Владимир Набоков - Гроздь Страница 3

«В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной…»

В полнолунье, в гостиной пыльной и пышной,где рояль уснул средь узорных теней,опустив ресницы, ты вышла неслышно     из оливковой рамы своей.

В этом доме ветхом, давно опустелом,над лазурным креслом, на светлой стенемежду зеркалом круглым и шкапом белым,     улыбалась ты некогда мне.

И блестящие клавиши пели ярко,и на солнце глубокий вспыхивал пол,и в окне, на еловой опушке парка,     серебрился березовый ствол.

И потом не забыл я веселых комнат,и в сиянье ночи, и в сумраке дня,на чужбине я чуял, что кто-то помнит,     и спасет, и утешит меня.

И теперь ты вышла из рамы старинной,из усадьбы любимой, и в час тоския увидел вновь платья вырез невинный,     на девичьих висках завитки.

И улыбка твоя мне давно знакомаи знаком изгиб этих тонких бровей,и с тобою пришло из родного дома     много милых, душистых теней. —

Из родного дома, где легкие льдинкичуть блестят под люстрой, и льется в окноголубая ночь, и страница из Глинки     на рояле белеет давно…

«О, любовь, ты светла и крылата…»

О, любовь, ты светла и крылата, —но я в блеске твоем не забыл,что в пруду неизвестном когда-тоя простым головастиком был.

Я на первой странице твореньятолько маленькой был запятой, —но уже я любил отраженьяв полнолунье и день золотой.

И, дивясь темно-синим стрекозкам,я играл, и нырял, и всплывал,отливал гуттаперчевым лоскоми мерцающий хвостик свивал.

В том пруду изумрудно-узорном,где змеились лучи в темноте,где кружился я живчиком черным, —ты сияла на плоском листе.

О, любовь. Я за тайной твоеювозвращаюсь по лестнице лет…В добрый час водяную лилеюполюбил головастик-поэт.

Глаза

Под тонкою луной, в стране далекой, древней,так говорил поэт смеющейся царевне:

Напев сквозных цикад умрет в листве олив,    погаснут светляки на гиацинтах смятых,но сладостный разрез твоих продолговатых    атласно-темных глаз, их ласка, и отливчуть сизый на белке, и блеск на нижней веке,    и складки нежные над верхнею, — навекиостанутся в моих сияющих стихах,    и людям будет мил твой длинный взор счастливый,пока есть на земле цикады и оливы    и влажный гиацинт в алмазных светляках.

Так говорил поэт смеющейся царевнепод тонкою луной, в стране далекой, древней…

«Пускай все горестней и глуше…»

Пускай все горестней и глушеуходит мир в стальные сны…Мы здесь одни, и наши душиодной весной убелены.

И вместе, вместе, и навеки,построим мир — незримый, наш;я в нем создал леса и реки,ты звезды и цветы создашь.

И в этот век огня и гневамы будем жить в веках иных —в прохладах моего напева,в долинах ландышей твоих.

И только внуки наших внуков —мой стих весенний полюбя —сквозь тень и свет воздушных звуковувидят — белую — тебя…

III. УШЕДШЕЕ

Пасха

Я вижу облако сияющее, крышублестящую вдали, как зеркало… Я слышу,как дышит тень и каплет свет…Так как же нет тебя? Ты умер, а сегоднясияет влажный мир, грядет весна Господня,     растет, зовет… Тебя же нет.

Но если все ручьи о чуде вновь запели,но если перезвон и золото капели —не ослепительная ложь,а трепетный призыв, сладчайшее «воскресни»,великое «цвети», — тогда ты в этой песне,     ты в этом блеске, ты живешь!..

«Молчи, не вспенивай души…»

Молчи, не вспенивай души,не расточай свои печали, —чтоб слезы душу расцвечалив ненарушаемой тиши.

Слезу — бесценный самоцвет —таи в сокровищнице черной…В порыве скорби непокорнойты погасил бы тайный свет.

