Владимир Алексеев - Океан. Выпуск второй Страница 3

«Товарищ» ушел. Без Пакидова мне стало одиноко…

Проболтавшись несколько месяцев без работы, я наконец поступил в Ленинградский морской техникум, отлично выдержав все экзамены, и был принят в первый класс судоводительского отделения.

МОРЕХОДКА

Ленинградский морской техникум. Старая мореходка, выпустившая много хороших моряков. Серое трехэтажное здание на 22-й линии Васильевского острова, с башенкой и мачтой наверху. Внутри, у дверей, висит надраенный колокол-рында, под ним стоит столик и сидит вахтенный с повязкой на рукаве. Светлые, широкие коридоры. На стенах — картины из морской жизни. На третьем этаже — музей, заставленный моделями парусных кораблей, шкафами с мореходными инструментами, лоциями, картами.

Не похожа мореходка ни на один другой техникум. Все здесь иное. Студенты называются слушателями, аудитории — классами. В перерыве между лекциями ученики высыпают в коридоры и курилки. Во что только они не одеты! В голубые американские робы, в канадские клетчатые курточки, в синие свитера, в вязаные жилеты всех фасонов и расцветок. Это ребята, побывавшие в дальних плаваниях. Только мы, первокурсники, выглядели здесь посторонними в своих скромных штатских костюмчиках. И запах в коридорах особенный, медовый. Старшекурсники курят голландский табак «три шиллинга за тонну». Покупают его за границей без пошлины, очень дешево и потому в больших количествах. Чтобы хватило на всю зиму, до следующего плавания. Послушать разговоры — тоже таких никогда в другом учебном заведении не услышишь. Говорят про Квебек, Лондон, Гамбург, Средиземное море, Тихий океан, упоминаются пассаты, свирепые норды, названия пароходов и фамилии капитанов. В мореходке три отделения: судоводительское, механическое и радио. Для механиков есть отличные мастерские. Для судоводителей — такелажный кабинет. Им руководит старейший боцман Василий Иванович Грязное. В кабинете везде развешаны кранцы, маты, всякие мусинги и оплетки. Здесь всегда приятно пахнет смолеными тросами, и кажется, что ты попал на палубу парусника.

А преподаватели! Все они бывшие моряки, много плававшие в своей жизни. Энтузиасты. Люди, бескорыстно преданные морю. Вот к нам в класс идет Касьян Михайлович Платонов. Добрейший человек. Он преподает нам морскую практику.

Сейчас — теория корабля. Свой предмет он излагает обстоятельно, скучновато, но иногда такое выдаст, что весь класс умирает от смеха. Мы уже знаем несколько его «баек» и передаем их из уст в уста. Чего стоит, например, такая. Платонов рассказывает о качке корабля и, сохраняя полную серьезность, говорит:

— Коровы груз опасный. Был случай… — он поднимает кверху указательный палец, — в Тихом океане, в свежую погоду, коровы, погруженные в трюмы, так раскачали пароход, что он опрокинулся. Почему? Потому что коровы, когда жуют сено, качают головами, и вот такое раскачивание, синхронное с волнением, послужило…

Класс разражается хохотом. На лице у Касьяна Михайловича ни тени улыбки.

Николая Ивановича Панина мы боялись. Его боялись не только мы, первокурсники, но и бывалые ученики старших классов. Николай Иванович читал астрономию. Читал отлично, но зато и спрашивал жестко.

Когда он входил в класс, брал в руки журнал, начинали дрожать даже самые лучшие из нас. В этот момент все мы старались вжаться в свои стулья, пока глаза Николая Ивановича блуждали по журналу. И вдруг — как выстрел:

— Козловский, к доске! Расскажите про первый вертикал.

Панин требовал совершенно точного изложения своего предмета. Без отступлений. Он не признавал никаких оправданий, ссылок на болезнь и чрезвычайные обстоятельства. Не знаешь — получи двойку и будь впредь прилежнее.

Лекции по морскому праву мы ожидали с нетерпением. Казалось бы, что может быть интересного в сухом кодексе торгового мореплавания, во всяких параграфах, пунктах Гаагских и Йорк-Антверпенских правил?

