Бахыт Кенжеев - Послания Страница 3

1980

«в россии грустная погода…»

в россии грустная погодапод вечер дождь наутро лёдпотом предчувствие распадаи страха медленный полётструится музыка некстатистареют парки детвораиграет в прошлое в квадратеполузабытого двора

а рядом взрослые большиеони стоят навеселеони давно уже решилиистлеть в коричневой земленесутся листья издалёкаим тоже страшно одинококружить в сухую пустотунеслышно тлея на лету

беги из пасмурного пленасветолюбивая сестрабеги не гибни постепеннов дыму осеннего кострадавно ли было полнолуниедавно ль с ума сходили мыв россии грустной наканунепрощальной тягостной зимы

она любила нас когда-тоне размыкая снежных векно если в чём и виноватато не признается вовеклишь наяву и в смертном полеи бездны мрачной на краюона играет поневолепустую песенку свою

1979

«ax город мой город прогнили твои купола…»

ах город мой город прогнили твои куполакоробятся площади потом пропахли вокзалыдовольно довольно навозного злого теплая тоже старею и чувствую времени мало

тряхну стариною вскочу в отходящий вагонплацкартная сутолка третий прогон без билетауткнулся в окошко попутчик нахмуренный онбез цели особенной тоже несётся по свету

ну что ты бормочешь о связи времён и людейимперская спесь не броня а солёная коркамы столько кривились в мальчишеской линзе дождейчто смерть на миру постепенно вошла в поговорку

а рядом просторы и вспухшие реки темнылуга и погосты написаны щедрою кистьюи яблоки зреют и Господу мы не нужныи дуб великан обмывает корявые листья

ах город мой город сложить не сойдутся краямне ярче огней твоих свет керосиновой лампыв ту долгую осень которую праздновал ячитая Державина ржавокипящие ямбы

сойду на перрон и вдыхая отечества дымуслышу гармонь вдалеке и гудок паровозаа в омуте плещется щука с пером голубыми русские звёзды роняют татарские слёзы

1979

А. СОПРОВСКОМУ

I. «Хорошо, когда истина рядом!..»

Хорошо, когда истина рядом!И весёлый нетрезвый поэтСозерцает внимательным взглядомУдивительный выпуклый свет.И судьбу свою вводит, как пешку,В мир – сверкающий, чёрный, ничей —Где модели стоят вперемешкуС грубой, чёрствою плотью вещей.А слова тяжелы и весомы,Будто силится твёрдая речьВоссоздать голоса и объёмыИ на части их снова рассечь.Чтоб конец совместился с началом,Чтобы дальше идти налегке,Чтобы смертное имя звучалоКомментарием к вечной строке.

II. «Оттого ли моею судьбою…»

Оттого ли моею судьбоюПредназначено верить в твою,Что свободы мы ищем с тобоюВ государстве на рыбьем клею?И покуда в артериях тесныхБьётся ясная жажда труда,Мы к разряду слепых и бесчестныхНе причислим себя никогда.Как по озеру утка-подранокБьёт крылом огнестрельную гладь,Так и мы, чуть родясь, спозаранокОткрывали ночную тетрадь.

Славно пьётся за светлое братство,За бессмертие добрых друзей —Дай-то Бог перед ним оправдатьсяНезатейливой, грешной, своей…

1972

«Бегут лучами к Богу…»

Бегут лучами к Богусозвездия вдали.На сонную дорогуих отсветы легли.В огромном спящем миреостались мы вдвоёмв неприбранной квартире,сдаваемой внаём.

Уже лесные далисвободны ото льда,а мы сюда въезжалив такие холода!И разве переспоришьапрельское тепло,хотя с тех пор всего лишьтри месяца прошло.

На празднике синицы,берёзы и ручьяне опускай ресницы,любимая моя.Скажи судьбе спасибоза тихое житьё.Зачем спрямлять изгибысолёных рек её?

Пустырь ещё печален,но велики поля,и пятнами проталиниспещрена земля.Она бежит полого,далёко, в мир другой,за кольцевой дорогой,за рощей и звездой.

Такой простор протяжный,такие сны видныс двенадцатиэтажнойбетонной вышины!Лежат себе отвеснодеревни и леса,и тело тянет в бездну,а сердце – в небеса.

Недаром в договореи подпись, и печать.С квартиры этой вскоре,так вскоре нам съезжать!Что ж, упакуем книжки,да вынесем на двормещанской мебелишкиразрозненный набор.

