Николай Некрасов - Саша Страница 3

4

Полноте, добрые люди, тужить!Будете скоро по-прежнему жить:

Саша поправится — бог ей поможет.Околдовать никого он не может:

Он… не могу приложить головы,Как объяснить, чтобы поняли вы…

Странное племя, мудреное племяВ нашем отечестве создало время!

Это не бес, искуситель людской,Это, увы! — современный герой!

Книги читает да по свету рыщет —Дела себе исполинское ищет,

Благо наследье богатых отцовОсвободило от малых трудов,

Благо идти по дороге избитойЛень помешала да разум развитый.

«Нет, я души не растрачу моейНа муравьиной работе людей:

Или под бременем собственной силыСделаюсь жертвой ранней могилы,

Или по свету звездой пролечу!Мир, — говорит, — осчастливить хочу!»

Что ж под руками, того он не любит,То мимоходом без умыслу губит.

В наши великие, трудные дниКниги не шутка: укажут они

Все недостойное, дикое, злое,Но не дадут они сил на благое,

Но не научат любить глубоко…Дело веков поправлять не легко!

В ком не воспитано чувство свободы,Тот не займет его; нужны не годы —

Нужны столетия, и кровь, и борьба,Чтоб человека создать из раба.

Все, что высоко, разумно, свободно,Сердцу его и доступно и сродно,

Только дающая силу и власть,В слове и деле чужда ему страсть!

Любит он сильно, сильней ненавидит,А доведись — комара не обидит!

Да говорят, что ему и любовьГолову больше волнует — не кровь!

Что ему книга последняя скажет,То на душе его сверху и ляжет:

Верить, не верить — ему все равно,Лишь бы доказано было умно!

Сам на душе ничего не имеет,Что вчера сжал, то сегодня и сеет;

Нынче не знает, что завтра сожнет,Только наверное сеять пойдет.

Это в простом переводе выходит,Что в разговорах он время проводит;

Если ж за дело возьмется — беда!Мир виноват в неудаче тогда;

Чуть поослабнут нетвердые крылья,Бедный кричит: «Бесполезны усилья!»

И уж куда как становится золКрылья свои опаливший орел…

Поняли?.. нет!.. Ну, беда небольшая!Лишь поняла бы бедняжка больная.

Благо теперь догадалась она,Что отдаваться ему не должна,

А остальное все сделает время.Сеет он все-таки доброе семя!

В нашей степной полосе, что ни шаг,Знаете вы, — то бугор, то овраг.

В летнюю пору безводны овраги,Выжжены солнцем, песчаны и наги,

Осенью грязны, не видны зимой,Но погодите: повеет весной

С теплого края, оттуда, где людиДышат вольнее — в три четверти груди, —

Красное солнце растопит снега,Реки покинут свои берега, —

Чуждые волны кругом разливая,Будет и дерзок и полон до края

Жалкий овраг… Пролетела весна —Выжжет опять его солнце до дна,

Но уже зреет на ниве поемной,Что оросил он волною заемной,

Пышная жатва. Нетронутых силВ Саше так много сосед пробудил…

Эх! говорю я хитро, непонятно!Знайте и верьте, друзья: благодатна

Всякая буря душе молодой —Зреет и крепнет душа под грозой.

Чем неутешнее дитятко ваше,Тем встрепенется светлее и краше:

В добрую почву упало зерно —Пышным плодом отродится оно!(1854–1855)

Мороз, Красный нос

Посвящаю моей сестре Анне Алексеевне

Ты опять упрекнула меня,Что я с музой моей раздружился,Что заботам текущего дняИ забавам его подчинился.Для житейских расчетов и чарНе расстался б я с музой моею,Но бог весть, не погас ли тот дар,Что, бывало, дружил меня с нею?Но не брат еще людям поэт,И тернист его путь, и непрочен,Я умел не бояться клевет,Не был ими я сам озабочен;Но я знал, чье во мраке ночномНадрывалося сердце с печалиИ на чью они грудь упадали свинцом,И кому они жизнь отравляли.И пускай они мимо прошли,Надо мною ходившие грозы,Знаю я, чьи молитвы и слезыРоковую стрелу отвели…Да и время ушло, — я устал…Пусть я не был бойцом без упрека,Но я силы в себе сознавал,Я во многое верил глубоко,А теперь — мне пора умирать…Не затем же пускаться в дорогу,Чтобы в любящем сердце опятьПробудить роковую тревогу…

Присмиревшую Музу моюЯ и сам неохотно ласкаю…Я последнюю песню поюДля тебя — и тебе посвящаю.Но не будет она веселей,Будет много печальнее прежней,Потому что на сердце темнейИ в грядущем еще безнадежней…

Буря воет в саду, буря ломится в дом,Я боюсь, чтоб она не сломилаСтарый дуб, что посажен отцом,И ту иву, что мать посадила,Эту иву, которую тыС нашей участью странно связала,На которой поблекли листыВ ночь, как бедная мать умирала…

И дрожит и пестреет окно…Чу! как крупные градины скачут!Милый друг, поняла ты давно —Здесь одни только камни не плачут…

Часть первая

Смерть крестьянина

Савраска увяз в половине сугроба —Две пары промерзлых лаптейДа угол рогожей покрытого гробаТорчат из убогих дровней.

