Михаил Лермонтов - Том 4. Поэмы 1835-1841 Страница 3

Игумен

На что нам знать твои мечты?Не для того пред нами ты!В другом ты ныне обвинен,И хочет истины закон.Открой же нам друзей своих,Убийц, разбойников ночных,Которых страшные делаСмывает кровь и кроет мгла,С которыми, забывши честь,Ты мнил несчастную увезть.

Арсений

Мне их назвать? — Отец святой,Вот что умрет во мне, со мной.О нет, их тайну — не моюЯ неизменно сохраню,Пока земля в урочный час,Как двух друзей, не примет нас.Пытай железом и огнем,Я не признаюся ни в чем;И если хоть минутный крикИзменит мне… тогда, старик,Я вырву слабый мой язык!..

Монах

Страшись упорствовать, глупец!К чему? уж близок твой конец,Скорее тайну нам предай.За гробом есть и ад и рай,И вечность в том или в другом!..

Арсений

Послушай, я забылся сномВчера в темнице. Слышу вдругЯ приближающийся звук,Знакомый, милый разговор,И будто вижу ясный взор…И, пробудясь во тьме, скорейИщу тех звуков, тех очей…Увы! они в груди моей!Они на сердце, как печать,Чтоб я не смел их забывать,И жгут его, и вновь живят…Они мой рай, они мой ад!Для вспоминания об нихЖизнь — ничего, а вечность — миг!

Игумен

Богохулитель, удержись!Пади на землю, плачь, молись,Прими святую в грудь боязнь…Мечтанья злые — божья казнь!Молись ему…

Арсений

    Напрасный труд!Не говори, что божий судОпределяет мне конец:Всё люди, люди, мой отец!Пускай умру… но смерть мояНе продолжит их бытия,И дни грядущие моиИм не присвоить — и в крови,Неправой казнью пролито́й,В крови безумца молодой,Им разогреть не сужденоСердца, увядшие давно;И гроб без камня и креста,Как жизнь их ни была свята,Не будет слабым их ногамСтупенью новой к небесам;И тень несчастного, поверь,Не отопрет им рая дверь!..Меня могила не страшит:Там, говорят, страданье спитВ холодной, вечной тишине,Но с жизнью жаль расстаться мне!Я молод, молод — знал ли тыЧто значит молодость, мечты?Или не знал? Или забыл,Как ненавидел и любил?Как сердце билося живейПри виде солнца и полейС высокой башни угловой,Где воздух свеж, и где поройВ глубокой трещине стены,Дитя неведомой страны,Прижавшись голубь молодойСидит, испуганный грозой?..Пускай теперь прекрасный светТебе постыл… ты слеп, ты сед,И от желаний ты отвык…Что за нужда? ты жил, старик;Тебе есть в мире что забыть,Ты жил — я также мог бы жить!..

Но тут игумен с места встал,Речь нечестивую прервал,И негодуя все вокругНа гордый вид и гордый дух,Столь непреклонный пред судьбой,Шептались грозно меж собой,И слово пытка там и тамВмиг пробежало по устам;Но узник был невозмутим,Бесчувственно внимал он им.Так бурей брошен на песокХудой, увязнувший челнок,Лишенный весел и гребцов,Недвижим ждет напор валов.

· · ·· · ·· · ·…Светает. В поле тишина.Густой туман, как пеленаС посеребренною каймой,Клубится над Днепром рекой.И сквозь него высокий бор,Рассыпанный по скату гор,Безмолвно смотрится в реке,Едва чернея вдалеке.И из-за тех густых лесовВыходят стаи облаков,А из-за них, огнем горя,Выходит красная заря.Блестят кресты монастыря;По длинным башням и стенамИ по расписанным вратамПрекрасный, чистый и живой,Как счастье жизни молодой,Играет луч ее златой.

Унылый звон колоколовСозвал уж в храм святых отцов;Уж дым кадил между столбовВился струей, и хор звучал…Вдруг в церковь служка прибежал,Отцу игумену шепнулОн что-то скоро — тот вздрогнулИ молвил: «Где же казначей?Поди спроси его скорей,Не затерял ли он ключей!»И казначей из алтаряПришел дрожа и говоря,Что все ключи еще при нем,Что не виновен он ни в чем!Засуетились чернецы,Забегали во все концы,И свод нередко повторялСлова: бежал! кто? как бежал?И в монастырскую тюрьмуПошли один по одному,Загадкой мучаясь простой,Жильцы обители святой!..