Фаянсовая плошка,серебряный браслет.Хозяйка из окошкасклонилась нам вослед.А утро вербой веет,и в сумеречной далимедлительно светлеетокраина земли…

1979

«В Переделкине лес облетел…»

В Переделкине лес облетел,над церквушкою туча нависла,да и речка теперь не у дел —знай журчит без особого смысла.

Разъезжаются дачники, новечерами по-прежнему в клуберазвесёлое крутят кино.И писатель, талант свой голубя,

разгоняет осенний дурманстопкой водки. И новый роман(то-то будет отчизне подарок!)замышляет из жизни свинарок.

На перроне частушки поютпро ворону, гнездо и могилу.Ликвидирован дачный уют —двух поездок с избытком хватило.

«Жаль, что мне собираться в Москву…»

Жаль, что мне собираться в Москву,что припаздывают электрички,жаль, что бедно и глупо живу,подымая глаза по привычке

к объявленьям – одни коротки,а другие, напротив, пространны.Снимем дом. Продаются щенки.Предлагаю уроки баяна.

Дурачьё. Я и сам бы не прочьпоселиться в ноябрьском посёлке,чтобы вьюга шуршала всю ночьи бутылка стояла на полке.

Отхлебнёшь – и ни капли тоски.Соблазнительны, правда, щенки(родословные в полном порядке),да котёнку придется несладко.

Снова будем с тобой зимоватьв тесном городе, друг мой Лаура,и уроки гармонии братьу бульваров, зияющих хмуро,

у дождей затяжных, у любви,у дворов, где в безумии светломсовременники бродят мои,словно листья, гонимые ветром.

1981

ОСЕНЬ В АМЕРИКЕ

«Душа моя тянется к дому. И видит – спасения нет…»

Душа моя тянется к дому. И видит – спасения нет.Оно достаётся другому, однажды в две тысячи лет.И то – исключительно чудом, в которое Томас, простак,не в силах поверить, покуда пробитого сердца в перстахне стиснет. И ты, собеседник, как в чёрную воду глядел,в созвездиях, в листьях осенних, когда мы с тобой не у делостались. Состарилось слово, горит, превращается в дым.Одним в полумраке багровом рождаться. А что же другим?

Такая вот очередь, милый. Любители жизни живой,сойдясь с неприкаянной силой, назвали её роковой,придумали свет за оврагом, прощальную чернь в серебре,врагом называли и другом осиновый крест на горе.А пламя колеблется, копоть пятнает высокую речь.Разорванного не заштопать, и новой заплате не лечь наветхую ткань золотую. И с прежним душевным трудоммы странствуем, любим впустую, второго пришествия ждём.

А где-то есть край окаянный, где гвардия ищет с утразапомнивших треск деревянный и пламя другого костра.Оливы рассветные стынут, нужды никакой в мятеже.Но каменный диск отодвинут и тело исчезло уже.А где-то есть край богомольный – черёмуха, клевер, осот.Просёлками вор сердобольный пропавшее тело несёт.И в поле у самой границы ночует и стонет во сне —Опять ему родина снится, как раньше мерещилась мне.

А шелест воды нескончаем. Холодные камни блестят.Послушай, ты так же случаен, как этот глухой водопад.А что не убьют и не тронут, что лев превращается в мёд,то канет в крутящийся омут, непойманной рыбой плеснёт,и там, за железной дорогой, у самой стены городской,блеснёт грозовою тревогой, кольнёт бестолковой тоской,и ясно прошепчет – берите и горы, и ночь, и погост,где дремлет душа в лабиринте огромных, внимательных звёзд.

Вермонт, август 1987

«Ну что молчишь, раскаявшийся странник?..»

Ну что молчишь, раскаявшийся странник?Промок, продрог?Ты – беженец, изгой, а не изгнанник,И не пророк.

Держись, держись за роль в грошовой драме,Лишь вдохновения не трать.Лицом к лицу с чужими городамиУчись стоять.

А если смерть, и нет пути обратно,Давай вдвоёмМурлыкать песенку о невозвратном,Читай – родном,

О тех краях, где жили – не тужили,Перемогая страх,Где небольшие ангелы кружилиВ багровых небесах,

И на исходе грозного закатаРождался стих,И пел, и улыбался вороватоОдин из них…

«Осень в америке. Остроконечные крыши…»