Алла Горбунова - Альпийская форточка Страница 3

Псалом: молния

Ты – молния. Закон мировтебе не выступит порукой,и бьёт стремительно не в бровьстрела, сорвавшаяся с лука.

И там, где ты произойдёшь,твои бесчисленны щедроты,но ждать тебя нельзя: ты дождь,но вне погоды и природы.

Что революция, войнаи смена правящих династий?И полководцев именатебя являют лишь отчасти.

Вчера был случай: утонулмужик в ведре. Он верил в случай.И оттого он утонул,что был чертовски невезучий.

«Не плюй в стакан – случится пить».Увидишь сон, как виночерпий.В подблюдной песне будешь петьо том, что предсказали черти:о том, что вынется кому,то сбудется и не минует,как день меняет тьму на тьму:ночную тьму на тьму дневную,

что делается и берётначало, или происходит,как Волга из тверских болоти взрыв на порохо-заводе.

Предел. Начало и конец.Межа и грань. Рубеж. Граница.А я и ключник и творец,а я и шуйца и десница,

как будто агнец и денница(что морю – берег, жизни – смерть),порфироносная царица,и лён жены, и мужа медь.

И встреча, где меня и нет:чем я быстрей, тем буду позже.И травма: в зубы, и минет,и десять раз ещё по роже,

мне восемь лет, мне девять лет.Утрата Рая. Лёгкость боли.И этот шрам, и этот след,и паралич любви и воли,как будто потушили свет,и в вену героин вкололи,чтоб видеть сон, что я поэт —почти святой в дрянной юдоли.

И мёртв Сократ. И Бог распят.«Свобода, равенство и братство!» —у стен Бастилии кричат.И в тунеядстве, пьянстве, б***стве

лесбийском свальном я зачат,но ты себя отдашь мне даром,и ты воздашь собой стократ,мгновеньем, молнией, ударом.

…Вдыхать тебя, как никотин,и знать, что знать тебя нельзя мне,но можно в истине ходить,как праведники со слезами.

Ты – молния. Зигзагом – шрам,без места сам, но держишь местовсем утопическим мирам:и Раю моему, и детству.

Ты выпадаешь, как игра —броски мелькающие в кости.И рану не зашьёт игла,и бездна собирает в горстипланеты, звёзды и людей,и всех зверей, и все растенья, —всё в крови Божьей и ничьей,во сретенье и средостенье.

Коломна

В окно чердачное внимательно смотри,как черепица раздувает жабры,карабкайся до Солнцевой сестры —её чертогов в форме дирижабля.

Вся скверна скверов и сверканье куполов —как лупой подожжённая солома,Сенная площадь, тысячеголовлуг асфодельный и асфальтовый – Коломна.

На ворвань двориков внимательно смотри,как в стареньких котельных и на крышах —котлы и трубы Солнцевой сестры —её чертогов бастион Нарышкин.

И асфоделей позабытые крестыне обойдёт твой взгляд, как тот паломник.Я у чердачного окна стою, а ты —передо мной в окне, в огне, Коломна.

пусть тост поднимая во славу лесовкентавр потрясает копьёмвино из поганок под уханье совмы в белых стаканчиках пьём.

пусть царственно жаба сидит на пенькев уборе змеи, чей раздут капюшонпусть скажет она: бре-ке-ке, бре-ке-ке…на закусь у нас корнишон.

ещё до Колумба в великих лесахя перья вороньи носил в волосахкогда я узнал вожделенье и страхоленем бежал и койотом скакал

и был я стрелой над великой водойи пустошью дикой, где пел козодойи всех континентов я слышал прибойо воду массивами скал.

пусть солнце – гнилуха, а звёзды – труха,пьют горький напиточек нашМахно и Пихто, да Ивась и Михасьда леший – весёлый алкаш.

протянет Ивась Михасю беломорпротянет Михась Ивасю мухоморнабив трухой трубки, целуются в губкина камне среди сикамор.

в менад и кентавров блаженном кругуя был пожеланием смерти врагувлюблённостью нимфы на лунном лугусиреной я пел и сатиром плясал

был цаплей и жабой, ущербом Луныв пещеры циклопы несли валуныя слышал вступленье вселенской весныво все мировые леса.

пусть ржавая плесень цветёт в котелкекак жаба в ночи пропоёт бре-ке-кеМахно чтоб не сгинул, Пихто не погибвкушая чудовищный гриб.

Теремок

Говорящие мишки пьют мёд в терему.Киски лесные – шубки в росе.Кто, кто живёт в терему?Все, отвечает, все.

