Автор неизвестен - Японские пятистишия Страница 3

Уже в раннюю пору классической поэзии в нее проникают грустные нотки буддийских учений о непрочности земного существования, но в пятистишиях мотивы эти не создали глубокой философской лирики, а преломились скорее в эстетическом плане.

Социальные темы не получили в пятистишиях классических антологий прямого выражения. В начальный период феодализма единственный поэт — Окура открыто выразил сочувствие беднякам и заговорил о социальной несправедливости. Однако в дальнейшем поэзия была представлена главным образом официальными антологиями, которые, естественно, избегали таких тем. И все же большие поэты не могли пройти мимо темных сторон жизни, и если не говорили о них прямо, то многие их печально звучащие пятистишия о бренном мире, грустные картины природы так или иначе выражали скорбь по поводу окружающей их тяжелой действительности.

Во всяком случае известно, что поэт Якамоти в одной из своих танка, говоря о цветах, которым суждено увянуть, намекал на гибель блестящих царедворцев, ставших жертвами дворцовых интриг, а упоминая о долговечности лилий, растущих в далеких горах, имел в виду чиновников, находящихся вдали от двора с его интригами, в глухих провинциях.

Видимо, пейзажная лирика в японской средневековой поэзии не всегда носит отвлеченный характер. И это тем более понятно, если принять во внимание, что в тех исторических условиях для официальных антологий приемлема была лишь самая туманная форма выражения недовольства действительностью. Аллегоричность же, как известно, одна из характерных черт мировой средневековой поэзии.

Но и пятистишия с более или менее ощутимой аллегорией не утратили своей специфики. Природа в них неизменно выступает как постоянный спутник чувств и мыслей поэта, и это навсегда осталось характерной чертой японской национальной поэзии, о чем свидетельствуют и некоторые современные пятистишия, посвященные актуальным темам современности.

Лотос уснул,Сложив лепестки.Пусть завтраВзойдет для негоМирное солнце.[5]

Так выразил в наше время свою мечту о мире известный поэт Токи Дзэммаро.

В настоящем сборнике выделены три раздела: народная поэзия (из старинных собраний), древняя поэзия Японии VII–VIII веков и средневековая поэзия IX–XIII веков.

В дошедших до нас памятниках поэзии содержатся и анонимные песни, и произведения, имеющие своих авторов. Иногда среди анонимных произведений встречаются и песни больших поэтов, имена которых по тем или иным причинам не указаны. Собственно народная поэзия лишь частично представлена в точных записях, а чаще — в литературной обработке поэтов VII–VIII веков. Из включенных в сборник песен западных и восточных провинций Японии в наиболее нетронутом виде представлены песни восточных провинций, которые в свое время были записаны на местном диалекте. Среди записей песен западных провинций, подвергшихся литературной обработке поэтов, встречаются и песни самих поэтов, но отсутствие датировки и подписей не позволяет их выделить из этого раздела, тем более что в тот далекий период народная и литературная поэзия были настолько органично связаны, что даже указание на имена не всегда свидетельствует об индивидуальном творчестве в современном понимании слова.

Во второй раздел вошла поэзия VII–VIII веков, представляющая начальный период японского поэтического творчества, когда появились первые великие поэты Японии: Хитомаро и Акахито — «два гения» (фута-хидзири) японской поэзии. Рядом стоят имена Окура, Якамоти, а также имена лучших поэтесс того времени: Нукада, Отомо Саканоэ, Каса.

Это был период становления японской государственности, когда политическим и культурным центром стала столица Нара.

Страна представляла собой в то время централизованное государство, где административный и общественный порядок строился по китайским образцам: пропагандировался пришедший через Китай и Корею буддизм, насаждалось китайское просвещение.

В страну проникали влияния различных иноземных цивилизаций, общение с материковой культурой способствовало расцвету наук, искусств, ремесел. Искусство поэзии впитало в себя также литературный опыт соседних стран, что, безусловно, подняло культуру поэтического творчества: уже в тот отдаленный период наблюдается первый расцвет пятистиший, авторы которых сумели творчески освоить чужой опыт.

Однако заметное влияние китайской поэзии и буддизма сказалось в японской литературе значительно позже, и главным образом в сфере других жанров. Танка этого периода выражала глубоко самобытное поэтическое искусство японского народа.

