Елена Хаецкая - Котэрра Страница 27

Нет ни малейшей уверенности в том, что все пять антропонимов — подлинные.

Виктор Дмитриевич опубликовал первый рассказ в апреле 1989 года. Поэтому его и зовут четвертым великим. Страйпи выдал роман в январе 1989-го, Мэри дебютировала в феврале с романтической поэмой в стиле поствиртуализма, Рыжов — в марте 1989-го (фантастическая повесть), Шварц — в январе 1990-го: психоделическое эссе под органный концерт его же сочинения… Разумеется, на все это обратили внимание…

…Прошел, голубчик, мимо моего наблюдательного поста, скрылся в подъезде…

…на все это обратили внимание лет через пять, когда все пятеро оказались в числе литературных суперлидеров и объявили, что их объединяет членство в ассоциации-пентаграмме Экстремальный Прайд. Программа Прайда сводилась к одному слову: «безразличие»; основным его лозунгом стало простенькое правило: «не обращайте внимания». История мировой литературы не знает ни одной встречи хотя бы двух из пяти великих после 1992 года. Впрочем, нет никакой информации об их встречах и до этого. Просто примерно с середины 1992-го они уже купались в успехе, но упорно не желали выходить из добровольного подполья на милость осаждающих журналистов. С 1991-го они работали буквально под прицелом объектива, встреч бы не пропустили. Значит, их не было. В 1989–1992 или до того их знали меньше, намного меньше, могли и пропустить…

…В окне на втором этаже зажегся свет… Пора.

Что я знаю о Викторе Дмитриевиче? Все биографические данные до первой публикации в 1989-м — липовые. Родился в 1960 году в Полоцке, учился, поступил в московский вуз, окончил его, мелькал в том семинаре, в этом… В Полоцке, как выяснилось, он никогда не был. Открытие в городском музее книжности экспозиции, посвященной великому земляку В. Д. Грэю, скандально сорвалось. Вузовский диплом оказался подделкой. И тому подобное. Некая Марина Моисеевна Кантор по всем документам числилась его первой женой (1989 год). Через полгода брака Грэй овдовел, но скоро женился во второй раз, на Татьяне Тимофеевне Решетниковой (1990–1993 годы), каковая развелась с ним и уехала из Москвы к себе домой. А жила она под Козельском, совсем недалеко от Оптиной пустыни. Когда добрались до этого факта, пресса запестрела намеками на всяческую мистику. Оказалось, Решетникова там никогда не жила и не живет…

Все пятеро вроде бы считались последователями Карлоса Кастанеды. Вот и стирают следы своего пребывания в реальности. Но проверить это невозможно: кажется, Марию Мур однажды видели на семинаре в Лос-Анжелесе; больше ничего определенного. Воины икстланского пути не склонны афишировать внутренние дела своей церкви.

Я попытался закурить. Руки тряслись, столбик пламени далеко не сразу скрестился с сигаретой. Затянулся раз, другой, пошел в подъезд…

Подлинной считается одна его старая и не очень качественная фотография (приблизительно 1990-й год): высокий лоб, маленький капризный рот, волосы коротко пострижены по молодежной моде, которая впоследствии сделалась всеобщей. Еще одна фотография 1995 года — на курорте в Сестрорецке, издалека. Лица почти не видно. В 1992–1993 годах Грэя четырежды снимали на камеру, когда он встречался с издателями. Внимательно просмотрев эти пленки, я ушел потрясенный: похоже на то, что это два или три разных человека с минимальным сходством. С 1994-го он пользуется услугами литагентов, которым два доверенных лица Грэя передают рукописи и все необходимые бумаги. С 1996-го журналисты не знают, где он живет. В 1998-м Виктор Дмитриевич дважды устраивал пресс-конференции в Интернете и тем самым дал маленькую зацепку. Прежде всего я вышел на человека, продавшего номер телефона. Этот номер позволил выяснить адрес: через центральное адресное бюро, в обход всех установленных правил. Всего полторы сотни долларов, хотя для меня это порядочные деньги, особенно сейчас…

Я остановился перед дверью. Имеет полное право спустить на меня волкодава. Или просто молча вытурить. Рыжовская прислуга как-то раз научила считать ступеньки одного питерского энтузиаста. Охранник Шварца, кажется, сломал ребро назойливому папарацци. Звоню. Странное чувство: вот так запросто звоню настоящему живому Виктору Грэю…

Открывает. Через цепочку задает вопрос:

— Кто вы?

У меня заранее включен диктофон. Микрофон хорошенько припрятан.

— Простите, вы, кажется, протекли на меня…

Отворил дверь. Левая рука у меня — в кармане плаща. Если Грэй меня выбросит, успею вытащить фотоаппарат и сделать хотя бы один снимок. Тоже порядочно стоит. Во дворе у меня была паршивая позиция, влобовую снимать я не мог… Обстановка у него простенькая: трехкомнатная квартира незатейливой брежневской планировки, обезлаченный паркет, вытертый линолеум на кухне, дешевая люстра к коридоре, старые обои. Чисто.

