Лариса Миллер - Четверг пока необитаем Страница 3

Леночке Колат

А ты непременно себе заведи

Того, кто прижмёт тебя нежно к груди.

А если сие от тебя не зависит

И если тоска свою норму превысит,

Тогда заведи, пустоту не любя,

Котёнка, чтоб спал на груди у тебя.

«Зеркальным отражён стеклом…»

Зеркальным отражён стеклом

Под новым падает углом

Сегодня луч. И это значит,

Что счёт возможностям не начат,

И книг земных не истрепать,

И тайн земных не исчерпать.

«Наверное, в ущерб сюжету…»

Наверное, в ущерб сюжету

Лелею я минуту эту,

Не отпускаю от себя,

Сюжет волнующий губя.

Нет ни интриги, ни погони,

А лишь снежинка на ладони.

«Слава Богу, я снова в небесную рамку вместилась…»

Слава Богу, я снова в небесную рамку вместилась,

Хоть, увы, ближе к краю из центра картины сместилась.

Вот проснулась и вижу в окно лучезарную рамку,

Не затем ведь вписалась в неё, чтоб тянуть свою лямку.

А затем, чтоб летать и не ведать – отвесно ль, полого,

Лишь бы крылья расправить, что за ночь

                                                             помялись немного.

«Жемчужный снег, хрустальный воздух, птичка…»

Жемчужный снег, хрустальный воздух, птичка

В лесной кормушке. «Рай» – гласит табличка.

Перевернёшь табличку – слово «ад»

Прочтёшь, застыв у тех же самых врат.

Да-да, всё так: жемчужный и хрустальный,

Но и сиротство, и исход летальный.

«Но с течением времени, верю, с течением…»

Но с течением времени, верю, с течением

Этой снежной зимы я вздохну с облегчением.

Ожиданием дышит любая строка.

Даже странно, что нет облегченья пока.

Снег так нежен, что с ним беспокойство не вяжется.

Так и кажется – всё потихоньку уляжется.

«Как хорошо в летящем этом доме!..»

Как хорошо в летящем этом доме!

Он так летит сквозь время и простор,

Что кажется: оседлость – это вздор,

И много чем мы обладаем, кроме

Оседлости. Да и зачем она,

Когда и счастье, и беда – без дна.

«Рай какой – изумруд, бирюза!..»

Рай какой – изумруд, бирюза!

Ну а я – как коза-дереза,

Что один ухватила листочек,

Проходя через шаткий мосточек.

Мне всё мало. Я всё голодна.

Как услышу желанное: «На,

Для тебя здесь и листья, и травка»,

Отвечаю: «А будет добавка?»

«Держи меня крепко, сжимай мне запястье…»

Держи меня крепко, сжимай мне запястье.

Быть вместе – такое печальное счастье.

Быть вместе – такая счастливая грусть.

И пусть нам немного осталось, и пусть

Родимый наш край Божья длань не ласкала,

Но в этом краю я тебя отыскала.

«И чудится мне: не сейчас, так потом…»

И чудится мне: не сейчас, так потом

Мне что-то такое расскажут о том,

Чему нет названья, такое услышу

Про то, чем дышу, от чего я завишу,

Про дом, где знакома мне каждая щель,

Про будней и праздников всю канитель,

Такое услышу, что ночью бессонной

«Ах, вот оно что!» – прошепчу потрясённо.

«Пока не придумал Создатель, чем кончить всё это…»

Пока не придумал Создатель, чем кончить всё это

Мы будем блуждать в темноте или слепнуть от света,

По струнке ходить иль с пути то и дело сбиваться,

Года торопить, чтобы после по ним убиваться,

Хвалиться обновкой иль думать о перелицовке,

Покуда Творец не найдёт подходящей концовки.

«Как всё же печально дела обстоят!..»

Как всё же печально дела обстоят!

Те дни, что стояли, уже не стоят,

И улиц тех нет, по которым кружила,

И многих из тех, кем я так дорожила,

Не стало. И время сечёт, как картечь,

И не понимаю, как это пресечь.

«Окрестности эти и тот окоём…»

Окрестности эти и тот окоём

На срок неизвестный мне сдали внаём,

И я растерялась, всем этим владея

И не понимая, зачем я и где я.

И только теперь в эту даль, в эту высь

Я так влюблена, что хоть снова родись.

«Вот снег, вот полог голубой…»

Вот снег, вот полог голубой,

А дальше дело за тобой,

Теперь – твой ход, твоя подача,

Дай пожелать тебе удачи —

Чтоб соответствовал ты сам

Просторам снежным, небесам.

«А дело было летом в детсаду…»

А дело было летом в детсаду.

Я в мёртвый час спала на раскладушке.