Третий раздел содержит образцы классических японских пятистиший IX–XIII веков. Эпоха Хэйан (IX–XII века) или эпоха раннего средневековья с ее процветавшим в среде господствующей аристократии культом любви и наслаждения, с особой тщательностью культивировала образцы любовной и пейзажной лирики.

В эту эпоху «мира и покоя» Хэйан, новая столица страны, поражала высоким уровнем образованности, роскошью и изысканностью быта и обихода, утонченностью нравов, процветанием искусства и особенно литературы на фоне общей нищеты, невежества и бедственного положения народных масс. Аристократия увлекалась китайской поэзией, буддийскими вероучениями, разговорами о бренности всего земного; на ее жизненный уклад и духовную жизнь наложила свою печать философия эстетизма.

Восприняв богатое наследие народной песни и поэзии предыдущего периода, Хэйанская эпоха стала новым этапом в истории развития танка. Именно в эту эпоху произошло узаконение особых поэтических тем и образов, сложилась новая художественно-эстетическая система.

Начало этого второго периода ознаменовалось творчеством «шести бессмертных» («роккасэн») — так называли лучших поэтов IX века, из которых особой славой пользовались Аривара Нарихира и красавица поэтесса Оно Комати.

После них в X–XII веках появились новые выдающиеся имена: Цураюки — поэт и критик, автор первого трактата о поэзии; Сонэ Ёситада — поэт и литератор; Отикоти Мицунэ, Ки Томонори, Ое Тисато, известные поэтессы Исэ, Идзуми Сикибу и другие, из которых многие вошли, вместе с перечисленными выше, в «список тридцати шести бессмертных поэтов» средневековья («сандзюрок-касэн»). Позднее был создан еще один «список тридцати шести бессмертных поэтов»: в него были внесены и лучшие поэты XIII века, в частности, знаменитый поэт, критик, автор многих теоретических работ о поэзии — Фудзивара Садайэ (Тэйка), прославленный лирик Сайгё-хоси и другие.

Японские пятистишия в XIII веке приобрели особую утонченность стиля, однако граничащего порой с пустой изощренностью формы. И все же лучшие танка этой эпохи — произведения талантливых поэтов — составили ценное наследие, вошедшее в золотой фонд национальных сокровищ японской поэзии.

XIII век, в отличие от предыдущих эпох, оказался мрачным периодом в истории Японии. К тридцатым годам XIII века правление перешло в руки военного дома Ходзё. Это был период тирании, произвола и деспотизма. Господствовал «принцип первенства меча».

В сфере идеологической широкого распространения достиг буддизм: ученые секты Дзёдо, признававшей за смертными право пользоваться земными радостями, обслуживало духовные потребности господствующего класса феодального дворянства, а учение секты Тэндай с его элементами мистики отвечало в те времена духовным запросам сходящей с арены истории старой феодальной аристократии, среди которой особое значение приобрело учение о бренности мира (сёгёмудзё).

Пятистишия этого времени, отличающиеся особой изысканностью, элегичны по настроению, в них слышна не только печаль о «бренности мира», но и выраженное достаточно ясно для той эпохи недовольство окружающей действительностью, отзвуки тяжелой общественной атмосферы, созданной режимом правящего дома Ходзё.

Представленные в книге переводы знакомят читателя лишь с отдельными образцами японских пятистиший, взятых из лучших антологий VIII, X и XIII веков, главным образом, с песнями о любви и природе. Эти старинные лирические стихи с их общечеловеческим звучанием легко шагают через столетия и сохраняют для нас всегда живые, непреходящие чувства людей далекого прошлого.

Самобытное поэтическое наследие японского народа — достойный вклад в мировую поэзию, живой источник, питающий творчество и современных японских поэтов.

А. Глускина

НАРОДНАЯ ПОЭЗИЯ

Из старинных собраний

Песни Западных провинций

Прозрачная волна у белых берегов,Раскинутых, как белоснежный шарф,Порой бурлит, нo к берегам не подойдет.Так — ты ко мне.И полон я тоски…

О нет, наоборот:Увы, не я, а ты,Подобно той волне у белых берегов,Раскинутых, как белоснежный шарф,Ты никогда не подойдешь ко мне…

Когда бы знала, что любимый мойПридет ко мне,Везде в саду моем,Покрытом только жалкою травой,Рассыпала бы жемчуг дорогой!

Зачем мне дом, где жемчуг дорогойРассыпан всюду,Что мне жемчуга?Пусть то лачуга, вся поросшая травой,Лишь были б вместе мы, любимая моя!