Но Сергей Иванович Кузнецов сумел заинтересовать нас. Кузнецов, всегда аккуратный, в белом воротничке, сухощавый, со старорежимной седой бородкой клинышком и седыми волосами, приходил в класс, надевал на нос очки и таинственно начинал:

— Итак… 18 января 1902 года в обширном зале страхового общества Ллойда трижды прозвучал колокол. Пароход «Эмансипейшн» погиб. Он столкнулся с французским пароходом «Жан Барт». «Эмансипейшн» затонул через час после столкновения. Владельцы парохода предъявили иск компании «Месажери Маритим» в триста тысяч фунтов стерлингов, но французы отклонили претензии, полностью переложив ответственность за столкновение на владельцев погибшего судна. И, может быть, они бы и выиграли дело, если бы не неожиданные показания лоцмана. Он сообщил…

Класс замирал. Мы уже не видели Сергея Ивановича Кузнецова. Перед нами был французский лоцман. Он давал показания в Королевском суде…

— Самый важный документ на судне, имеющий наибольшую юридическую силу, — вахтенный журнал, — учил нас Кузнецов. — Помните об этом всегда. Избави вас бог от небрежного или легкомысленного ведения журнала. Это может повлечь за собою непоправимые последствия. Вот характерный пример. Наш теплоход проходил норвежскими шхерами. В Вест-фиорде у него скисла машина. Надо было затратить двадцать минут на ремонт, и капитан попросил маленькое встречное норвежское судно поддержать его теплоход за корму, пока механики приведут машину в порядок. Берег был сравнительно недалеко, дул свежий ветер, и капитан боялся, как бы их не снесло на камни.

Через двадцать минут повреждение устранили. Капитаны обменялись по радио любезностями и разошлись в разные стороны, после чего наш капитан сделал в вахтенном журнале такую запись: «Вследствие сильного нордового ветра и близости берега был вынужден из-за поломки машины на двадцать минут подать буксир на норвежский пароход «Сапсборг», за что обязался уплатить его капитану двадцать пять фунтов стерлингов. Если бы не принятые мною своевременные меры, выразившиеся в подаче буксира на пароход «Сапсборг», теплоход мог быть снесен на камни». Обратите внимание на последнюю строчку: «мог быть снесен на камни». Значит, при таком ветре погибнуть? Так?

— Так, так! — кричали мы.

— Вот эта запись, — продолжал Кузнецов, — каким-то образом стала известна владельцам «Сапсборга». Вероятно, через лоцманов-норвежцев, находившихся на борту. И вместо двадцати пяти фунтов вознаграждения за простую услугу владельцы «Сапсборга» потребовали миллион крон за спасение нашего теплохода. Резонно? Безусловно. Если наш капитан сам подтверждает письменно, в вахтенном журнале, что его судно подвергалось смертельной опасности, значит «Сапсборг» его спас от гибели.

— Неужели заплатили? — возбужденно орали мы. — Ведь это грабеж, жульничество!

Никак не хотелось верить, что наш капитан оказался таким легкомысленным.

— Нет, конечно, — успокоил нас Сергей Иванович. — Мы тоже кое-что понимаем в морском праве. Не все так просто. Позиция «Сапсборга» тоже была шаткая. Но какую-то сумму, большую, чем двадцать пять фунтов, им все же пришлось уплатить.

Вопросам нет конца. Кузнецов еле успевает на них отвечать… А тут звонок. Преподаватель уходит, а мы все еще горячо обсуждаем поведение капитана, лоцманов, владельцев «Сапсборга».

Я с благодарностью вспоминаю преподавателей мореходки. Учили они нас хорошо. Васильев, Хабалов, Лосев, Маркузе, Глазенап, Платонов, Сухомель, Кузнецов — все это были имена, пользующиеся известностью и уважением в морских кругах. Многие имели печатные труды. И во главе техникума — Дмитрий Афанасьевич Лухманов. Один из трех человек, удостоенных звания «доктор мореплавания». Коммунист, капитан-парусник, писатель, конструктор, широкообразованный человек. Он любил молодежь. Мы были для него не просто молодыми людьми, но людьми, которые будут представлять нашу Родину за границей, моряками, по выучке, мастерству и знанию которых будут судить о нашем торговом флоте. Он чувствовал себя ответственным за каждого из нас. Дмитрий Афанасьевич делал все, чтобы возродить хорошие морские традиции, и помогал нам освободиться от того скверного, что осталось от старого флота. Он был непримирим ко лжи, бахвальству, позерству и разыгрыванию из себя «морских волков». Он учил нас уважать море, быть с ним на «вы» и в то же время уметь его побеждать, не бояться.

Он был настоящим воспитателем моряков, воспитателем в лучшем смысле этого слова, искренне считавшим, что нет более почетной и интересной профессии, чем профессия моряка.

Дмитрий Афанасьевич входил в класс, и сразу же наступала тишина. Мы знали, что урок пройдет интересно. А может быть, урока вовсе не будет. Лухманов просто расскажет о каком-нибудь плавании, о тайфуне, о том, как судно уходило от урагана и что в это время делала команда. Фактически это был урок морской практики и запоминался на всю жизнь.