Андрей Грицман - Вариации на тему. Избранные стихотворения и поэмы Страница 3

* * *

Ситуация грустная, моя дорогая.Воздух распадается на хладные глыбы.Мы в них живём, оберегая —каждый своё, я, например – губы.

Сколько лет я шепчу, прошу слова.Мы с жизнью всю жизнь говорим о разном.Я не прихожусь ко двору и каждый раз сноваищу полосу жизни, за которой – бездна.

Но и к бездне глаз привыкает устало.Там что-то знакомое движется и мерцает:мешки, головные уборы, без конца и краятоска-пересадка, толчея вокзала.

* * *

По поводу ситуации, моя дорогая.Она, по-прежнему, грустная,по меньшей мере.Теряешь одну,приходит другая.Но каждый сам, в одиночку,боится своей потери.Что такое потеря?Поиски дома, пустое местов груди субъекта.Правоверные за менясправляют субботу,где угодно, а я, молодея,ношу по гостям грудную клетку.

Как стареет женщина?Память о боли,крик: Филипп! – в окно,в горящую бездну.Забота о пыли.

Мужчина стареет, как волк в диком поле,ища реку родную.Потом на пределе —видит душу свою, как маяк в тумане,плывущий, зримый, недостижимый.Корабль жизни проходит мимов мерцающем караване,и на борту неразборчиво имя.

Что же остаётся?Глоток свободы. Приятие неизбежного счёта,счета, заботы, вечерняя почта.О чём, Всевышний? Дожить до субботы,До Рош Хашана, до Эрец —и там залечь ночью.Камень стынет медленно.Звёзды хрупки. Пахнетгорящим вереском, мусоромот Рамаллы, сухой кровью.

Лежу один, поднимая к лунеозябшие руки, своему покою не веря.И на меня, тихо старея,глядят удивлённомасличные деревья,так и не узнав, что они деревья.

Сверстники

Что нас связывало?Трудно сейчас сказать.Наверное, некуда было деться.Под ногами плыл и дымился июльский асфальт.Уезжая, я так и не сумел проститься.

Кто он был: школьный друг, собутыльник,соперник?Помню какой-то горчичный районный клуб,пыльный ветер, сдувавший пивную пенус потрескавшихся лихорадящих губ.

Где он теперь, постоялец дурного сна?Когда рассветает – остывает моя тревога.Ещё была неизбежная, незабываемая – она —на дне моего високосного года.

Говорили: нас трое! Распутицы жизнисплели и разъяли прозрачные узы.Весть обо мне потеряна на середине,да и они растаялив переименованных городахнесуществующего Союза.

И вот я гляжу сквозь веки и прошу: усни.Только там до утра и возможны встречи.Когда клочья полицейской сиренывисят во сне на ветке сирени у истока ночи.

Возвращение

В этом городе бесполезны слова —всё там названо.Вспять привычно направленная река,свет её газовый.На промокшей извёстке граффити дворов,вонь подъезда.Без названья бездонного счастья покров,где мы вместе.

Это маятник жизни, двуствольность судьбы,зазеркальность.Вот и нам навсегда суждено полюбитьнереальностьи несбыточность возвращенья в фантомную,чудную, чадную боль без возвратау трамвайных путей, у вокзальных ларьков,где двукратно

покидаю себя, на вагонном окне повисаюхимерой,под глоток, перестук, под гарь полосы,под Глиэра.Это место такое, что если глотнёшьвоздух встречный,он сочится потом всю жизнь из душиречью.

Ботанический сад

И снег, скользящий по листам агавы,и дрожь мимоз, и мыслящий тростникещё не рождены, и до весны —Москва на выдохе.В плену прозрачной лавыстаринный сад. У дальних парниковв снегу зимуют очертанья лилий.Сеть проводов на высоте легка,и бабочки ещё не появились.

Растений чудных перечень течётиз рукавичной кутанности ранней.Тропических цветов зияют раны.Антуриума ярко-красный ротвсё тянется к аглаонеме нежной,коснувшись алламанды на лету,но тоньше всех дендробиум прелестный,и чист простой пафиопедилюм.А обоюдоострых лелий стеблис пятиконечниками розоватых тайнобручены с бегонией Беттина,Беттина Ротшильд, не «semperflorens».

Я вижу, как выходит в тихий садмисс Томпсон бросить взгляд на клеродендрон,давно уже политый дядей Томом,с росой, крупнеющей на глянцевитом лбу.В то время как (лишь пушка зоревая), полковникУилксв хрустящем белом шлемевнизу акалифу ласкает жёлтым пальцем.

Мы прятались в тропических лесахховеи Бельмора, вдыхаябезумный женский ароматгоффмании двуцветной.

Акокантера пышная, пилея,фиттония серебряножильчатая,пиррейма Лоддигеза,эониум, элизиум, Эол.

Кончалось всё агавой, бересклетом,японским садом с ярко-синим небом,эхмеей Вайлбаха и строгим молочаем.

Вот перечень цветов. Фонарь и ночь.Шагает он, диктующий с листа.Она – у «ундервуда» с папиросой.Мороз, косые тени, полусон.Снег тянется на свет и липнет.В заснеженной, простуженной Москвелатинский перечень торжественных имёни запах эвкалипта.

Иерусалим

Колючий полдень.Преющий базар.И облако на бреющем полётенад городом —как талисман галута.

Автобусный вокзал —разбухший лазаретвремён осады Яффы.Пыль. Гумилёва лик,мираж в жаре растаял,жить устав.

Росою к ночи бисер на холмах.У входа в город – смена караула.На кедах – двух тысячелетний прах.Провалы дышатсыростью и гулом.

Непоправимы образы и вечны.В известняке – квадрат окна:там юный мой отецв Йешиве вечеромодин застылнад книгой до утра.

За каждой дверью —дремлющая бездна,прикрытая восточным покрывалом.Как декорация —всё бесконечно близко:Крым, Иордания, горизонтальный месяц.Я вышел из кафе, из-под навеса,но бабушки лицо в толпе пропало.

* * *

Так и болтаешься между TV и компьютером:Хоть шаром покати, хоть Шароном.С полуночи знаешь, что случится утром.Вчерашний вечер прошёл бескровно.Только солнце село в пустыню сухой крови.Мёртвое море спокойно, как в провинции «Лебединое озеро».Тени, как патрули, тают по двое.И вся земля – это точка зеро.

Расстегни ворот, загори, помолодей, умойся.Прохладны холмы Иерусалима утром.Там сквозные, резкие, быстрые грозыобмоют красные черепичные крыши и без тебя обойдутся.Кому там нужны твои карма и сутра?

К вечеру маятник ужаса застынет в стекле безразличия.Заботы затоном затягивают под надкостницу.Жизнь-то одна, и она – неизбежная.Вот она, жизнь твоя – места имение личное.Только крики чужих детей висят гроздью на переносице.

Пересадка

Фото: взорванный Франкфурт на фоне аквариума пивной,чёрно-белое фото на новом могильном камне.Сегодня небо – остановленное дно,но без В-52 в зоне разорванного заката.

Я здесь – только тень. Случайная остановка.Пересадка на пути из прошлого в послезавтра.От семейного древа остались тольколистья писем, стены без тенейда заросшая лавка.

Послезавтра сулит покойную волю.Tолько я не верю в его посулы.Здесь всё ещё дышит дымное поле.Тут небо обычно – облачный бархат.Мы здесь были недолго.Чёрной точкой на белом.Чёрно-белое фото: взорванный Франкфурт.

Рождественские стихи