Владимир Алексеев - Океан. Выпуск второй Страница 28

ФЕДКАЛУБИТ БОЛЬШЕ ВСЕВО МАМУ И ПАПУ.

«Интересно, получили они это письмо?» — подумала девушка и представила себе радость Карповичей. У Насти, конечно, закапают слезы из глаз, всплакнет эта нежная и чувствительная женщина. Монументальный, как скала, Евгений — это знает Верочка — и слова не проронит, покосившись на письмо своего любимца. Но позже — и это знает Верочка — Карпович в одиночестве будет долго глядеть на тетрадный листок с первыми каракулями сына и затем спрячет его с твердым желанием хранить всю свою жизнь.

— А на «Никитине» работают мои соседи, — сообщила Верочка Петру Николаевичу.

— Вот как!

— Старшина Карпович. Может, слышали? Про него в газетах часто пишут. Это один из лучших краболовов. Передовик, орденами награждался не один раз. И чудеснейший человек!

— Да, про него я слышал, слышал!

— Он на каждую путину с женой ходит. Я вам прямо скажу, редкая пара, редкая привязанность друг к другу! Они еще ни разу не ссорились.

— Вот в это я не верю, — сказал многоопытный инженер.

— А я точно знаю! — запальчиво воскликнула девушка. — Они, они… как Ромео и Джульетта, честное слово!

— Такого не бывает в жизни. Просто они умеют не выносить сор из избы. Сдержанность — великое качество в семейной жизни. Многие этим не обладают. Вот, например, моя благоверная. Была жива теща, так она только и бегала к ней жаловаться на меня.

— А вы?

— Я? У меня, к счастью, нет тут родных. Так что приходилось сдерживаться. Некому было поплакать в жилетку.

— Так вот, Петр Николаевич, Карповичи живут душа в душу, и я это знаю точно!

Инженер рассмеялся, развел руками и сказал:

— Милая, запомните на всю жизнь, что у мужчины и женщины неодинаковая психология. Они смотрят на вещи по-разному. Наш брат, наверное, проще, грубее. Ваш — тоньше, но смотрите только или через розовые, или через темные очки. Не идеализируйте, ссоры в семье неизбежны и даже естественны. Не надо только увлекаться ими и не искать в них принципиальных разногласий. После ссоры приходит радость примирения и возникает как бы обновление чувств. Вот выйдете замуж, узнаете!

— Выйду и хочу жить так, как Настя с Женей, без ссор!

— Дай бог, дай бог, — проворчал Петр Николаевич, которому начал надоедать этот, на его взгляд, бесполезный разговор. — Пишите-ка лучше Ефимову: «С юго-востока надвигается циклон и захватит район в ближайшие восемь — десять часов. Рекомендуем приготовиться к шторму и уходить на запад, в открытое море!»

СЕРЕДИНА ДНЯ. ОХОТСКОЕ МОРЕ

Незадолго до обеда капитан Илья Ефремович облачился в телогрейку и решил совершить обход судна. Обычно такие обходы он совершал один, без спутников. Молча он спустился с мостика, молча прошел по верхней палубе, которая была густо уставлена стропами с крабом от третьего трюма до бухгалтерии. День был на диво жаркий, пекло солнце, и крабы дымились: испарялась влага. Заметив капитана, приемщик Савченко бодро, забыв, что ему под шестьдесят, метнулся к правой крабоварке, схватил шланг и врубил вентиль на полную. Над палубой поднялся мощный столб морской воды, и она падала на крабов плотным дождем — так необходимо сохранять сырец в жаркую погоду. Илью Ефремовича, податчиков, рабочих, бегающих по палубе, окатило с головы до ног. Капитан не сказал ни слова, а податчики заорали на приемщика:

— Нам твой душ ни к чему!

Приемщик с укором глянул на податчиков, потом на проходившего мимо капитана, но тот никак не реагировал, не стал защищать приемщика. Илья Ефремович по опыту знал, что лучший способ управлять людьми — не вмешиваться в мелочи, не употреблять свою власть по любому поводу. Он шел и казался глубоко погруженным в свои мысли. В самом деле он ни о чем особенном не думал, только наблюдал, словно посторонний, и без всякого своего отношения к увиденному, складывал факты, копил их в памяти, чтобы потом, в тиши капитанского салона, все взвесить, обдумать и тогда принимать решения, отдавать свои приказы. И приказы будут выполнены неукоснительно. Но никто не отменит их, разве только он сам, если изменится ситуация.

В одном месте капитан остановился и заговорил с человеком, которого глубоко уважал, — с крабоваром по правому борту:

— Как, Максимыч, не устали?

— А что мне сделается, Ефремыч, — отвечал старый крабовар. — Сижу, палкой шурую, за температурой слежу, за скоростью. Идет дело помаленьку!

— Кости ноют, Максимыч, старые раны дают себя знать? — вдруг спросил капитан, оглядывая бывшего солдата, словно видел его впервые.

