Андрей Шацков - Осенняя женщина (сборник стихотворений) Страница 3

Правнуки в небо твое прорастают.

Пластырем туч застилает глаза.

Смутен покой под Ваганьковской сенью.

Бабушка, где ты? Молчат образа.

Вещие сны не приносят забвенья.

Воспоминание детства

М. Г.

Дорога в Ильинку открыта,

Ворота – Казанский вокзал.

Как в детстве, колеса-копыта

Гарцуют по лестнице шпал.

Гудок оглушительно-четкий

К отправке сигнал подает,

И станций бесчисленных четки

Отщелкает поезда ход.

Куда мне деваться от лета?

Куда мне избыть эту грусть?

На улице солнечной где-то

Цветет по утру майский куст.

Мои полудетские были

Сквозь колкий шиповник бредут.

Отростки его на могиле

У бабушек наших растут.

Пока еще сердцем не поздно

Избыть суету бытия:

Я с вами – ильинские сосны,

Я помню вас – детства друзья.

Дорога в Ильинку открыта,

Ворота – Казанский вокзал.

Как в детстве, колеса-копыта

Гарцуют по лестнице шпал.

Март

Брызжет даль белизною и паром.

Свежий воздух пьянит, как первач.

По поляне блестящим гусаром

Проскакал одуревший косач.

Громким писком шальные синицы

Нас приветствуют в чащах сосны.

Мы на лыжах стоим – у границы,

У границы зимы и весны.

И в капельном разбуженном шуме

В синеве высоко-высоко

Облаков боевые ушкуи

Мчат под звонкие гусли Садко.

Незабвенные детские были,

Заповедного счастья миры…

Что ж вы голову так забелили,

Сорок зазимков, с этой поры?

Где вы, тонкие пальчики-спички,

Растопившие лед без следа?

Но несутся звеня электрички

В те родные места и года,

Где жилось с ощущеньем азарта,

Где дышалось легко на бегу

В первых днях долгожданного марта

По последней лыжне на снегу.

Нет, ничего не говори.

В ложбины лес струится кровью,

И золотые сентябри

Костром горят по Подмосковью.

Я позабыл, в какой главе

Давно прочтенного романа

Вот так же, по сырой траве

Стелился белый хвост тумана.

И босиком,

и босиком

По листопаду,

листопаду

Ко мне бегом,

ко мне бегом

Ты вырывалась за ограду.

Как листьев – лет волос с плеча,

И губы с запахом полыни.

И запоздалый клин крича

Тревожно тает в нежной сини.

А память сказку повторит.

В ложбины лес струится кровью,

И золотые сентябри

Костром горят по Подмосковью.

Прощание у стен Донского монастыря

В кирпичной чаше древнего собора,

Среди полуразваленных столбов,

Не опуская пристального взора,

Та женщина внимала про любовь.

Спускалось солнце плавным полукругом,

И мелкий снег по мрамору рябил.

Она меня своим считала другом,

И я об этом знал… но позабыл.

Забыл, что в этом мире все непросто,

Что горек сладкой встречи дикий мед.

Смотрели удивительные звезды

На двух теней озябших хоровод.

О нежность бесполезная поэта!

О повторенность и банальность фраз!

Ну кто тебя из солнечного света

Соткал такой, с морщинками у глаз?

И кто мне даст неведомые силы,

Словами не затмить твою красу?

В кирпичной чаше тихо спят могилы

И застывают хлопья на весу…

Эта ночь для двоих.

Тихо в комнату утро вплывает.

Серебристая пыль

Осыпает прибрежный балкон.

Нежный девичий профиль

На левом плече засыпает.

Мне встречались нежней

Лишь в полотнах рублевских икон.

Двадцать солнечных дней

Нам с тобою не будут обузой.

Двадцать солнечных дней

Нам с тобой не уйти от судьбы.

И взовьются стрижи

Над великой и плавною Рузой,

И с вечернего неба

Падут грозовые столбы.

Отойдет сенокос,

Отцветет на полянах цикорий.

Скоро осени цвет

Зажелтит полновесную рожь.

Я тебе расскажу,

Прошепчу тебе кучу историй:

Полуправду

И полузаветную ложь.

А когда расставанья

Настанет проклятое время,

Покачнется земля

И присохнет к гортани язык.

