Александр Галич - Генеральная репетиция Страница 29

Вольф (с непонятной радостью). Ну, что вы, Роза!

Старуха Гуревич. Можете мне поверить. В чем, в чем, а в дураках я разбираюсь неплохо! (Обращаясь ко всем.) Понимаете, дети мои, вчера я ездила на аэродром во Внуково - встречать одного гражданинчика из Владивостока... Я стою, мой самолет опаздывает, я волнуюсь - все хорошо! В это время прилетает другой самолет, не из Владивостока... Я стою, мимо проходят люди, проходит вот он-и смотрит на меня так, как будто он очень хочет со мной познакомиться! (Усмехнулась.) А как-то так случилось, надо вам сказать, что с прошлой недели я перестала интересоваться мужчинами... Он на меня смотрит, а я отворачиваюсь - он мне не нужен, ко мне летит совсем другой кавалер... так, как поступает умный человек? Умный человек подходит и говорит здравствуйте. Роза, я ваш старый друг, Мейер Вольф, можно я вас поцелую?!

Вольф (улыбаясь). Можно я вас поцелую, Роза?!

Старуха Гуревич. Нет, теперь вы меня еще об этом хорошенько попросите! (Неожиданно всхлипнула, сама обняла Вольфа, расцеловала.) Как же вам не совестно, Мейер?! (Снова ко всем.) Он, видите ли, прошел мимо! Он гордый! Он граф Люксембургский... Ему показалось, что я не хочу его узнавать из-за того, что... Ну, всем понятно!

(Перевела дыхание.) А я, действительно, не узнала вас, Мейер! Просто не узнала. И потом я волновалась - я встречала внучека, который - один - летел из Владивостока! Где ты там, Мишенька?! Иди сюда! Смотрите, Мейер, это мой внучек, сын Ханы... Поздоровайся, золотко, с дядей Мейером!

Мальчик. Здравствуйте.

Старуха Гуревич (Чернышеву). Ванечка, я, во-первых, поздравляю вас с праздником, а во-вторых, смотрите - это сын Ханы! (Давиду.) Познакомься, Додик... Это твой дружок! Будете с ним дружиться... Ну!

Давид (не показывая особенной радости). Привет. Меня зовут Давид.

Мальчик (робко). Миша.

Старуха Гуревич. Внучек, а?! Мишенька! К бабушке прилетел! Михаил Константинович Скоробогатенко! Как вам нравится? Я даже не знала, что есть такие фамилии!

Таня. Он очень похож на Хану, очень.

Старуха Гуревич. Глаза мамины, фамилия папина, а жить будет у дедушки с бабушкой... Будет учиться на скрипке. Или на рояле. Чтобы весь день играл, а бабушка с дедушкой слушали и радовались... (Махнула рукой.) Ладно! Расскажите-ка нам, Мейер... Или нет! Лучше сделаем так - взрослые пойдут в соседнюю комнату, а мальчики полчаса поиграются здесь... И если они будут умными мальчиками, так через полчаса их позовут пить чай и дадут им по хорошему куску мороженого торта! (Наклонилась, о чем-то тихо спросила у мальчика.) Не надо?

Мальчик (энергично замотал головой). Нет, нет, нет.

Старуха Гуревич. Ну, гляди! Бабушку не конфузь!

- Катюша-а-а?..

Старуха Гуревич. Пошли, пошли! Танечка, детка, ты не беспокойся, я помогу тебе по хозяйству... Давид, не обижай тут Мишеньку! Пошли!

Старуха Гуревич, Таня, Мейер Вольф и Чернышев уходят в соседнюю комнату. Мальчики остаются одни. Давид принимается укладывать диапозитивы в жестяную коробку, громко и фальшиво поет:

По разным странам я бродил

И мой сурок со мною,

И весел я, и счастлив был,

И мой сурок со мною...

Таня (из соседней комнаты). Врешь, врешь! Немыслимо врешь, перестань!

Давид (обиженно). А я развиваю слух. Это что - тоже нельзя?

Таня. Можно. Развивай. Но только в те часы, когда никого нет дома!..

Молчание.

Давид. Слушай-ка... Скоробогатенко - твоя фамилия?

Мальчик. Скоробогатенко.

Давид. Это верно, что ты вчера прилетел из Владивостока?

Мальчик. Верно.

Давид. Один?

Мальчик. Один.

Давид (со смешком). Представляю! Всю дорогу" небось, дрожал?

Мальчик (спокойно). Нет, я не очень боялся. Я уже летал с мамой. Но одному, конечно, страшнее.

Давид. Еще бы ! А здесь ты у бабушки с дедушкой будешь жить?

Мальчик. Да. На улице - Матросская тишина! (Неожиданно оживился.) Ты знаешь, мы с папой никак не могли понять, что это такое - Матросская тишина! А мама смеялась над нами и говорила, что это такая гавань, кладбище кораблей...

Давид. Ну, правильно.

Мальчик. Как же правильно, когда Матросская тишина - улица? Самая обыкновенная улица. Бабушка говорит, что ее так назвали потому, что в старые времена там была больница для моряков...