Когда бы гром внезапно загремел,А небо затянули облака,И хлынул дождь,О, может быть, тогдаТебя, мой друг, остановил бы он!

Пусть не гремит совсем здесь грозный громИ пусть не льет с небес поток дождя.Ах, все равноОстанусь я с тобой,Коль остановишь ты, любимая моя!

Здесь, в стране далекой Хацусэ,Запертой среди высоких гор,Дева милая моя живет.Пусть мне по камням пришлось шагать,Снова я пришел сегодня к ней!

Если б только эта ночь,Ночь, когда явился ты, переплыв потоки рек,На коне на вороном, — ягод тутовых черней,Если б только эта ночьНе кончалась никогда!

На траву зеленую тисаТяжестью в горах легла роса,Оттого и вянет зелень этих трав.Оттого, что в сердце горечь глубока,Не кончается моя тоска…

Лучше пусть исчезну,Словно белый иней,Выпавший на землю поутру:Как я эту ночь, тоскуя и печалясь,Нынче до рассвета проведу?

Изголовие из дерева цугэ,[6]Лишь придет вечерняя пора,Ты все время неотступно ждешь на ложе…Отчего ж никак дождаться ты не можешь,Чтоб хозяин твой пришел сюда?

На рассвете у ворот моихКулики без умолку поют.О, проснись, проснись!Мой супруг на эту ночь одну,Пусть не знают люди про тебя.

Ах, на кровле дома моегоЗацвела «не забывай»-трава.[7]Все смотрю:А где трава «забудь-любовь»?[8]Жаль, еще не выросла она…

Милый мой,Моя любовь к тебе,Словно эта летняя трава,Сколько ты ни косишь и ни рвешьВырастает снова на полях!

В Сога, средь долины чистых рек,Где осока дивная растет,Не смолкая, плачут кулики…Не смолкает также ни на мигИ моя несчастная любовь…

По дороге, что отмечена давноЯшмовым копьем,[9]Ходить устал.Мне циновку б из рогожи постелитьИ смотреть бы мне все время на тебя!

Лишь раздался топот быстрого коня,Как под сень сосныИз дома вышла я,И все думаю, смотрю вокруг,Может, это ты, мой милый друг?

Как журавль далекий, что летает в небе,Белых облаков крылом касаясь,Так и ты…О, как мне трудно, трудноОттого, что нет тебя со мною!

Словно в бездне, среди скал,Белоснежный жемчуг дорогой.От людей скрываю я любовь.И пускай погибну от любви,Людям я не назову тебя!

Чем так жить,Тоскуя о тебе,Лучше было бы мне просто умереть,Оттого, что думы, полные тревог,Словно скошенные травы на полях…

В священном храме,Где жрецы вершат обряды,Сверкает зеркало кристальной чистоты,[10]Так в памяти моей сверкаешь ты,И в каждом встречном я ищу тебя…

Долго, видно, буду тосковать о той,Что мне видеть ныне довелось,Что сверкалаДивной красотой,Как венок из ярких пестрых трав.

Говорят: на этом свете умирают,Если так тоскуют, как тоскую яИз-за той, что видел только миг,Что хороша,Как цветы струящиеся фудзи…[11]

Мне кажется теперь, когда моя любовьНамного глубже и сильнее стала,Я умереть могу в смятенье чувств;Так рвется нить жемчужная — и вдругРассыплется весь жемчуг дорогой…

Тоскую о тебе и жду тебя всегда!О, если был бы знак,Что суждена нам встреча!Ведь в этом мире я, увы, не вечен,Подобно всем, живущим на земле…

У ворот моихНа деревьях вяза вызрели плоды…Сотни птиц слетелись к дому моему,Тысячи слетелись разных птиц,А тебя, любимый, нет и нет…

Среди полей заброшенных, в глуши,Далекой, словно вечный свод небес,Оставила тебя,И от тоски и думНет больше сил на этом свете жить!

Как до небесных облаковОтсюда далеко — так до тебя…Но пусть с тобою мы в разлуке,Взамен твоих — чужие рукиНе станут изголовьем никогда!

Как тень прозрачная в рассветный час,Таким же тонким тело нынче сталоВсе из-за той, что яшмой засверкалаЛишь издали,И навсегда ушла от нас…

Кого среди людей назвать счастливым?Того, кто милой слышит голосИ в пору ту,Как черный волосУже становится седым!

Вчера, вечернею порой, лишь миг один,Короткий, как жемчужин встречных звон,Я видел здесь ее,И нынче утром вдругМне показалось, будто я люблю!