Мне останется дней

Незабвенное, сладкое бремя:

Эта ночь для двоих.

На плече моем девичий лик.

На Рузском шоссе

Я уйду по Рузскому шоссе

После расставанья на рассвете.

Солнца золотой карась – в лозе

Рвет тумана утренние сети.

Я пойду без тяжести в груди

К нежно розовеющему храму.

На реке ушкуйники лодьи

Из варягов в греки плавят, знамо.

Чуден благовеста ранний час,

Встреченный побудкой петушиной.

Семеренкой в Яблоневый Спас

Покатилось лето под вершину.

Скоро кликнет осень Алконост,

Спрятавшись за кроны вековые.

И дорогой этой на погост

Повезут отрубленные выи

Тех колосьев, что сейчас в росе,

Как отряд бойцов в кольчужной стали…

Я уйду по Рузскому шоссе

В зимние, нехоженые дали.

Завет

Шепчи мое имя, молись.

Я – молнией битое древо.

Развилка, уведшая влево.

Капканом отмеченный лис.

Шепчи мое имя, молись.

Застынь перед ликом иконным.

Я – пеший в нашествии конном.

Я – в черепа чаше кумыс.

Шепчи мое имя, молись.

Под крестоандреевским стягом

Есть место певцам и бродягам.

Им ведом грядущего смысл.

Шепчи мое имя, молись.

Ты станешь моим оберегом,

Опарою пашни под снегом,

Строкою, упавшей на лист.

Шепчи мое имя, молись!

На могиле М. И. Цветаевой

И будет предвечная болесть России

Болотным туманом ползти по земле,

И будут ее соловьи и мессии

Лежать на снегу иль болтаться в петле.

Марина Ивановна! Свят твой жеребий

И, словно звезда Вифлеема, высок.

Но узкой петлею затянется гребень

Елабужских вечнозеленых лесов.

Пребудет не скоро признанья награда,

Пребудет не скоро любовь на века.

А что остается? Кладбище, ограда

Кирпичного камня да Кама-река,

Да звон колокольный, густой

и умильный,

С вершин церковей сорока-сороков,

Да старые сосны, да камень могильный,

Да медная горстка людских пятаков.

А больше не надо, а больше не требуй.

Стою на юру средь сухих повилик.

Марина Ивановна! Темен твой жребий.

Марина Ивановна! Светел твой лик.

Северо-западная элегия

А дни все короче, все шире река

И рыба в залитые пожни теснится.

И белая ночь, как стакан молока,

Разлитый июнем – во сне не приснится.

Приземистый храм молчалив и суров.

Ошую – леса, одесную – болота.

Две вскинутых башни грозящих перстов

Закрыли в чудскую равнину ворота.

Все свечи сожгу перед ликом твоим,

Мой ангел-хранитель, забывший

о встрече.

Кому мы сегодня поминки творим,

Рябин и калин красноперые свечи?

Но если меня сохранит талисман

На черной воде, на извилистой трассе,

Мы выпьем с тобою, речной капитан,

Бельмастый чухонец – Василий Тарасов.

О дно челнока громыхают шесты,

И ноги с похмелья танцуют, как буквы.

Желтеют, рыжеют, буреют листы,

И только алеют созвездия клюквы.

Все кончено. Вечный покой сентябрю.

Пустые леса молчаливы и гулки.

В дорожный мешок упакую зарю,

Чтоб каменных плит осветить переулки.

Осень над Долгой

Стена, зеленая стена

Да клюквы алая пороша,

И небо выцветшего льна

Лучом зари стерню ерошит.

Очерчен жизни полукруг

Речной упругой тетивою.

Легла роса на мокрый луг.

Покой во всем… И нет покоя!

Колеблет свечка полумрак.

Дрова съедает огневица.

Тропа сползает в буерак.

Кричит в полях ночная птица.

И браги забродивший хмель

Манит с собой в леса и хляби,

Шепча, что на дворе – апрель,

А это северный сентябрь.

Пора, мой друг, виски белы,

И на поля ложится иней.

В последний раз – тесней столы,

Чтоб после никаких идиллий,

Чтоб не казался каждый куст

Порфирородную калиной,

Чтоб не раздался пальцев хруст

От трели песни соловьиной

И чтобы чувствовали мы,

Застыв над Долгою-рекою: