Коллектив авторов - Поэтический форум. Антология современной петербургской поэзии. Том 2 Страница 27

Была безбожникам страшнее Минотавра —

Но снова в сих стенах, как завещал монарх,

Живет, работает и молится монах.

И обретённые святого князя мощи —

Залог того, что Русь не потеряла мощи,

И вслед за многими я возвестить берусь:

Как некогда Христос, воскреснет наша Русь!

У храма

Пришли мы, поднялись на паперть.

Угас негромкий разговор.

Листва, как выцветшая скатерть,

Накрыла весь церковный двор.

Вздыхали нежные берёзы,

Печалился безмолвно клён —

И, как непрошеные слёзы,

Полился колокольный звон.

Из храма заструилось пенье...

Что там? «Исаия, ликуй»?

Нет, нет! Печальны здесь моленья,

Как наш прощальный поцелуй.

Не суждено надеждам сбыться,

Благим мечтаниям – конец.

А клён осенний золотится,

Точь-в-точь супружеский венец.

Кого винить, что так случилось,

Что счастье выпало не нам?

Ты истово перекрестилась,

Вошла благоговейно в храм.

Пасхальное

Красное яичко я припас —

Вот оно, в расписанной скорлупке!

Целомудренно целую Вас

В Ваши ненакрашенные губки…

Может быть, смешон я или глуп —

Что же делать старому повесе!

И, касаясь робко Ваших губ,

Кротко я шепчу: «Христос Воскресе!»

Зимний романс

Не слыша, как падает снег,

Стоял у Аничкова моста

Один молодой человек

Довольно высокого роста.

Пригожая девушка с ним

Стояла задумчиво рядом

И взглядом скользила своим

По стройным дворцовым фасадам.

Вся в белом Фонтанка-река,

Все в инее Клодтовы кони...

Просилась девичья рука

Погреться в мужские ладони.

А юноша робко ласкал

Рукав запорошенной шубы,

Потом, всё смелее, искал

Губами желанные губы...

Но множество пылких речей —

Увы! – оказалось бесплодным:

Ладони согрелись у ней,

А сердце осталось холодным...

Заячий остров

Пётр Великий не любил охоты —

Аль другой печали да заботы

Нет у православного царя,

Чем зверюшек убивать зазря?

Оттого-то заинька отважный

Там, где царь прохаживался важно,

Мысля крепость заложить и порт,

Прыгнул государю на ботфорт!

Фестиваль корюшки

В Неву из моря-морюшка

Идёт на нерест корюшка —

Знать, выведутся деточки…

А попадётся в сеточки,

Спечётся на горелочке

И ляжет на тарелочки

Она с хрустящей коркою

И жёлтою икоркою…

Идёт на нерест корюшка

В Неву – себе на горюшко!

Ирбис Руа

Две меня назад

Рисую ложкой… в чашке листопад,

Размешиваю крупные чаинки,

Ты помнишь, где-то «две меня» назад

Я в волосах носила «невидимки»?

С тех пор две жизни про́жил этот взгляд.

Вот тает сахар, будто первый снег,

Во мне вот также память растворялась,

Я прошлая – чужой мне человек…

Я дважды умирала и рождалась,

А ты таким же оставался, как на грех.

Нет «невидимок», лишь волос каскад.

Мне чужды все слова «вчера», «намедни»…

Я выпью чай и стихнет «листопад»…

Ты знаешь, я неважный собеседник

О том, что было «две меня назад».

Я люблю этот дом

Я люблю этот дом…

Дом, в который я не постучусь.

Грязно-кремовый дом

С черепицей под цвет перца чили.

Не встревожу ключом

Я замка заедавшего пульс…

А его до сих пор,

Я уверена, не починили.

Я люблю этот дом,

В окнах звёзды – почти «домино».

Посмотри на окно,

Может, это игральные кости?

Шесть – в моём, три – в твоём,

На двоих нужно нам лишь одно.

Совместим два окна? Изнутри…

Если явишься в гости.

Что же я говорю?!

В гости я не зову в этот дом.

Я давно не живу в этом доме

С огромным балконом.

Помнишь, старый урюк,

Тот, что ветки стелил на балкон,

Я любила срывать

Каждый плодик незрелым, зелёным.

Я люблю этот дом,

В нём училась казаться «как все».

И, навеки в лицо цементируя чуждые маски,

Я листала альбом,

Ставя даты на каждом листке,

И штрихуя в пятно

Слишком близкие сердцу участки.

Я люблю этот дом,

Хоть его я не помню почти.

Есть защитный синдром

У болезненной памяти каждой.

Будто сломан паром, —

И на берег уже не сойти.

Не доплыть-долететь,

И мы лжём, что все это неважно.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не прошусь на ночлег в дом,

Которого даже боюсь,

(я однажды ушла,

разрушая стальные засовы).