Блаженно-бережно таидар лучезарный, дар страданья, —живую радугу, рыданьянеизречимые твои…

Чтоб в этот час твои уста,как бездыханные, молчали…Вот — целомудрие печали,глубин священных чистота.

Тристан

По водам траурным и луннымне лебедь легкая плывет,плывет ладья и звоном струннымлуну лилейную зовет.

Под небом нежным и блестящимладью, поющую во сне,с увещеваньем шелестящимволна передает волне.

В ней рыцарь раненый и юныйсклонен на блеклые шелка,и арфы ледяные струныласкает бледная рука.

И веют корабли далечеи не узнают никогда,что это плачет и лепечет —луна ли, ветер иль вода…

Я странник. Я Тристан. Я в рощах спал душистыхи спал на ложе изо льда.Изольда, золото волос твоих волнистыхво сне являлось мне всегда.

Деревья надо мной цветущие змеились;другие, легкие, как сны,мерцали белизной. Изольда, мы сходилисьпод сенью сумрачной сосны.

Я тигра обагрял средь тьмы и аромата,и бег лисицы голубойя по снегу следил. Изольда, мы когда-товдвоем охотились с тобой.

Встречал я по пути гигантов белоглазых,пушистых, сморщенных детей.В полночных небесах, Изольда, в их алмазахты не прочтешь судьбы моей.

«Ты видишь перстень мой? За звезды, за каменья…»

Ты видишь перстень мой? За звезды, за каменья,горящие на дне, в хрустальных тайниках,и на заломленных русалочьих руках,его я не отдам. Нет глубже упоенья,нет сладостней тоски, чем любоваться имв те чуткие часы, средь ночи одинокой,когда бывает дух ласкаем и язвимвоспоминаньями о родине далекой…и многоцветные мне чудятся года,и колокольчики лиловые смеются,над полем небеса колеблются и льются,и жаворонка звон мерцает, как звезда…О, прошлое мое, я сетовать не вправе!О, Родина моя, везде со мною ты!Есть перстень у меня: крупица красоты,росинка русская в потускнувшей оправе…

«Я помню только дух сосновый…»

Я помню только дух сосновый,удары дятла, тень и свет…Моряк косматый и суровый,хожу по водам много лет.

Во мгле выглядываю сушуи для кого-то берегутатуированную душуи бирюзовую серьгу.

В глуши морей, в лазури мрачной,в прибрежном дымном кабаке —я помню свято звук прозрачныйцветного дятла в сосняке.

Рождество

Мой календарь полуопалыйпунцовой цифрою зацвел;на стекла пальмы и опалымороз колдующий навел.

Перистым вылился узором,лучистой выгнулся дугой,и мандаринами и боромв гостиной пахнет голубой.

На сельском кладбище

На кладбище солнце, сирень и березкии капли дождя на блестящих крестах.Местами отлипли сквозные полоскии в трубки свернулись на светлых стволах.

Люблю целовать их янтарные раны,люблю их стыдливые гладить листки…То медом повеет с соседней поляны,то тиной потянет с недальней реки.

Прозрачны и влажны зеленые тени.Кузнечики тикают. Шепчут кусты, —и бледные крестики тихой сиреникропят на могилах сырые кресты.

Viola Tricolor[2]

Анютины глазки, веселые глазки,в угрюмое марево наших пустыньглядите вы редко из ласковой сказки,     из мира забытых святынь…

Анютины глазки… Расплывчато вьетсяпо черному бархату мягкий узор,лиловый и желтый, и кротко смеется     цветов целомудренный взор…

Мы к чистой звезде потеряли дорогу,мы очень страдали, котомки пусты,мы очень устали… Скажите вы Богу,     скажите об этом, цветы!

Простим ли страданью, найдем ли звезду мы?Анютины глазки, молитесь за нас,да станут все люди, их чувства и думы,     немного похожи на вас!

В зверинце