Старуха в больших рукавицахСавраску сошла понукать.Сосульки у ней на ресницах,С морозу — должно полагать.

Привычная дума поэтаВперед забежать ей спешит:Как саваном, снегом одета,Избушка в деревне стоит,

В избушке — теленок в подклети,Мертвец на скамье у окна;Шумят его глупые дети,Тихонько рыдает жена.

Сшивая проворной иголкойНа саван куски полотна,Как дождь, зарядивший надолго,Негромко рыдает она.

Три тяжкие доли имела судьба,И первая доля: с рабом повенчаться,Вторая — быть матерью сына раба,А третья — до гроба рабу покоряться,И все эти грозные доли леглиНа женщину русской земли.Века протекали — все к счастью стремилось,Все в мире по нескольку раз изменилось,Одну только бог изменить забывалСуровую долю крестьянки.И все мы согласны, что тип измельчалКрасивой и мощной славянки.

Случайная жертва судьбы!Ты глухо, незримо страдала,Ты свету кровавой борьбыИ жалоб своих не вверяла, —

Но мне ты их скажешь, мой друг!Ты с детства со мною знакома.Ты вся — воплощенный испуг,Ты вся — вековая истома!Тот сердца в груди не носил,Кто слез над тобою не лил!

Однако же речь о крестьянкеЗатеяли мы, чтоб сказать,Что тип величавой славянкиВозможно и ныне сыскать.

Есть женщины в русских селеньяхС спокойною важностью лиц,С красивою силой в движеньях,С походкой, со взглядом цариц,

Их разве слепой не заметит,А зрячий о них говорит:«Пройдет — словно солнце осветит!Посмотрит — рублем подарит!»

Идут они той же дорогой,Какой весь народ наш идет,Но грязь обстановки убогойК ним словно не липнет. Цветет

Красавица, миру на диво,Румяна, стройна, высока,Во всякой одежде красива,Ко всякой работе ловка.

И голод, и холод выносит,Всегда терпелива, ровна…Я видывал, как она косит:Что взмах — то готова копна!

Платок у ней на ухо сбился,Того гляди косы падут.Какой-то парнек изловчилсяИ кверху подбросил их, шут!

Тяжелые русые косыУпали на смуглую грудь,Покрыли ей ноженьки босы,Мешают крестьянке взглянуть.

Она отвела их руками,На парня сердито глядит.Лицо величаво, как в раме,Смущеньем и гневом горит…

По будням не любит безделья.Зато вам ее не узнать,Как сгонит улыбка весельяС лица трудовую печать.

Такого сердечного смеха,И песни, и пляски такойЗа деньги не купишь. «Утеха!»Твердят мужики меж собой.

В игре ее конный не словит,В беде не сробеет — спасет:Коня на скаку остановит,В горящую избу войдет!

Красивые, ровные зубы,Что крупные перлы у ней,Но строго румяные губыХранят их красу от людей —

Она улыбается редко…Ей некогда лясы точить,У ней не решится соседкаУхвата, горшка попросить;

Не жалок ей нищий убогойВольно ж без работы гулять!Лежит на ней дельности строгойИ внутренней силы печать.

В ней ясно и крепко сознанье,Что все их спасенье в труде,И труд ей несет воздаянье:Семейство не бьется в нужде,

Всегда у них теплая хата,Хлеб выпечен, вкусен квасок,Здоровы и сыты ребята,На праздник есть лишний кусок.

Идет эта баба к обедниПред всею семьей впереди:Сидит, как на стуле, двухлетнийРебенок у ней на груди,

Рядком шестилетнего сынаНарядная матка ведет…И по сердцу эта картинаВсем любящим русский народ!

И ты красотою дивила,Была и ловка, и сильна,Но горе тебя иссушило,Уснувшего Прокла жена!

Горда ты — ты плакать не хочешь,Крепишься, но холст гробовойСлезами невольно ты мочишь,Сшивая проворной иглой.

Слеза за слезой упадаетНа быстрые руки твои.Так колос беззвучно роняетСозревшие зерна свои…

В селе, за четыре версты,У церкви, где ветер шатаетПобитые бурей кресты,Местечко старик выбирает;

Устал он, работа трудна,Тут тоже сноровка нужна —

Чтоб крест было видно с дороги,Чтоб солнце играло кругом.В снегу до колен его ноги,В руках его заступ и лом,

Вся в инее шапка большая,Усы, борода в серебре.Недвижно стоит, размышляя,Старик на высоком бугре.

Решился. Крестом обозначил,Где будет могилу копать,Крестом осенился и началЛопатою снег разгребать.

Иные приемы тут были,Кладбище не то, что поля:Из снегу кресты выходили,Крестами ложилась земля.

Согнув свою старую спину,Он долго, прилежно копал,И желтую мерзлую глинуТотчас же снежок застилал.

Ворона к нему подлетела,Потыкала носом, прошлась:Земля как железо звенелаВорона ни с чем убралась…

Могила на славу готова,«Не мне б эту яму копать!(У старого вырвалось слово.)Не Проклу бы в ней почивать,

Не Проклу!..» Старик оступился,Из рук его выскользнул ломИ в белую яму скатился,Старик его вынул с трудом.

Пошел… по дороге шагает…Нет солнца, луна не взошла…Как будто весь мир умирает:Затишье, снежок, полумгла…

В овраге, у речки Желтухи,Старик свою бабу нагналИ тихо спросил у старухи:«Хорош ли гробок-то попал?»

Уста ее чуть прошепталиВ ответ старику: «Ничего».Потом они оба молчали,И дровни так тихо бежали,Как будто боялись чего…

Деревня еще не открылась,А близко — мелькает огонь.Старуха крестом осенилась,Шарахнулся в сторону конь —

Без шапки, с ногами босыми,С большим заостренным колом,Внезапно предстал перед нимиСтаринный знакомец Пахом.

Прикрыты рубахою женской,Звенели вериги на нем;Постукал дурак деревенскойВ морозную землю колом,

Потом помычал сердобольно,Вздохнул и сказал: «Не беда!На вас он работал довольно!И ваша пришла череда!

Мать сыну-то гроб покупала,Отец ему яму копал,Жена ему саван сшивалаВсем разом работу вам дал!..»

Опять помычал — и без целиВ пространство дурак побежал.Вериги уныло звенели,И голые икры блестели,И посох по снегу черкал.

У дома оставили крышу,К соседке свели ночеватьЗазябнувших Машу и ГришуИ стали сынка обряжать.

Медлительно, важно, суровоПечальное дело велось:Не сказано лишнего слова,Наружу не выдано слез.

Уснул, потрудившийся в поте!Уснул, поработав земле!Лежит, непричастный заботе,На белом сосновом столе,

Лежит неподвижный, суровый,С горящей свечой в головах,В широкой рубахе холщовойИ в липовых новых лаптях.

Большие, с мозолями, руки,Подъявшие много труда,Красивое, чуждое мукиЛицо — и до рук борода…

Пока мертвеца обряжали,Не выдали словом тоски,И только глядеть избегалиДруг другу в глаза бедняки,

Но вот уже кончено дело,Нет нужды бороться с тоской,И что на душе накипело,Из уст полилося рекой.

Не ветер гудит по ковыли,Не свадебный поезд гремит —Родные по Прокле завыли,По Прокле семья голосит:

«Голубчик ты наш сизокрылый!Куда ты от нас улетел?Пригожеством, ростом и силойТы ровни в селе не имел.

Родителям был ты советник,Работничек в поле ты был,Гостям хлебосол и приветник,Жену и детей ты любил…

Что ж мало гулял ты по свету?За что нас покинул, родной?Одумал ты думушку эту,Одумал с сырою землей —

Одумал — а нам оставатьсяВелел во миру, сиротам,Не свежей водой умываться,Слезами горючими нам!

Старуха помрет со кручины,Не жить и отцу твоему,Береза в лесу без вершины —Хозяйка без мужа в дому.

Ее не жалеешь ты, бедной,Детей не жалеешь… Вставай!С полоски своей заповеднойПо лету сберешь урожай!

Сплесни, ненаглядный, руками,Сокольим глазком посмотри,Тряхни шелковыми кудрями,Сахарны уста раствори!

На радостях мы бы сварилиИ меду и браги хмельной,За стол бы тебя посадили —Покушай, желанный, родной!

А сами напротив бы стали,Кормилец, надежа семьи!Очей бы с тебя не спускали,Ловили бы речи твои…»

На эти рыданья и стоныСоседи валили гурьбой:Свечу положив у иконы,Творили земные поклоныИ шли молчаливо домой.

На смену входили другие,Но вот уж толпа разбрелась,Поужинать сели родные —Капуста да с хлебушком квас.

Старик бесполезной кручинеСобой овладеть не давал:Подладившись ближе к лучине,Он лапоть худой ковырял.

Протяжно и громко вздыхая,Старуха на печку легла,А Дарья, вдова молодаяПроведать ребяток пошла.