— Кости, Ефремыч, ноют, будто к шторму, а только штормом и не пахнет. Видать, мой прогноз на отдаленность, завтра или послезавтра сбудется.

А капитан замер. Он вспомнил, что так и не услышал голос своего сердца, потому что помешал завлов, и, значит, он как бы безоружен, не знает будущего и не готовится к нему. Он посмотрел на море — легкая зыбь, и только, солнце дробится в воде, играет, делает воду живой и ласковой. Неужели все это обманчиво? Неужели эту умиротворенную красоту может нечто могучее взбаламутить, сделать свинцовой и неуютной? Капитан знал Охотское море и чаще видел его громыхающим, вздыбленным, чем таким, каким оно было сейчас. В его представлении оно и не могло быть иным. Лишь дыхание Севера могло сковывать Охотское, да и то оно сопротивлялось обычно не одну неделю, ломая льды, нагромождая их вереницей искристых торосов, и лишь под ними успокаивалось до следующей весны.

— Мы пока знаем, — сказал капитан крабовару и скупо, одними глазами, улыбнулся, — что циклоны не захватят наш район, но они могут изменить свое направление, и тогда… может поломаться план. Мы идем впритык из-за дурацкого начала путины!

— Возьмем, Ефремыч, — уверенно сказал крабовар. — Мы с вами вместе ходим какой год? Седьмой, и лишь однажды не взяли. Помните, пришли, а тут ледяные поля гуляют. Уйдут, мы сети поставим, а они возвратятся и собьют вешки. Сколько мы тогда сетей на дне оставили!

Капитан хорошо помнил ту путину, когда он решил: эта — последняя. Ну его к черту, не работа, а карточная игра! А потом была еще хуже путина.

— Но мы все равно победили! — яростно сказал капитан. — Казалось, уже все потеряно, нет никакой надежды, и тут удача улыбнулась нам.

Крабовар покачал головой:

— Я помню те дни, Ефремыч. Льды шли с Шелихова все плотнее и плотнее, словно наступала осень, а не лето. Помните, как нас трепало?

Да, капитан помнил тот на редкость могучий шторм и то, что после него, словно нарочно, ушли льды и хорошо пошел краб, но плана все равно флотилия не взяла, не хватало нескольких сот ящиков консервов, которые он клянчил взаймы у капитана соседней флотилии и которые были ему обещаны, но дело поломал молодой принципиальный помполит. На следующий год на его флотилию шли неохотно — испугались его невезения, но он доказал, что с ним можно работать и делать план.

— Но у вас была другая удача, — намекнул крабовар, вспоминая, что после этой путины капитан женился на учительнице флотилии Маше.

Капитан продолжал размышлять. Он решил, что в декабре, когда флотилия придет во Владивосток и когда плавзавод отправят в кругосветку, в Ленинград на Адмиралтейский ремонтироваться, он не пойдет в отпуск. Он сам поведет судно вокруг Африки, обогнет Европу и пройдет в Балтику. В Ленинграде не соскучишься. Он забудется в работе и, быть может, найдет способ размагнититься, снять на берегу давнее внутреннее напряжение.

Уйдя в себя, в свои мысли, как улитка в раковину, Илья Ефремович сунул руки в карманы телогрейки и побрел дальше по судну, миновал третий трюм, из которого лебедчики выгружали грузила, передавали их на СРТ[8], пришвартованный к базе. Погрузкой командовал молоденький мастер. Он метался от трюма к левому борту, зычно кричал в мегафон: «Вира, вира помалу!» Затем груз майновали на палубу траулера, где бегали, заливаясь лаем, две собачки и неторопливо работали четыре матроса. Между мачтами траулера гирляндой висели завяленные рыбы. Илья Ефремович, бросив на них взгляд, сразу определил, что это крупная корюшка, жирная, нежная; с пивом — лучше не придумаешь! Капитан подумал, что, пожалуй, надо сказать старшей буфетчице Нине об этой корюшке, да пусть заодно поищет в своих запасах ящик японского пива, и тогда он позовет в гости председателя судкома Петровича и стармеха, хороших людей!

На корму капитан прошел через нижние вешала, где трудились распутчики сетей. На вешалах пахло йодом и было сыро. Под ногами хрустели раковины, подсохшие крабята и алыми пятнами разлились раздавленные веточки морского винограда. Распутчики работали в фартуках и в резиновых перчатках, которых вечно не хватало на путине. Они быстро рвались, за два-три дня, а по норме обязаны быть целыми десять дней. И он, страдая за людей, стыдясь своих нерабочих рук, велит позвать кладовщика, накричит на него. Кладовщик, как всегда, будет оправдываться, пожимать плечами. Капитан знал, что кладовщик тут ни при чем. Есть норма, есть нормировщик — молоденькая девчонка с толстой книгой, где все указано, расписано. Она ограничивает всевластие капитана, который, однако, иногда нарушал инструкции ради людей, ради дела.