Дмитрий Мережковский - Новые стихотворения (1891-1895) Страница 3

Боккачио с приветливым лицом,

Макиавелли, друг царей лукавый,

И нежная Петрарки голова,

И выходец из Ада величавый,

И тот, кого прославила молва,

Не разгадав, — да Винчи, дивной тайной

Исполненный, на древнего волхва

Похожий и во всем необычайный.

Как счастлив был, храня смущенный вид,

Я — гость меж ними, робкий и случайный.

И, попирая пыль священных плит,

Как юноша, исполненный тревоги,

На мудрого наставника глядит, —

Так я глядел на них: и были строги

Их лица бледные, и предо мной,

Великие, бесстрастные, как боги,

Они сияли вечной красотой.

Но больше всех меж древними мужами

Я возлюбил того, кто головой

Поник на грудь, подавленный мечтами,

И опытный в добре, как и во зле,

Взирал на мир усталыми очами:

Напечатлела дума на челе

Такую скорбь и отвращенье к жизни,

Каких с тех пор не видел на земле

Я никогда, и к собственной отчизне

Презренье было горькое в устах,

Подобное печальной укоризне.

И я заметил в жилистых руках,

В уродливых морщинах, в повороте

Широких плеч, в нахмуренных бровях —

Твое упорство вечное в работе,

Твой гнев, создатель Страшного Суда,

Твой беспощадный дух, Буонарроти.

И скукою бесцельного труда,

И глупостью людскою возмущенный,

Ты не вкушал покоя никогда.

Усильем тяжким воли напряженной

За миром мир ты создавал, как Бог,

Мучительными снами удрученный,

Нетерпелив, угрюм и одинок.

Но в исполинских глыбах изваяний,

Подобных бреду, ты всю жизнь не мог

Осуществить чудовищных мечтаний

И, красоту безмерную любя,

Порой не успевал кончать созданий.

Упорный камень молотом дробя,

Испытывал лишь ярость, утоленья

Не знал вовек, — и были у тебя

Отчаянью подобны вдохновенья:

Ты вечно невозможного хотел.

Являют нам могучие творенья

Страданий человеческих предел.

Одной судьбы ты понял неизбежность

Для злых и добрых: плод великих дел —

Ты чувствовал покой и безнадежность

И проклял, падая к ногам Христа,

Земной любви обманчивую нежность,

Искусство проклял, но пока уста,

Без веры, Бога в муках призывали, —

Душа была угрюма и пуста.

И Бог не утолил твоей печали,

И от людей спасенья ты не ждал:

Уста навек с презреньем замолчали.

Ты больше не молился, не роптал,

Ожесточен в страданье одиноком,

Ты, ни во что не веря, погибал.

И вот стоишь, не побежденный роком,

Ты предо мной, склоняя гордый лик,

В отчаянье спокойном и глубоком,

Как демон, — безобразен и велик.

1892

Флоренция

ПРОСТОЕ СЕРДЦЕ

Блажен, в чьем сердце мир глубокий,

Кто верит в Бога и людей,

Кто никогда, от зла далекий,

Ни лгал пред совестью своей.

Он не один под небесами:

На каждый дружеский привет

Природа всеми голосами

С любовью шлет ему ответ…

Но Божьих звезд любовный взор,

Улыбка неба голубого

Для сердца темного и злого —

Живой, мучительный укор.

<1892>

ВОЛНЫ

Я бы людям не мог рассказать, почему

   Вы для сердца, о волны, родные.

Только знаю, что чем непонятней уму,

   Тем я глубже душою пойму

      Ваши речи живые.

Я люблю вас, не знаю, зачем и за что,

   Только знаю, что здесь, перед вами,

Наши песни ничтожны: вы скажете то,

   Что вовеки не может никто

   Рассказать никакими словами.

1892

Неаполитанский залив

МАТЬ

С еще бессильными крылами

Я видел птенчика во ржи,

Меж голубыми васильками,

У непротоптанной межи.

Над ним и надо мной витала,

Боялась мать не за себя,

И от него не улетала,

Тоскуя, плача и любя.

Пред этим маленьким твореньем

Я понял благость Вышних Сил,

И в сердце, с тихим умиленьем,

Тебя, Любовь, благословил.