Нет, не спала – смотрела на макушки

Деревьев в незапамятном году.

А на меня в тот тихий-тихий час

Смотрели небеса такой окраски

Невиданной. Мы спали на участке,

На воздухе укладывали нас.

И было столько звонких птичьих стай.

Всё расскажу. Мне только волю дай.

«Нет, послушай, когда я работала в школе…»

Нет, послушай, когда я работала в школе,

Я стишок задала второкласснику Коле

И забыла спросить. Ну а он весь урок

Повторял про себя эти несколько строк.

Повторял про себя и шептал их соседу.

Но не вспомнила я ни во вторник, ни в среду.

А однажды пришла ко мне Колина мать

И, смущаясь, сказала: «Не может он спать.

То ночами зубрит, то проснётся с рассветом».

Не приди она, я б не узнала об этом.

Боже, сколько же их – тех неведомых Коль,

Кому я причинила нечаянно боль.

«Нас в детстве учили…»

Нас в детстве учили: «Скажи, мол, волшебное слово,

Тогда и не будут с тобой обращаться сурово».

С той самой поры говорю, говорю, говорю,

Прошу очень ласково, вежливо благодарю,

Волшебное слово с таким же волшебным рифмую,

Пытаясь задобрить судьбу свою глухонемую.

«Только не говорите, не надо, что наше горючее…»

Только не говорите, не надо, что наше горючее,

Наше топливо – мука и боль, то тупая, то жгучая.

Только не говорите, что наше богатство – страдание.

Я-то верю, что я получила другое задание:

Отыскать все крупицы и зёрна веселья и радости

И ценить их, как в детстве военном ценила я сладости.

«А вдруг он приходил раскрыть секрет…»

А вдруг он приходил раскрыть секрет,

Поговорить об очень важном деле,

А вдруг он был особым днём недели,

Какой бывает только раз в сто лет.

Но было мне совсем не до того,

И я почти не слушала его.

«Ну а моё четверостишье…»

Ну а моё четверостишье

Похоже больше на затишье,

Когда слышнее звуки те,

Что еле слышны в суете.

«Остаться в картине, не выйти за рамки…»

Остаться в картине, не выйти за рамки,

Остаться в спектакле и чтобы в программке

Меня указали, остаться в киношке,

Хоть в кадре сметать после завтрака крошки.

И в книге безумной, и горькой и сладкой,

Остаться, остаться хотя бы закладкой.

«Я малолетка. Я в Клину…»

Я малолетка. Я в Клину.

Я у Чайковского в плену.

Я тереблю промокший, мятый

Платочек. Плачу я над Пятой

Симфонией. Пластинку нам

Поставили. За дверью гам.

В музее людно. День воскресный.

А музыка с горы отвесной

Столкнула, снова вознесла.

Я плакала. Душа росла.

«А в детстве моём, золотом, негасимом…»

А в детстве моём, золотом, негасимом,

Так пахло любимым моим керосином.

Стоял в керосиновой лавочке звон:

Звенели монеты, прилавок, бидон.

Там дяденька в кожаном фартуке прочном

С утра и до ночи движением точным

Его разливал, разливал, разливал.

Он царством тем сказочным повелевал.

Мой день был огромным. Мне лет было мало,

И я до прилавка едва доставала.

«Я немного посплю…»

Я немного посплю. Ну а вы мне местечко держите.

На него хоть газету, хоть зонт, хоть ладонь положите.

Я люблю эту явь и хочу непременно вернуться.

Так держите мне место, чтоб было, куда мне приткнуться

После странного сна, сна, который и в силах, и вправе

Сделать что-то своё из обрывков покинутой яви.

«Это раннее утро, оно – как младенец невинный…»

Это раннее утро, оно – как младенец невинный.

Что ему наша боль и усталость и быт наш рутинный?

У него над душой не стояли ещё и над ухом

Не жужжали. Оно – в том, что было – ни сном и ни духом.

«Боже, как хорошо улыбаться во сне…»

Боже, как хорошо улыбаться во сне

И, проснувшись под утро, опять улыбаться

Так, как будто бы всё начинает сбываться,

И зима на излёте, и дело к весне.

На излёте зима, но не ты и не я.

Вот проснёшься, шепну тебе: «Радость моя».

«А весна, как обычно, взялась мне мозги полоскать…»

А весна, как обычно, взялась мне мозги полоскать,

То весёлым дождём, то лучами в лицо мне плескать,

Тёплым ветром ерошить мне волосы и уверять,

Что в поток переменчивых дней не опасно нырять.

Пусть плетёт кружева. Не прерву её трезвым: «Да брось!»

Ну зачем же ей знать, что давно её вижу насквозь.