Аля Кудряшева - Открыто: Стихотворения Страница 3

Был у них январь, было поздно и страшно, приходили волки к ним, под окном выли, младшим братьям сказки рассказывал старший, а быть может, вовсе то не сказки, а были. Подшивал он валенки сестренке беспечной, чтобы разрушшилась, чтоб не заболела, согревал ладони и растапливал печку, и в ладонях пламя и росло, и алело.

А в апреле ветер поднимался над лесом, теребил за крылышки птиц пролетавших, а в апреле братья готовили леску вот они сидят уже и окуней тащат. Вот уже и солнышко за мороз платит, желтой мать-и-мачехою землю покрыло, и сестренка шила все из радуги платья, а быть может, вовсе то не платья, а крылья.

А в июле весело, черника в лукошке, солнечные зайчики в водице озерной, а в июле розы расцвели у окошка, будто бы не розы, а жемчужные зерна. Босиком по травушке, раскинувши руки, а куда бежать-то, слишком много простора, да куда угодно по дороге широкой, только бы вернуться до осени скорой.

В сентябре явился женишок за сестрицей, молодой, кудрявый, длинноусый да стройный, мол, такую девушку найти ухитриться… уведу одну, мол, приведу уже с тройней. Привезу цветов ей и подарков заморских, подарю кобылу, молодую, гнедую, мол, уютно будет, никогда не замерзнет, только ветры теплые в стране нашей дуют.

Что же было делать, окропили слезами, да в дорогу сена положили кобыле… Начал старший сказку, да тут же и замер, только и осталось, что жили, мол, были…

Слишком уж зол ветер, катится мир с откоса,Маленький и круглый.Знаешь, я стала ведьмой, я отрастила косы,Темные, как угли.

Ты не иди следом, даже луны лучикГибнет в глухой чаще.Знаешь, я стала ведьмой, это куда лучше,Чем полоскать чашки.

И не гляди в вечер, с нашими огонькамиСтанет любой камнем.Знаешь, я стала ведьмой с ласковыми руками,С розовыми щеками.

Я за тебя в ответе? Хватит уже реветь, мыВзрослые ведь люди…Знаешь, я стала ведьмой…Знаешь, я стала ведьмой. Что же теперь будет?…

Тяжело деревьям зимой, снег ломает ветки в лесу,Где ты, брат возлюбленный мой, я тебя сегодня спасу.Воздух пахнет смертным вином, падают слова на лету.Я бы не пошла к тебе, но розы без тебя не цветут.

- Триста сорок пять воробьев, девяносто волчьих детей,А кого тоской не убьем, тех закрутим в злую метель…Что же, раз пришла - проходи, извини уж, нету костра,Раз уж кличешь братом, поди, может быть, и вправду сестра.- Сколько я стоптала подошв для тебя, возлюбленный брат,

Что же ты ко мне не идешь, или ты не очень-то рад?…Побежим скорее домой, руки покрываются льдом…Или, брат возлюбленный мой, ты забыл уже, где наш дом?…- A-b-c-d-e-f-g-h, три-четьтре-пять, шесть и семь,Что за дом? Какой еще «наш»? Я тебя не знаю совсем,Ты сиди, сиди, не шуми, у меня хлопот на года…Вычесть двадцать пять из семи и прибавить девять, тогда…

- Брат мой, свет мой, боль моя, жизнь, что с тобой случилось, скажиСердце выжгла зимняя ночь… Как тебе сумею помочь?…Брат мой, мою горечь пойми, повернись ко мне хоть на миг…Я б тебя согрела - но как?… Ты растаешь в теплых руках.

- А-б-в-г-д-и-е-е… (подпирает щеку плечом)Мне доступно горе твое, но, прости, а я тут при чем?…У меня уют и покой, каждый день - покой и уют,

Все, что захочу, - под рукой, остального мне не дают.

У меня - куда ни пойти - чистота метет ветерком…Ты ж пятнала кровью пути, по которым шла босиком,Только ты не можешь понять, что уже захлопнулась дверь.Раньше ты искала меня, что ты будешь делать теперь?

Враг не выдаст, мертвый не съест, и того, что нет, - не лишат.Lupus homo homini est - это самый выгодный шаг.Я еще не Каин, но Кай, у меня не брат, ну и что ж?…Не дрожит в холодных руках ледяной искрящийся нож.