Сосна стоящая у входаВ пещеру горную,Взглянул я на тебя,И показалось мне — увидел друга,Которого давно когда-то знал!

Пусть велика земля, но даже и онаИмеет свой предел,Но в мире этом есть одно,Чему конца не будет никогда,И это бесконечное — любовь!

Ведь ты — лишь человекС непрочною судьбою,Как лунная трава цукигуса.[12]О, что ты можешь знать, мне говоря:«Мы после встретимся с тобою…»

Когда зайдет за облака луна,Сияющая ныне в небесах,Как зеркало кристальной чистоты,Нет, все равно не кончится тоска,А станет лишь любовь моя сильней!

Оттого, что обо мне не думает совсемИ меня не любит милая моя,Я скрываю от нее любовь.Так бутон скрывает чашечку цветка,Но должны бутоны расцвести!

Когда бы ныне мог корабль я встретить,Который держит путь в столичные края,Я б милой передал,В каком смятенье думы,Что словно скошенные травы на полях…

Наверно, там, где горы СимакумаЖемчужным гребнем в небо поднялись,В вечерних сумеркахИдешь ты одинокоЗаброшенною горною тропой…

Когда оградою зеленой горыМеж нами встанут множеством рядовИ мы уже не будем больше вместе,Тебе, любимый мой, в далекий край,Я часто не смогу подать отсюда вести…

С нетерпеньем друга ожидаю,В дом одной мне нынче не войти,Пусть роса давно уже покрылаБелотканыеЛьняные рукава…

Когда в цветенья часНе расцветают сливы,А лишь в бутонах прячут лепестки,Быть может, так они любовь скрывают?А может, снег они с тревогой ждут?

Возле моря,На скалистом берегу,Утро каждое я вижу стаи птиц,Утро каждое смотреть бы на тебя,Но тебя не видно, милый мой…

Подобно соловью, что раньше всех поетВ тени ветвей,Когда придет весна,Ты раньше всех мне о любви сказал,И лишь тебя отныне буду ждать!

Лишь издали могу я любоваться.Дотронуться не смею никогда.Как лавр зеленый,На луне растущий,[13]Любимая моя… Что делать с ней?..

Пока в саду своем ждала,Что ты придешь ко мне, любимый,На пряди черныеРаспущенных волосУпал холодный белый иней.

Ведь оттого, что никогда не думал,С какой тоской тебяЯ буду вспоминать,Бывали и такие ночи,Когда подушкой был не твой рукав!

Вот нить жемчужная;Как ни длинна она,Сойдутся вместе у нее концы.Не разойдутся и у нас пути,Одна нас свяжет нить, как эти жемчуга…

Эта ночь, что черна,[14]Славно черные ягоды тута,О, пускай никогда не проходит она!Так мучительно ждать мне до ночи тебя,Каждый раз уходящего рдеющим утром!

Должно быть, наступил уже рассвет:Тидори[15] возле нас щебечут неустанно,А изголовье из твоих прекрасных рук,Из белотканых рукавов твоихМне, как и ночью, все еще желанно!

О, только если высохнет до днаРека Сикама, что впадает в мореВладыки вод,О, только лишь тогдаУмрет навек моя к тебе любовь!

Схлынут волны — и в заливе НаниваСобирают водоросли-жемчугаДевушки-рыбачки…Я хочу узнать:Как по именам вас называть?

Только тем, кто ищет раковины здесь.Мы охотно подаем от сердца весть.Странникам,Кому постель — трава,Мы своих имен не назовем.

Каждый раз, как только вижу яКрылья тех гусей,Летящих в тростники,Вспоминаю я разящую стрелу,Что носил ты за спиною у себя.

Не под силу видеть нам,Как стареешь день за днемТы, которого мы чтим,Словно солнце и луну,Что сияют в небесах!

Зимний ветер дуетВ рукава одежды…Мне холодной ночьюНе уснуть сегодняБез тебя, любимый.

С посохом в рукеИ без посоха в рукеЯ отправилась бы в путь,Но не знаю я дорог,По которым ты идешь!

Вот спустилась ночь…Скоро и светать начнет…Двери распахнув,Жду, когда же он придет,Милый, что ушел в страну Кий?

В дальнем море, у Аго,Волны без конца бегутК каменистым берегам,Так любви моей к тебеНет ни срока, ни конца!..

Песни Восточных провинций