Антология - В координатах мифа Страница 3

Укусила себя за хвост…

Я Уроборос, я голый Феникс, я обгоревшийбескрылый птах, бог-богоборец, vagina-penis,орел и решка…

В чужих устах я так устал от пустых проклятий внабитых мною несытых ртах, что на глиста сталпохож я статью, и харкать гноем на тень Христа втени креста я устал не меньше, но что поделаешь —смерти нет, есть только дети мужчин и женщин, дасемь наделов чужих планет, да звон монет – чешуейпо коже, да поминальный протяжный звон… Да,смерти нет. Но ведь жизни – тоже. Так что же с нами?Неужто сон?

Я Уроборос, я бесконечен, и хвост – все то, что неголова, и перьев поросль болит, как печень, и в осеньпошло летят слова… И целовать этот хвост противно,и укусить его западло, и мне бы в ад давно уползти,но на небеси возлюбили зло. И сам себя я люблюи плачу, и снова плачу и хохочу, в своих объятьяхсебя же трачу на бред собачий и перья чувств. Онипотеряны всеми, всюду и сожжены на хвосте времен,а вместе с перьями вера в чудо, с ней иже ны… Иприговорен я грызть сей хвост обгорелый, горькийи помнить вечно, башку обвив, о брызгах звезд натарелках гор и о бесконечной большой Любви…

Я Уроборос, я память предков, я амнезия, я тьма исвет, костер и хворост……возврат каретки…

Плевать на зиму мне. Смерти нет.

Подражание Шекспиру 85

Как трудно вознести Тебе хвалу,влача свою Судьбу, как я влачу.Как трудно прочитать молитву вслухи уберечь дыханием свечу,и, обжигая воском пальцы рук,нести ее тому, кому велишь,и, замерзая на сыром ветру,идти за ним, светя, на край земли,и боль терпеть, и петь о боли той,и знать, что счастье будет не со мной,и быть мечтой, расставшейся с мечтой,оставшейся земной и неземной,и ежечасно говорить с Тобой,и верить в то, что Ты и есть Любовь.

Солнце на синем

Елена Копытова. Латвия, г. Рига

От автора:

По образованию – юрист, по профессии – преподаватель. Есть сын-школьник. Люблю поэзию и воздушный экстрим.

© Копытова Елена, 2016

Дорожное

…А за окном – березово. Шпалы – чересполосицей.Небо играет красками щедро и нараспев.Сумерки гонят с пастбища рыжее стадо осени.Даль убегает в прошлое, выдохнуть не успев.

Только прикосновение, только намек – не более…Тянется-канителится времени волокно,зыбится послесловием чеховской меланхолии…Желтый зрачок прожектора высветил полотно.

Беглый этюд – плацкартное: рыжий трехлетка с яблоком.Ложка по подстаканнику бряцает бубенцом.На незнакомой станции суетно, как на ярмарке.Пахнет капустой квашеной, бочечным огурцом.

Можно дышать, как дышится… или парить, как движется.Можно сказать, как выдохнуть – шелестом-ветерком.Только вот слово «Родина», в общем-то, слишком книжное…лучше бы – полушепотом, тающим сквозняком.

Бродят слова ненужные (вроде письма с оказией) —то ли уже на подступе, то ли еще в пути…

– Вяленым рыбным Севером, спелой арбузной Азией,мокрым хохлатым Питеромвстреть меня, приюти…и посмотри доверчиво… и обними по-дружески…пусть себе паутинится медленной речи вязь.Будь ты слегка подвыпившей, луковой и простуженной…Знаешь, и пуповинная недолговечна связь.

Вижу – на шею времени кольца легли годичные.Вижу, как из дорожного старого рюкзакаволком глядит предательство паспорта заграничногос ужасом обреченности вечного чужака.

Без слов

Говорят, в Отечестве нет пророка,да и кто б узнал его, если – есть?Но зато опять на хвосте сорокапритащила сдуру худую весть.

…А в чужое сердце влетишь с разгона,так тебя проводят – «на посошок»полной чаркой спелого самогона.Сумасбродно, ветрено… – хорошо!

…А потом – привычный рассол на завтрак.Хоть полвека пей, все равно – тоска.Ты чужой здесь и… не сегодня-завтраупорхнешь, как ласточка с облучка.

…но пока… молчи! На душе бездонно.Все, что важно, сказано и без слов.Просто Бог, шутя, раскидал по склонамзолотые луковки куполов.

Просто остро пахнут лещом и тинойна равнинах волжские рукава.

И тебя пронзает гусиным клиномножевая русская синева.

Провинциальное

…И неважно, где он и как зовется —городок с часовенкой под ребром.Ночью время черпаешь из колодца,до утра гремишь жестяным ведром.

И душа наполняется зыбкой грустью.Все застыло будто бы на векав закоулках этого захолустья.На цепи по-волчьи скулит тоска.

…колосится утро над бездорожьем.На лугах – ершистая трын-трава.Вот бы враз оторваться, сдирая кожу! —Отболев, отникнуть, но – черта с два! —Как ни бейся – хлесткая пуповинанеизменно тянет тебя назад.

…у хозяйки – брага (к сороковинам.)На столе – портрет (утонувший брат.)На цветастом блюдце – свечной огарок.Кислый квас – во фляге. В печи – блины.На плакате выцветшем – Че Гевара,и ковер с оленями – в полстены.

Даже то, к чему ты едва причастен,прикипает к памяти навсегда.В сенокос – царапины на запястьяхда жара без продыху – ерунда.От того, что было сплошной рутиной —горячо и больно, по телу – дрожь…

тишина колышется паутиной —даже выдохнуть страшно,а вдруг порвешь?

Не парижское

Улицы не парижские… Ветер гуляет кочетом.Голуби над задворками. Нудные холода.У пацанов с окраины папы – сплошные «летчики».Рано стареют матери. Чадно горит звезда.

Хочется… прочь! – Из города, чтобы дорога – скатертью,чтоб разговоры в тамбуре, а за окном – поля,чтобы вдыхать заутренний свет над церковной папертью…чтобы отцу и матери пухом была земля…

или… на тесной кухоньке пить до утра шампанское,чтоб на одном дыхании – залпом объять сполна —русское и еврейское, польское и цыганское…чтобы в душе – бубенчики, а на дворе – весна…

был бы, слегка присоленный, хлеб – на ладони времени…чтобы в гостях – желанные (и никогда – врасплох),чтоб прорастало лучшее не из чужого семени…

но… на ветру качается пыльный чертополох…не золотятся колосом Псковщина и Смоленщина,наглухо занавешены долгие вечера…

а в безымянном городе плачет хмельная женщина,будто опять поверила, что из его ребра…будто припала Родина к теплой груди Всевышнего —плачет – не успокоится, не оторвет лица.

Улицы не парижские – с кошками и мальчишками,папы – сплошные «летчики», нет холодам конца.

«Это русская сторонка»…

«Это русская сторонка». Летний зной в затоне тонет.Спит соломенное солнце, зарываясь в облака.Голосит петух поддатый: «Распрягхайте, хлопцы, ко́ней!» —Метит в «яблочко» – навылет (чтоб уже наверняка)!

Хоть полшара – десантируй, здесь любому хватит места.За бескрайним Енисеем всякий – Будда (в меру сил.)Медитируют в Сибири дети светлой Поднебесной…«Рэнь-шэн бу-кэ хвань-дэ-хвань-ши»[1] —как Конфуций говорил. —

Прав он был. Да кто бы спорил? – Все бесценно. Время тленно.Над чубатыми борами – желторотая заря.Машут лапами березы. Вечер будет офигенным…Разбавляй речной прохладой жгучий спирт из «пузыря»!..

Ветеран двадцатилетний. Он послал меня в… европу!Он сказал, что я с акцентом говорю!.. Достал баян… —понеслись гнедые звуки по околице галопом. —Это русское… застолье…

«Это Родина моя.Это русская сторонка».

Здесь тебя не ранят в спину.Ночи лунные полынны. Тонкокожи тополя.И… почти невыносимо…бьется жаром за грудиной:«Это русские картины…это русская земля…»

Незнакомая Родина

Два вопроса: «Что делать?» и «Кто виноват?»,как седые проселки, навеки схлестнулись.В Ярославле над Волгой ярится закат.Тлеет Тула витринами пряничных улиц.

А в вагоне – туман опрометчивых слов.Да и сам ты доверчив, наивен и жалок,обнаживший всю душу до самых основ,точно Питер – изнанку своих коммуналок.

…За спиною – перрон. Переступишь порог —и на пир с «корабля», но расходятся гости.…А рассвет с огоньком, и с горчинкой дымок,и дрова – на дворе, и трава – на погосте.

Оживает душа, обращенная в слух.Акварельные зори свежи и прозрачны,но умолк предпоследний нетрезвый петух,оцарапав околицу хрипом наждачным.

Вот бы взять да попробовать жить-не тужить,чтоб душа – нараспашку!.. Похмельно-непьющий,понимаешь, что… – к лешему вся эта жизнь! —Что за чушь, что дорогу осилит идущий?

Кто соврал, что идущему ноша легка? —Добрести бы до дома неровной походкой…(Как известно, Россия – в глазах чужака —пресловутый медведь, балалайка и водка.)

Незнакомая Родина… Все занесло —заметелило пеплом неверного слова.…А в плацкартном вагоне тепло и светло.И подросток-«ботаник» читает Толстого…

Из дорожных зарисовок