Двадцать девять, тридцать один, сорок восемь,семьдесят три, Подходи ко мне, подходи, не смотри назад, не смотри.Поздно уже что-то менять, я держу судьбу на весу…И не ты спасаешь меня, я тебя сегодня спасу…

- Брат мой, моя боль, моя кровь, что ты говоришь мне, очнись,Хоть на миг глаза приоткрой, хоть рукой ко мне прикоснись…Вот, вставай, иди ко мне, ну слишком это злая игра…Брат мой, у кого ты в плену?., брат мой, милый, братик мой, бра…

В восьмом классеМы начали изучать химию,Там рассказали, что если что-то нагреть,Оно плавится и течет каплями,А потом остывает и становится таким же.Я спросила у мамы:«А деревья, когда сгорают,Тоже должны превращаться в капли,А потом застывать и становиться такими же?»«Нет, - ответила мама, - деревья сгорают совсем.Но это уже органика,Тебе еще это рано знать».

С тех пор я не люблю химию.Зачем мне наука,В которой деревья сгораютНасовсем?

Я читаю рассказы,И в них рассказывают обо мне,О чем я постоянно думаю.Наверное, их писал очень мудрый человек.И на титульном листе должна быть его фотография.Открываю.Есть.Но почему тамТакое жестокое, такое измученное,Такое безысходное лицо?Закрою скорее, не смотрю.И вовсе он пишет не обо мне,С чего вы взяли?

2006-2007

И когда ты будешь плакать, что скоро двадцать, то есть четверть жизни вылетела в трубу, не умеешь ни общаться, ни одеваться, и не знаешь - а куда тебе вдруг деваться, только Богу плакаться на судьбу.

И когда тебя не возьмут ни в друзья, ни в жены, а оставят сувенирчиком на лотке, ускользнут, уйдут из жизни твоей лажовой - а тебя из печки вытащат обожженной и оставят остужаться на холодке.

И когда тебе скажут - хочется, так рискни же, докажи, что тоже тот еще человек, ты решишь, что вроде некуда падать ниже, и вдохнешь поглубже, выберешься из книжек - и тебя ударит мартом по голове.

И вода, и этот воздух горячий, блядский, разжиженье мозга, яблоки в куличе. И друзья, котрые все же смогли добраться, обнимают так дико трогательно, по-братски, утыкаются носом в ямочку на плече.

Ты уже такая уютная - в этих ямках от носов твоих женатых давно мужчин, несмеянка, синеглазая обезьянка, под мостом горит Нева нестерпимо ярко, и звенит трамвай, и сердце твое трещит.

А весна всегда отказывает в цензуре, разворачивает знамена, ломает лед, ветер хлещет по щекам золотым безумьем, на распахнутом ветру, на трехкратном зуме, обниматься на бегу, целоваться влет.

И тогда ты будешь буковками кидаться, как остатками несъеденного борща. Твой роман не пережил никаких редакций, вы вообще такие дружные - обрыдагься, то есть даже разбегаетесь сообща.

Ноль седьмое счастье, двадцать седьмое марта, голубое море, синие паруса. Ты заклеиваешь конверты и лижешь марки, солнце бьется наверху тяжело и марко, и густым желтком стекает по волосам.

Помнишь, как это - солнце за кромкой леса, серые скалы, родинка у виска. Ветер смеется, прыгает, куролесит, ветер втыкает палки в мои колеса, красит коленки пятнышками песка.

Мне бы замерзнуть, сжаться, а я стекаю и извиняюсь, зная, что я права. Жизнь наконец осознала, кто я такая, жизнь поняла, куда я ее толкаю, и отобрала авторские права.

Помнишь ли эти дни, локотки в зеленке, дергала струны, снашивала колки. Физика на коленке - как на продленке, помнишь, ты называешь меня Аленкой, я огрызаюсь - Алька, и никаких.

Кажется, я жила на проспекте Славы, Мити или Володи, давным-давно. Как я дрожала - только не стать бы старой, как я тебя встречала возле состава, как мы лакали розовое вино.

Помнишь, как в марте мы открывали рамы, тусклые дни соскабливали со стен. Как я теряла зимние килограммы, точная съемка, яркие панорамы, помнишь, как я любила тебя - совсем.

Вот я сижу за стойкой ночного бара, тупо считаю трупики сиграет. Помнишь - а каждый вечер, как после бала, как я со всех страниц себя соскребала и оставляла рядом с тобой гореть.

Помнишь или не помнишь, а было сколько теплых ночей, невыдержанных утрат. Как мы с тобой валились в чужую койку, между симфоний, между дневных осколков и засыпали в позе «сестра и брат».

Как я ждала осеннего ледостава, как я в ночи молилась за наш союз…