Владимир Маяковский - Война и мир Страница 3

ЧАСТЬ V

А может быть,большеу времени-хамелеонаи красок никаких не осталось.Дернется ещеи ляжет,бездыхан и угловат.Может быть,дымами и боями охмеленная,никогда не подымется земли голова.

Может быть…

Нет,не может быть!Когда-нибудь да выстеклится мыслей омут,когда-нибудь да увидит, как хлещет из тел ала́.Над вздыбленными волосами руки заломит,выстонет:«Господи,что я сделала!»Нет,не может быть!Грудь,срази отчаянья лавину.В грядущем счастье вырыщи ощупь.Вот,хотите,из правого глазавынуцелую цветущую рощу?!Птиц причудливых мысли рои́те.Голова,закинься восторженна и горда.Мозг мой,веселый и умный строитель,строй города!

Ко всем,кто зубы ещезлобой выщемил,идув сияющих глаз заре.Земля,встаньтыщамив ризы зарев разодетых Лазарей!

И радость,радость! —сквозь дымысветлые лица явижу.Вот,приоткрыв помертвевшее око,перваяприподымается Галиция.В травы вкуталась ободранным боком.

Кинув ноши пушек,выпрямились горбатые,кровавленными сединами в небо канув,Альпы,Балканы,Кавказ,Карпаты.

А над ними,выше еще —двое великанов.Встал золототелый,молит:«Ближе!К тебе с изрытого взрывами дна я».Это Рейнразмокшими губами лижетиссеченную миноносцами голову Дуная.

До колоний, бежавших за стены Китая,до песков, в которых потеряна Персия,каждый город,ревевший,смерть кидая,—теперь сиял.

Шепот.Вся землячерные губы разжала.Громче.Урагана ревомвскипает.«Клянитесь,больше никого не ско́сите!»Это встают из могильных курганов,мясом обрастают хороненные кости.

Было ль,чтоб срезанные ногиискали бхозяев,оборванные головы звали по имени?Вотна череп обрубкувспрыгнул скальп,ноги подбежали,живые под ним они.

С днищ океанов и морей,на реях,оживших утопших выплыли залежи.Солнце!В ладонях твоих изогрей их,лучей языками глаза лижи!В старушье лицо твоесмеемся,время!Здоровые и целые вернемся в семьи!Тогданад русскими,над болгарами,над немцами,над евреями,над всемипо тверди небес,от зарев алой,ряд к ряду,семь тысяч цветов засиялоиз тысячи разных радуг.По обрывкам народов,по банде рассеяннойэхом раскатилосьрастерянное«А-ах!.»День раскрылся такой,что сказки Андерсенащенками ползали у него в ногах.

Теперь не верится,что мог идтив сумерках уличек, темный, шаря.Сегодняу капельной девочкина ногте мизинцасолнца больше,чем раньше на всем земном шаре.

Большими глазами землю обводитчеловек.Растет,главою гор достиг.Мальчикв новом костюме— в свободе своей —важен,даже смешон от гордости.

Как священники,чтоб помнили об искупительной драме,выходят с причастием, —каждая странапришла к человеку со своими дарами:

«На».

«Безмерной Америки силу несу тебе,мощь машин!»«Неаполя теплые ночи дарю,Италия.Палимый,пальм веерами маши».

«В холоде севера мерзнущий,Африки солнце тебе!»

«Африки солнцем сожженный,тебе,со своими снегами,с гор спустился Тибет!»

«Франция,первая женщина мира,губ принесла алость».

«Юношей — Греция,лучшие телом нагим они».

«Чьих голосов мощьв песни звончее сплеталась?!Россиясердце своераскрыла в пламенном гимне!»

«Люди,веками граненнуюГерманиямысль принесла».

«Всядо недр напоенная золотом,Индиядары принесла вам!»

«Славься, человек,во веки веков живи и славься!Всякому,живущему на земле,слава,слава,слава!»

Захлебнешься!А тут и я еще.Прохожу осторожно,огромен,неуклюж.О, как великолепен яв самой сияющейиз моих бесчисленных душ!

Мимо поздравляющих,праздничных мимо я,— проклятое,да не колотись ты!—вот онанавстречу.

«Здравствуй, любимая!»

Каждый волос выласкиваю,вьющийся,золотистый.О, какие ветры,какого юга,свершили чудо сердцем погребенным?Расцветают глаза твои,два луга!Я кувыркаюсь в них,веселый ребенок.

А кругом!Смеяться.Флаги.Стоцветное.Мимо.Вздыбились.Тысячи.Насквозь.Бегом.В каждом юноше порох Маринетти,в каждом старце мудрость Гюго.

Губ не хватит улыбке столицей.Всеиз квартирна площадивон!Серебряными мячамиот столицы к столицераскинем веселие,смех,звон!

Не поймешь —это воздух,цветок ли,птица ль!И поет,и благоухает,и пестрое сразу, —но от этогокостром разгораются лицаи сладчайшим вином пьянеет разум.И не только людирадостью личьюрасцветили,звери франтовато завили руно,вчера бушевавшиеморя,мурлыча,легли у ног.

Не поверишь,что плыли,смерть изрыгав, они.В трюмах,навек забывших о порохе,броненосцыпровозят в тихие гаванивсякого вздора яркие ворохи.

Кому же страшны пушек шайки —эти,кроткие,рвут?Ониперед домом,на лужайке,мирно щиплют траву.

Смотрите,не шутка,не смех сатиры —средь бела дня,тихо,попарно,цари-задирыгуляют под присмотром нянь.

Земля,откуда любовь такая нам?Представь —тампод деревомвиделис Каиномиграющего в шашки Христа.

Не видишь,прищурилась, ищешь?Глазенки — щелки две.Шире!Смотри,мои глазища —всем открытая собора дверь.

Люди! —любимые,нелюбимые,знакомые,незнакомые,широким шествием излейтесь в двери те.И он,свободный,ору о ком я,человек —придет он,верьте мне,верьте!

Комментарии

Впервые 5-я часть поэмы опубликована в журн. «Летопись», Пг., 1917, № 2–4; пролог — № 7–8; 4-я часть — в сб. «Чудо в пустыне», Одесса, 1917; 3-я часть — в газ. «Новая жизнь», Пг., 1917, 13 августа. Полностью отдельным изданием вышла в изд. «Парус», Пг., 1917.

Уже в 1914 году Маяковский вплотную подошел к основным темам современности: поэзия и действительность, человек и общество, война и мир. Первый его поэтический отклик на военные события — стихотворение «Война объявлена» — пронизан мрачными ассоциациями, содержит конкретное, драматичное раскрытие чувств поэта в вечер объявления войны. Стихотворение ничем не напоминает ни «рубиновые» поэмы футуристов, ни первые военные стихи символистов и акмеистов. В поэме «Война и мир» (вторая половина заглавия в дореволюционной орфографии писалась через «i» — «Mip», то есть вселенная) необыкновенная широта поэтических ассоциаций, гиперболизм поэтического стиля Маяковского соединяются с осознанием им невиданного размаха социальных противоречий жизни. Место действия поэмы — огромная арена, весь мир, а действующие лица — не только народы и страны, но и вся вселенная. Любовь к человеку, к «живому», противопоставлена в поэме «убийце-победе». Свой голос поэт осмысливает как «единственный человечий» среди воя и визга войны. Громадная человеческая боль за людей труда, искалеченных бессмысленной бойней, вызывает у поэта вопрос: кто виноват?