Пришли, глядят: распиленаРешетка узкого окна,Во рву притоптанный песокХранил следы различных ног;Забытый на песке лежалСтальной, зазубренный кинжал,И польский шелковый кушакИзорван, скручен кое-как,К ветвям березы под окномПривязан крепким был узлом.

Пошли прилежно по следам:Они вели к Днепру — и тамМогли заметить на мелиРубец отчалившей ладьи.Вблизи на прутьях тростникаЛоскут того же кушакаВисел, в воде одним концом,Колеблем ранним ветерком.

«Бежал! — Но кто ж ему помог?Конечно люди, а не бог!..И где же он нашел друзей?Знать, точно он большой злодей!»Так, собираясь, меж собойТвердили иноки порой.

Глава III

'Tis he! 'tis he! I know him now;

I know him by his pallid brow…

Зима! Из глубины снеговВстают чернея пни дерёв,Как призраки, склонясь челомНад замерзающим Днепром.Глядится тусклый день в стеклоПрозрачных льдин — и занеслоОвраги снегом. На зареЛишь заяц крадется к нореИ прыгая назад, вперед,Свой след запутанный кладет;Да иногда, во тьме ночной,Раздастся псов протяжный вой,Когда голодный и худойОбходит волк вокруг гумна.И если в поле тишина,То даже слышны издалиЕго тяжелые шаги,И скрып, и щелканье зубов;И каждый вечер меж кустовСто ярких глаз, как свечи в ряд,Во мраке прыгают, блестят…

Но вьюги зимней не страшась,Однажды в ранний утра часБоярин Орша дал приказСобраться челяди своей,Точить ножи, седлать коней;И разнеслась везде молва,Что беспокойная ЛитваС толпою дерзких воеводНа землю русскую идет.От войска русские гонцыВо все помчалися концы,Зовут бояр и их людейНа славный пир — на пир мечей!

Садится Орша на коня,Дал знак рукой, гремя, звеня,Средь вопля женщин и детейВсе повскакали на коней,И каждый с знаменьем крестаЗа ним проехал в ворота;Лишь он, безмолвный, не крестясь,Как бусурман, татарский князь,К своим приближась воротам,Возвел глаза — не к небесам;Возвел он их на терем тот,Где прежде жил он без забот,Где нынче ветер лишь живет,И где, качая изредкаДверь без ключа и без замка,Как мать качает колыбель,Поет гульливая метель!..

· · ·· · ·· · ·Умчался дале шумный бой,Оставя след багровый свой…Между поверженных коней,Обломков копий и мечейВ то время всадник разъезжал;Чего-то, мнилось, он искал,То низко голову склоняДо гривы черного коня,То вдруг привстав на стременах…Кто ж он? не русский! и не лях —Хоть платье польское на немПестрело ярко серебром,Хоть сабля польская звеняСтучала по ребрам коня!Чела крутого смуглый цвет,Глаза, в которых мрак и светВ борьбе сменялися не раз,Почти могли б уверить вас,Что в нем кипела кровь татар…Он был не молод — и не стар.Но, рассмотрев его черты,Не чуждые той красотыНевыразимой, но живой,Которой блеск печальный свойМысль неизменная дала,Где всё, что есть добра и злаВ душе, прикованной к земле,Отражено как на стекле,Вздохнувши всякий бы сказал,Что жил он меньше, чем страдал.