Всю ноченьку, стоя у свечки,Читал над усопшим дьячок,И вторил ему из-за печкиПронзительным свистом сверчок.

Сурово метелица вылаИ снегом кидала в окно,Невесело солнце всходило:В то утро свидетелем былоПечальной картины оно.

Савраска, запряженный в сани,Понуро стоял у ворот;Без лишних речей, без рыданийПокойника вынес народ.

— Ну, трогай, саврасушка! трогай!Натягивай крепче гужи!Служил ты хозяину много,В последний разок послужи!..

В торговом селе ЧистопольеКупил он тебя сосунком,Взрастил он тебя на приволье,И вышел ты добрым конем.

С хозяином дружно старался,На зимушку хлеб запасал,Во стаде ребенку давался,Травой да мякиной питался,А тело изрядно держал.

Когда же работы кончалисьИ сковывал землю мороз,С хозяином вы отправлялисьС домашнего корма в извоз.

Немало и тут доставалось —Возил ты тяжелую кладь,В жестокую бурю случалось,Измучась, дорогу терять.

Видна на боках твоих впалыхКнута не одна полоса,Зато на дворах постоялыхПокушал ты вволю овса.

Слыхал ты в январские ночиМетели пронзительный войИ волчьи горящие очиВидал на опушке лесной;

Продрогнешь, натерпишься страху,А там — и опять ничего!Да, видно, хозяин дал маху —Зима доконала его!..

Случилось в глубоком сугробеПолсуток ему простоять,Потом то в жару, то в ознобеТри дня за подводой шагать:

Покойник на срок торопилсяДо места доставить товар.Доставил, домой возвратился —Нет голосу, в теле пожар!

Старуха его окотилаВодой с девяти веретенИ в жаркую баню сводила,Да нет — не поправился он!

Тогда ворожеек созвали —И поят, и шепчут, и трут —Все худо! Его продевалиТри раза сквозь потный хомут,

Спускали родимого в пролубь,Под куричий клали насест…Всему покорялся, как голубь,—А плохо — и пьет и не ест!

Еще положить под медведя,Чтоб тот ему кости размял,Ходебщик сергачевский Федя —Случившийся тут — предлагал.

Но Дарья, хозяйка больного,Прогнала советчика прочь:Испробовать средства иногоЗадумала баба: и в ночь

Пошла в монастырь отдаленный(Верстах в тридцати от села),Где в некой иконе явленнойЦелебная сила была.

Пошла, воротилась с иконой —Больной уж безгласен лежал,Одетый как в гроб, причащенный,Увидел жену, простоналИ умер…

… Саврасушка, трогай,Натягивай крепче гужи!Служил ты хозяину много,В последний разок послужи!

Чу! два похоронных удара!Попы ожидают — иди!..Убитая, скорбная пара,Шли мать и отец впереди.

Ребята с покойником обаСидели, не смея рыдать,И, правя савраской, у гробаС вожжами их бедная мать

Шагала… Глаза ее впали,И был не белей ее щекНадетый на ней в знак печалиИз белой холстины платок.

За Дарьей — соседей, соседокПлелась негустая толпа,Толкуя, что Прокловых детокТеперь незавидна судьба,

Что Дарье работы прибудет,Что ждут ее черные дни.«Жалеть ее некому будет», —Согласно решили они…

Как водится, в яму спустили,Засыпали Прокла землей;Поплакали, громко повыли,Семью пожалели, почтилиПокойника щедрой хвалой.

Сам староста, Сидор Иваныч,Вполголоса бабам подвыл,И «Мир тебе, Прокл Севастьяныч! —Сказал, — благодушен ты был,

Жил честно, а главное: в сроки —Уж как тебя бог выручал —Платил господину оброкиИ подать царю представлял!»

Истратив запас красноречья,Почтенный мужик покряхтел:«Да, вон она, жизнь человечья!» —Прибавил — и шапку надел.

«Свалился… а то-то был в силе!..Свалился… не минуть и нам!..»Еще покрестились могилеИ с богом пошли по домам.

Высокий, седой, сухопарый,Без шапки, недвижно-немой,Как памятник, дедушка старыйСтоял на могиле родной!

Потом старина бородатыйЗадвигался тихо по ней,ровняя землицу лопатойПод вопли старухи своей.

Когда же, оставивши сына,Он с бабой в деревню входил:«Как пьяных, шатает кручина!Гляди-тко!..» — народ говорил.

А Дарья домой воротилась —Прибраться, детей накормить.Ай-ай! как изба настудилась!Торопится печь затопить,

Ан глядь — ни полена дровишек!Задумалась бедная мать:Покинуть ей жаль ребятишекХотелось бы их приласкать,

Да времени нету на ласки.К соседке свела их вдова.И тотчас, на том же савраске,Поехала в лес, по дрова…

Часть вторая