных вымыслов и сплетен

так долго окружали ваше имя

и сколько вам пришлось перестрадать.

Но ваш великий тезка, Иоганнес,

о вас так мощно возвестивший миру,

вас понял,

и простил великодушно,

и оправдал,

и, оградив от ада,

он вашу душу отдал небесам.

А буду ли и я оправдан тоже

за боль,

что и без умысла,

невольно,

а все-таки я причинил кому-то,

за то, что жизнь

хотел начать сначала,

что молодость вернуть себе пытался,

когда виски припорошило снегом, —

за все это я буду ли прощен?

Иронический человек

Наверно, тот, кто кается,

притом

себя и чище мнит,

и благородней?..

Фауст

Уж будь бы здесь хозяин преисподней —

вы б этак не изволили шутить!

Поэту.

Но я от вас никак не ожидал!

Вас ад страшит, мой друг, —

но разве надо

стремиться в рай

или страшиться ада,

когда мы носим их в себе самих!

Поэт

В себе, в себе…

Не знаю, может быть,

мы это пламя сами раздуваем,

лишь чиркни спичкой —

и уже пылает,

но спичку-то

не сами поднесли…

Фауст

А вы, мой друг, зловещего огня

не раздувайте…