Среди долины был курган.Корнистый дуб как великанЕго пятою попиралИ горделиво расстилалНад ним по прихоти своейШатер чернеющих ветвей.Тут бой ужасный закипел,Тут и затих. Громада тел,Обезображенных мечом,Пестрела на кургане том,И снег, окрашенный в крови,Кой-где протаял до земли;Кора на дубе вековомБыла изрублена кругом,И кровь на ней видна была,Как будто бы она теклаИз глубины сих новых ран…И всадник взъехал на курган,Потом с коня он соскочилИ так в раздумьи говорил:«Вот место — мертвый иль живойОн здесь… вот дуб — к нему спинойПрижавшись, бешеный старикРубился — видел я хоть миг,Как окружен со всех сторонС пятью рабами бился он,И дорого тебе, Литва,Досталась эта голова!..Здесь, сквозь толпу, издалекаЯ видел, как его рукаТри раза с саблей подняласьИ опустилась — каждый раз,Когда она являлась вновь,По ней ручьем бежала кровь…Четвертый взмах я долго ждал!Но с поля он не побежал,Не мог бежать, хотя б желал!..»И вдруг он внемлет слабый стон,Подходит, смотрит: «это он!»Главу, омытую в крови,Боярин приподнял с землиИ слабым голосом сказал:«И я узнал тебя! узнал!Ни время, ни чужой нарядНе изменят зловещий взгляд,И это бледное чело,Где преступление и злоПечать оставили свою.Арсений! — Так, я узнаю,Хотя могилы на краюУлыбку прежнюю твоюИ в ней шипящую змею!Я узнаю и голос твойМеж звуков стороны чужой,Которыми ты, может быть,Его желаешь изменить.Твой умысел постиг я весь,Я знаю, для чего ты здесь.Но верный родине моейНе отверну теперь очей,Хоть ты б желал, изменник-лях,Прочесть в них близкой смерти страх,И сожаленье и печаль…Но знай, что жизни мне не жаль,А жаль лишь то, что час мой бил,Покуда я не отомстил;Что не могу поднять меча,Что на руках моих, с плечаОмытых кровью до локтейЗлодеев родины моей,Ни капли крови нет твоей!..»— «Старик! о прежнем позабудь…Взгляни сюда, на эту грудь,Она не в ранах как твоя,Но в ней живет тоска-змея!Ты отомщен вполне, давно,А кем и как — не всё ль равно?Но лучше мне скажи, молю,Где отыщу я дочь твою?От рук врагов земли твоей,Их поцелуев и мечей,Хоть сам теперь меж ними я,Ее спасти я поклялся!»

«Скачи скорей в мой старый дом,Там дочь моя; ни ночь, ни днемНе ест, не спит, всё ждет да ждет,Покуда милый не придет!Спеши… уж близок мой конец,Теперь обиженный отецДля вас лишь страшен как мертвец!»Он дальше говорить хотел,Но вдруг язык оцепенел;Он сделать знак хотел рукой,Но пальцы сжались меж собой.Тень смерти мрачной полосойПромчалась на его челе;Он обернул лицо к земле,Вдруг протянулся, захрипел,И дух от тела отлетел!

К нему Арсений подошел,И руки сжатые развел,И поднял голову с земли;Две яркие слезы теклиИз побелевших мутных глаз,Собой лишь светлы, как алмаз.Спокойны были все черты,Исполнены той красоты,Лишенной чувства и ума,Таинственной, как смерть сама.

И долго юноша над нимСтоял раскаяньем томим,Невольно мысля о былом,Прощая — не прощен ни в чем!И на груди его потомОн тихо распахнул кафтан:Старинных и последних ранНа ней кровавые следыВились, чернели как бразды.Он руку к сердцу приложил,И трепет замиравших жилЕму неясно возвестил,Что в буйном сердце мертвецаКипели страсти до конца,Что блеск печальный этих глазГораздо прежде их погас!..

Уж время шло к закату дня,И сел Арсений на коня,Стальные шпоры он в бокаЕму вонзил — и в два прыжкаОт места битвы роковойОн был далеко. — ПеленойШирокою за ним лугаТянулись: яркие снегаПри свете косвенных лучейСверкали тысячью огней.Пред ним стеной знакомый лесЧернеет на краю небес;Под сень дерев въезжает он:Всё тихо, всюду мертвый сон,Лишь иногда с седого пня,Послыша близкий храп коня,Тяжелый ворон, царь степной,Слетит и сядет на другой,Свой кровожадный чистя клёвО сучья жесткие дерёв;Лишь отдаленный вой волков,Бегущих жадною толпойНа место битвы роковой,Терялся в тишине степей…Сыпучий иней вкруг ветвейБерез и сосен над путемПрозрачным свившихся шатромВисел косматой бахромой;И часто шапкой иль рукойКогда за них он задевал,Прах серебристый осыпалЕго лицо… и быстро онСкакал в раздумье погружен.Измучил непривычный бегЕго коня — в глубокий снегОн вязнет часто… труден путь!Как печь, его дымится грудь,От нетерпенья седокаВ крови и пене все бока.Но близко, близко… вот и домНа берегу Днепра крутомПред ним встает из-за горы;Заборы, избы и дворыПриветливо между собойТеснятся пестрою толпой,Лишь дом боярский между нихКак призрак, сумрачен и тих!..