— Извините меня. Если вы не дадите мне интервью, мою жену убьют, — это, к сожалению, чистая правда.

— Вы сумасшедший? Уходите!

Присмотрелся к нему. Высокий, атлетически сложенный мужчина, выглядит как раз на свои сорок. Одет несколько необычно, дома — как на службе: однотонная дорогая рубашка, запонки, жилет, галстук, штаны явно от какого-то костюма. На себя прежнего, десятилетней давности (то самое фото 1990-го года), похож не больше, чем уголовник на фоторобот. Подбородок как будто увеличился в размерах. А рот — прежний. Очень фактурная черта: голубые глаза. Качественные такие, философические глаза, с этакой мыслью, если не сказать с идеей. Это может пойти в текст. Интонации в голосе выдают незлобивого человека.

— Еще раз искренне прошу простить меня. Она задолжала довольно много, и ее могут просто-напросто пристрелить, если мы не добудем деньги к сроку. А я, к несчастью, не имею других возможностей как следует заработать.

Он молча сложил руки на груди, присел на табуретку и уставился на мое лицо. Из кухни вышел кот, сел рядом с Грэем и тоже уставился на меня. Старый такой медлительный кот, серый, пушистый. Выцвели задорные полоски на его боках. Глаза серо-зеленые, блеклые, усталые и тоже философические. Одно ухо вывернуто наизнанку — то ли от рождения, то ли искалечено в славном бою, когда юность кипит в артериях. Обожаю котов. Деньги, жена и живой классик мировой литературы моментально вылетели у меня из головы. Опускаюсь на корточки:

— Здравствуйте, господин кот. Рад видеть вас в таком месте. Если вы не против, мы могли бы познакомиться. Меня зовут Андрей Маслов, я журналист. А вас?

Кот чихнул.

Грэй спрашивает его:

— Как ты думаешь, Мишель, что нам делать с этим проходимцем?

Кот повернул к нему морду и пискнул что-то коротенькое.

— О да. Ты совершенно прав. Впрочем, как всегда.

Потом живой классик обращается ко мне:

— Молодой человек, насколько велик ваш долг?

— Э-э… полторы тысячи долларов. Без малого.

— Не уверен, что за такие деньги могут убить, но, вероятно, я несколько отстал от жизни. Видите ли, я вам верю. Вы, кажется, не лжете. Подождите, пожалуйста, минутку.

Ушаркал куда-то в комнату. Наконец-то я могу свободно пообщаться с котом.

— Теперь я знаю ваше имя. Милостивый государь Мишель, в знак моего уважения, я хотел бы вас погладить. Вы позволите? — я осторожненько потянулся.

Коту эта идея, надо полагать, не пришлась по вкусу. Он округлил сонные глаза и поднял лапу. Нет, не замахнулся, а именно поднял, чуть-чуть оторвал ее от пола, ясно дав понять: давай-давай, тянись-тянись, получишь как следует. Я убрал руку и говорю:

— Воля ваша. Уже одно лицезрение вашего блестящего меха — большая честь для меня.

Грэй выходит:

— Прошу вас, оставьте в покое моего кота, он существо робкое и замкнутое. Вот вам полторы тысячи. Надеюсь, этого хватит, чтобы купить наше одиночество.

Я посмотрел на него, посмотрел на деньги, сказать нечего. Не встречал еще таких людей. Считать ли бесчестием такую помощь? Убьют — не убьют, но пальцы в обратную сторону вывернуть Наташеньке вполне могут… В голове моей вертятся разнообразные формулы благодарности, ни одна из которых не может считаться вполне адекватной.

— Когда я должен вернуть?

Хозяин и кот вновь переглянулись.

— В этом нет необходимости. Мы с Мишелем делаем покупку. Мы покупаем ваше отсутствие в нашей квартире.

— М-м. М-м-э?

— Да.

— Но я же не могу… Я не умею сказать, как много я вам обязан.

— Вот и молчите. Отправляйтесь домой молча. Лучшая, прямо скажу, форма благодарности. Тем более, что грязь с ваших ботинок уже начинает растекаться по полу.

Я посмотрел вниз. Действительно.

Кот повернулся ко мне задом и понуро побрел по коридору. Сел. Почесал вывернутое ухо. Тяжко, глубоко, старчески вздохнул. Я возился с замком. На характерный щелчок Мишель повернулся и издал протяжное завывание:

— М-м-я-я-а-у-у-а-у-у-а-а-а, — скучно ему, бедному, наверное.

— Подождите, — говорит Грэй, — вы ему понравились. А это большое дело. В последние годы я стараюсь ни с кем, кроме него, не общаться, так что мнение Мишеля значит для меня очень много. Давайте договоримся: деньги вы оставляете себе, а я все-таки поговорю с вами, только недолго. Снимайте ваши отвратительные грязные ботинки. Чай, кофе?