Вдруг чужой человек

Дверь откроет на громкий мой пульс

И, спросонья взглянув,

Спросит как-то невежливо: «Кто Вы?»

Кружились ангелы сомнений

Кружились ангелы сомнений,

Волненья трепетом шурша,

И падала мне на колени

Сомненьем сбитая душа.

И недоверья запах терпкий

Дурманом ревности крушил

Моей мечты сырые слепки,

Где этот мир макетом был.

Кружились ангелы сомнений,

Слабели, растворяясь в плач.

И ангелов недоумений

Сменили ангелы Удач.

Просто дождливый день

Прости, теперь мне нравятся дожди,

Шуршанье шин в серебряном асфальте,

И солнечный у неба карантин

В заоблачной витражной грубой смальте.

Мутовкой ночь взбивает облака

В молочное и негустое тесто,

И лепит силуэт змеевика

Для ветра рукодельница-невеста.

И каждой ночью прячет под платок

Свой оберег из филигранных лунниц,

И сквозняком холодным на порог

Роняет слёзы на циновку улиц.

И капли дождевые словно зернь —

В старинном украшении сирени.

Мне нравится дождливый каждый день,

Что в отражения ваяет наши тени.

Вальс на Садовой

Мы по Малой Садовой – три четверти такт.

И восторгом прохожих оплаченный фрахт.

Вечер, словно факир, кружит рядом огни…

Нет ни римов, ни мекк… Целый мир отмени!

Флейты это ль поют? Или уличный шум?

Звёзды скомканы в блеск, как незрелый изюм.

Лист руки – на плечо, первый шаг – и провал

В ураган торжества, в листопад-карнавал.

«После» знать ни к чему… И не вспомнить, что «до».

Только струны звенят городских проводов.

И вальсирует ночь, скинут под ноги фрак…

Вальс ли это, скажи?!...Или что-то не так?!

Владимир Руднев

Исповедь

Как нелегко мне русским быть

в суровой русской доле,

среди волков во-волчьи выть

и тосковать о воле.

Дана и мне от века здесь

земля упокоения,

моя языческая спесь,

мечты и вожделения —

богатым стать иль бедняком,

искать, терять и строить,

быть вечно пьяным мужиком,

иль душу успокоить,

её спасая во Христе

молитвой – покаянием,

иль снова в русской маяте

всем потакать желаниям…

Негоже жить в чужой земле

в довольстве и в безделье;

с даро́вым яством на столе —

в чужом пиру похмелье.

Однако здесь и только здесь

земля упокоения,

моя существованья весь,

мечты и вожделения.

В любви к Отечеству, к добру.

в судьбу свою уверовав,

здесь я родился и умру

во имя Слова Первого.

Татьяна Рудыковская

Ладога

Граниты круто падают к воде,

А сосны – как мадонны – величавы.

Барашки волн сбегаются к причалу.

Мотор послушен, словно конь в узде.

Закат, как мёд, над волнами разлит,

но чайки криком тишину тревожат.

И с каждым годом дальше и моложе

все те, кто здесь под обелиском спит.

Мне не спится при луне

А я люблю дождь…

(Из разговора)

– Ну, хватит, хватит о войне!

Растёт уж третье поколенье!

А я всё помню дым в окне,

гул самолётов в отдаленье…

Я помню запах пепелищ,

куски упавшей штукатурки,

бойца в обмотках и тужурке,

что спас собою чью-то жизнь.

Трамвай снарядом разворочен,

и рельсов вздыбленные прутья…

Груз нашей памяти так прочен,

полсотни лет не отряхнуться…

– Ну, хватит, хватит о войне!

…А мне не спится при луне.

Коль ночь светла, коль день пригож,

я помню, всё бомбёжки ждёшь.

…Не потому ль ты любишь дождь?

Василий Рысенков (г. Торжок)

В девяносто первом звёзды сложились скверно.

Если бы бедность и дурь отыскали устье,

Рынок и план сдружились, то я б, наверно,

Был агрономом в ласковом захолустье;

Слушал болтливый овёс на ветру весёлом,

Путал стихи в карманах и накладные,

На мотоцикле гонял по весенним сёлам,

Пил с мужиками в клубе под выходные.

И собрались бы, как пазлы, осколки, части

Зеркала жизни, той, настоящей доли.

Мне бы ещё открылась формула счастья

В майской зелёной дымке за тёплым полем.

Радость и нежность песни далёкой влита

В шорохи космоса и родниковый воздух…

Знать бы и верить, что нет ничего вдали-то

Лучше, чем этот туман, пригасивший звёзды.

А за туманом ещё разглядеть осталось

Край, где светло и осмысленно жили люди,

Где от работы – радостная усталость,

Где засыпаешь и знаешь, что ЗАВТРА будет.