1892

ГРИНДЕЛЬВАЛЬД

Букет альпийских роз мне по пути срывая,

В скалах меня ведет мой мальчик-проводник,

И, радуясь тому, что бездна — мне родная,

Я с трепетом над ней и с жадностью поник.

О, бледный Зильбергорн на бледном небосклоне,

О, сладкогласная мелодия, звонков —

Там где-то далеко чуть видимых на склоне

По злачной мураве пасущихся коров!

Уже в долинах зной, уже повсюду лето,

А здесь еще апрель, сады еще стоят

Как будто бы в снегу, от яблонного цвета,

И вишни только что надели свой наряд.

Здесь одиночеству душа безумно рада,

А в воздухе кругом такая тишина,

Такая тишина, и вечная прохлада,

И мед пахучих трав, и горная весна!

О, если б от людей уйти сюда навеки

И, смерти не боясь, лететь вперед, вперед,

Как эти вольные, бушующие реки,

Как эти травы жить, блестеть как этот лед.

Но мы не созданы для радости беспечной,

Как туча в небесах, как ветер и вода:

Душа должна любить и покоряться вечно, —

Она свободною не будет никогда!

<1892>

ПАРФЕНОН

Мне будет вечно дорог день,

Когда вступил я, Пропилеи,

Под вашу мраморную сень,

Что пены волн морских белее,

Когда, священный Парфенон,

Я увидал в лазури чистой

Впервые мрамор золотистый

Твоих божественных колонн,

Твой камень, солнцем весь облитый,

Прозрачный, теплый и живой,

Как тело юной Афродиты,

Рожденной пеною морской.

Здесь было все душе родное,

И Саламин, и Геликон,

И это море голубое

Меж белых, девственных колонн.

С тех пор душе моей святыня,

О скудной Аттики земля, —

Твоя печальная пустыня,

Твои сожженные поля!

1892

Ионическое море

ПРОЛОГ НА НЕБЕ 

Из «Фауста» Гете

Господь, Небесное воинство, потом Мефистофель.

Три Архангела выступают вперед.

     Рафаил

Как древле, солнце гимн сливает

С немолчной музыкой миров

И громоносный путь свершает,

И вид его толпе духов

Дарует силу и смиренье:

Никто зажечь его не мог.

Кругом, как в первый день творенья,

Прекрасно все, что создал Бог.

     Гавриил

С непостижимой быстротою

Земля вращается, — и день

И свет Эдема чередою

Сменяет грозной ночи тень,

И море пенится волнами

И шумно бьется о гранит,

И море вместе с берегами

Земля в одном движенье мчит…

     Михаил

И свищут бури то над степью,

То над пучиною морской,

И разрушительною цепью

Объемлют вечно шар земной.

В них гром с раскатами глухими,

В них блеск губительных огней…

Но, Боже, здесь поем над ними

Мы тихий свет Твоих лучей.

     Все трое

Даешь Ты силу и смиренье,

Тебя никто постичь не мог,

Кругом, как в первый день творенья,

Прекрасно все, что создал Бог.

     Мефистофель

Ты снизошел опять, о Повелитель мой,

Проведать нас, рабов Твоих покорных.

Бывало, ты любил поговорить со мной,

И вот я снова здесь, в кругу Твоих придворных,

Пускай сочтут они смешным простой язык,

Но все же громких слов не буду тратить даром:

Я мог бы рассмешить Тебя притворным жаром,

Когда бы Ты давно смеяться не отвык.

О солнцах, о мирах я говорить не буду,

Но вижу я людей, страдающих повсюду.

Все тот же бедный царь природы, и во всем

Остался человек таким же чудаком.

   Ты с ним сыграл плохую шутку:

   Огонь небес в сердца людей

Ты заронил, и вот, благодаря рассудку,

В них больше зверского, чем у самих зверей,

Подобен человек цикаде (с позволенья

Его величества употреблю сравненье):

Пытается лететь и делает прыжок,

И песенку поет все ту же. Если б мог

Хоть мирно жить в траве. Но вот беда: с вопросом

О целях мира в грязь он попадает носом!

     Господь

Ужели ни о чем не можешь говорить

Ты кроме зла? Ужель с упреками ты снова

Пришел ко мне? Скажи, иль ничего святого

Нет в мире?

     Мефистофель