Он въехал на широкий двор.Всё пусто… будто глад иль морНедавно пировали в нем.Он слез с коня, идет пешком…Толпа играющих детей,Испуганных огнем очей,Одеждой чуждой пришлецаИ бледностью его лица,Его встречает у крыльца,И с криком убегает прочь…Он входит в дом — в покоях ночь,Закрыты ставни, пол скрыпит,Пустая утварь дребезжитНа старых полках; лишь поройШирокой, белой полосойРисуясь на печи большой,Проходит в трещину ставнейХолодный свет дневных лучей!

И лестницу Арсений зритСквозь сумрак; он бежит, летитНаверх по шатким ступеням.Вот свет блеснул его очам,Пред ним замерзшее окно:Оно давно растворено,Сугробом собрался большимСнег, не растаявший под ним.Увы! знакомые места!Налево дверь — но заперта.Как кровью, ржавчиной покрытБольшой замок на ней висит,И, вынув нож из кушака,Он всунул в скважину замка,И, затрещав, распался тот…И тихо дверь толкнув вперед,Он входит робкою стопойВ светлицу девы молодой.

Он руку с трепетом простер,Он ищет взором милый взор,И слабый шепчет он привет:На взгляд и речь ответа нет!Однако смято ложе сна,Как будто бы на нем онаТому назад лишь день, лишь часГлаву покоила не раз,Младенческий вкушая сон.Но, приближаясь, видит онНа тонких белых кружевахЧернеющий слоями прах,И ткани паутин седыхВкруг занавесок парчевых.

Тогда в окно светлицы тойУпал заката луч златой,Играя на ковер цветной;Арсений голову склонил…Но вдруг затрясся, отскочил,И вскрикнул, будто на змеюПоставил он пяту свою…Увы! теперь он был бы рад,Когда б быстрей, чем мысль иль взгляд,В него проник смертельный яд!..

Громаду белую костейИ желтый череп без очейС улыбкой вечной и немой,Вот что узрел он пред собой.Густая, длинная коса,Плеч беломраморных краса,Рассыпавшись к сухим костямКой-где прилипнула… и там,Где сердце чистое такойЛюбовью билось огневой,Давно без пищи уж бродилКровавый червь — жилец могил!· · ·

«Так вот всё то, что я любил!Холодный и бездушный прах,Горевший на моих устах,Теперь без чувства, без любвиСожмут объятия земли.Душа прекрасная ее,Приняв другое бытие,Теперь парит в стране святой,И как укор передо мнойЕе минутной жизни след!Она погибла в цвете летСредь тайных мук, иль без тревог,Когда и как, то знает бог.Он был отец — но был мой враг:Тому свидетель этот прах,Лишенный сени гробовой,На свете признанный лишь мной!

«Да, я преступник, я злодей —Но казнь равна ль вине моей?Ни на земле, ни в свете томНам не сойтись одним путем…Разлуки первый грозный часСтал веком, вечностью для нас;О, если б рай передо мнойОткрыт был властью неземной,Клянусь, я прежде, чем вступил,У врат священных бы спросил,Найду ли там среди святыхПогибший рай надежд моих.Творец! отдай ты мне назадЕе улыбку, нежный взгляд,Отдай мне свежие устаИ голос сладкий как мечта,Один лишь слабый звук отдай…Что без нее земля и рай?Одни лишь звучные слова,Блестящий храм — без божества!..

«Теперь осталось мне одно:Иду! — куда? не всё ль равно,Та иль другая сторона?Здесь прах ее, но не она!Иду отсюда навсегдаБез дум, без цели и труда,Один с тоской во тьме ночной,И вьюга след завеет мой!»

Сашка*