Давид (презрительно). Бабушка говорит, дедушка говорит! Много они понимают! Есть Матросская тишина - улица. А есть другая - гавань, там стоят каравеллы, шхуны и парусники, а в маленьких домиках на берегу живут старые моряки со всего света...

Мальчик. Где она?

Давид. Так тебе и скажи! Сам поищи!

Мальчик. А ты нашел?

Давид (явно уклоняясь от ответа). Слушай-ка, Скоробогатенко, а чего ты вообще приехал сюда? Чего ты во Владивостоке не остался?

Мальчик. Мне нельзя.

Давид. Почему?

Мальчик (гордо). Из-за климата. У меня слабые легкие. Меня из-за них папа в этом году даже в кругосветку не взял. Обещал и не взял. Врачи не разрешили.

Давид. В какую кругосветку?

Мальчик. В кругосветное плаванье. Через Индийский океан, через Суэцкий канал... В общем, вокруг всего шарика!..

Давид (сурово). Знаешь, Скоробогатенко, легкие у тебя, может, и слабые, но уж зато врать - ты здоров! (После паузы.) А у тебя кто отец?

Мальчик. Капитан дальнего плаванья. Он на лайнере ходит. Он уже семь раз в кругосветку ходил!

Давид молчит. Отворяется дверь, ведущая в прохожую, и быстро входит Людмила.

Людмила. Привет, лопушок! Вы чего тут без света? А где все? Там?

Давид (пожевал губами). Вот что, Скоробогатенко... А ты, между прочим, слышал, как мой папа играет?

Мальчик. Слышал. У нас пластинка есть. На одной стороне - "Грустная песенка" Калинникова, а на другой Сарассате "Цыганский танец"...

Давид. А мазурку Венявского слышал? Нет? Ничего ты, выходит, не слышал! Хочешь - поставлю?

Мальчик. А можно?

Давид. Если я говорю - значит, можно! (Размахивая руками.) Ты мой гость, я тебя развлекать обязан! Сейчас, погоди...

Давид соскакивает с подоконника, в темноте, на ощупь, находит пластинку, придерживает пальцем диск, ставит пластинку и возвращается на подоконник. Мальчик садится с ним рядом. Сумерки. И как только раздаются первые такты печальной и церемонной мазурки Венявского - и здесь, и в соседней комнате наступает удивительная тишина.

Звучит мазурка Венявского. В освещенном проеме двери появляется Таня. Она останавливается на пороге, как бы на границе между светом и тенью и, прислонившись головою к дверному косяку, слушает, а затем коротко всхлипывает, как всхлипывают дети после плача. И тогда Давид подбегает к Тане, обеими руками, крепко, точно оберегая, обхватывает ее руку.

Таня. Что, милый?

В темное вечернее небо взлетают разноцветные гирлянды торжественного салюта.

Давид. Салют.

Таня. Да. День Победы.

Давид. Знаешь, мама... Ты не сердись...

Таня. Что, милый?

Давид (после очень долгой паузы). Знаешь, мама... Ты только не будешь смеяться?

Таня. Нет, милый. Что?

Давид (серьезно). Знаешь, мама... Мне почему-то кажется, что я никогда не умру! Ни-ко-гда!..

Звучит мазурка Венявского. Взлетают в небо и гаснут залпы торжественного салюта. Где-то далеко гудит поезд. Женщина зовет дочку со двора:

- Катюша-а-а!..

ПЯТАЯ ГЛАВА

Кончилось четвертое действие, кончился спектакль, кончилась эта проклятая генеральная репетиция, эта мука-мученическая, когда ни единая реплика на сцене не встречала ответа в зрительном зале.

Закрылся в последний раз занавес, зажегся свет.

Солодовников встал, подошел к бутылочной и кирпичной. Кирпичная что-то сказала, и Солодовников, словно бы извиняясь, развел руками. И в это самое мгновение проходивший мимо меня Товстоногов, сделал точно такой же жест развел руками и покачал головой.

В суровом молчании, с каменными лицами покидали зрительный зал немногочисленные зрители. Только белолицый администратор снова сокрушенно поцокал языком.

Ушли, не взглянув на меня, бутылочная и кирпичная.

Солодовников сказал:

- Давайте, Александр Аркадьевич, зайдем за кулисы.

- Хорошо, - сказал я и встал.

- Это надолго? - спросила меня жена.

- Подожди меня в фойе, - сказал я, - думаю, что я скоро вернусь. Я оказался прав. Все дальнейшее заняло не больше двадцати минут. Мы прошли за кулисы, где Солодовников и сказал свою речь, уже описанную мною раньше: речь-скороговорку, речь-бормотанъе, речь - единственной целью которой было не сказать ничего.

Да, судьба и вправду, чрезвычайно любит инверсии. Надо же было такому случиться: в одной из комнат почти пустого деревянного дома, что стоит в Серебряном бору над Москвою-рекой, в доме, где я дописываю эту книгу, живет с женою и Александр Васильевич Солодовников. Мы встречаемся за завтраком, обедом и ужином, вечерами - если идет дождь и нельзя гулять - сидим и смотрим телевизор.

Его жена иногда беседует со мной, а сам Александр Васильевич при встречах отводит в сторону глаза и как-то неопределенно дергает головой. Они живут на втором этаже, а я под ними, на первом.