Устал и на скрипке пиликать,только мяучит, доколесмотреть, как люди предают друг друга:смотришь, не смотришь,вот они —братья-работорговцы, Иуда,и ты, говорят, сдохнешь,когда ты сдохнешь? —так любящие спрашивают любимых,как Иисуса в Иерусалиме,как младенца – мать-наркоманка,как благодетеля выкормленный найдёныш.Любимые сдохнут, подождите ещё немного.

Смотрят большими глазами в глазах любимыхпод дулом пистолета, под кулаком для удара,на иконах в слепительных нимбахгласящие: laudare,сошедшие с детских книжек,живущие под обложкойговорящие мишки,разумные кошки.

младенцы плывут по морюв пухе лебяжьем;игрушки им дарит пена:цветные вертушки.наливное яблоко в чашепоказывает холмы и далёкие пашни.все безымянны, агукают,отрешённо и просто глядят:вот крестьянин по пашне идёт —это дед,вот – подёнщица-матьполощет бельё на реке.каждый знает: я буду врачом/пожарным/инженером/учёными лекарство найду от смертельной болезни,человека спасу из огня.вот-вот за мною аист прилетитв капусту завернёт, в саду положит,и угадай, как назовут меня.

Альпийский рояль

Мадам *** установила фортепьяно в Альпах.

альпийский рояль: нам так весело с ним!перебирает незримо клавиши горный дух.западают педали, заглушая, продляя звук.бьёт молоточков встревоженный механизм.слушайте, серны, олени и куропатки,знайте: альпийский рояль не имеет веса,и там, где лопатки —он крылат, осыпает его виноград, эдельвейсы,альпийские маки, земляника, ятрышник, травы.галка на клавиши села – исполнить вальсок.на педали внизу нажимает сурок:на правую,чтобы звук удержать, и на левую,чтобы примолк.музыки шаткая-валкая эта походка:припадает танцовщица-серна копыткой одной.расщеплённая клавиатура – нажал посерёдкесурок, да рояль наш альпийский расстроен давно.

междуцарствие,миг неведомый, близкий сон,со дна воздымаемый блик, отражённый в даль,в шелест подземных ключей, негасимый звон,павший с небес хрусталь.…мягко скользит руно,преображаясь, тая в моих руках…буду я беден, как мышь, под покровом дня;ночью, когда темно, буду бедней себя:свет проницает тьму, тьма поядает свет.буду богат, как Бог, на короткий час,всем, что умножит мир, что наполнит наснашей душой, созданной на краю,между тем, что есть, и тем, чего вовсе нет,наполняющей музыку ангельскую в раювдохновеньем, неуловимым, как свет,наполняющей вещи радугой всех цветов,напояющей ароматом живым жасмин,дарящей смысл лепетанию лепестков,и горечь приходит в дым, словно пряность в тмин,уют поселяется в доме и смех в устах,красота входит в очи и воля в движенье рук,и сердце болит и любит, покуда вдругне возродится прежняя нищета,

словно восходит смерть – абсолютный день,словно восходит смерть – абсолютная ночь.

в тишине налету-навесу осенённая глубь,мурашки травы, аккордеон во сне,дребезжанье и рябь, пробежавшая по стеклу,словно в ветре свистит вальдшнеп.

дуговая растяжка, чубушник цветёт как рай,свет террасы выходит из мглы,чтобы вступить в гром и вороний грай,в дальний скрежет лесной пилы,

в стук возвращенья в дверь и в надрывный плачегерской дочки, что с милым сбежала прочь,но никто не откроет дверь, и отец-палачскорее задушит, чем снова примет дочь.

в разрушенной вспышке высветились, дробясь,два огненных мира в двойных зеркалах из воды.уплывает под пальцами полузабытая вязьсна во сне, что запутал следы.

в ночи курорт забытый и пустойсанаторских заброшенных лоджийбелой розой сквозь мракразъездной луна-парк,призрачный, ложный.балкончик над морем, не тай!чуть постойв конце лунной дорожкидо дрожи.

кипарисовая аллея,магнолиевая аллея,олеандровая аллея,акация белая в листьях тёмно-зелёных.за пустыми лежаками белеетлуна-парк, раскинувшийся на морской глади,санаторий, раскинувшийся на него глядя,балкончик над морем среди пустоты небеснойи на нём ребёнок, смотрящий на аттракционы,маленький белый старинный балкончик над бездной,и на нём ребёнок, смотрящий на дельтапланы,летящие между звёзд и в дальние страны,наперегонки с метеорами влетающие в галоумноженной на себя Луны,и крыло Рогаллозалетает к нему во сны.

и выныривает, почти доставая его протянутой вниз руки,афалина, мяукающая, как кошка,навострив плавники —и грудной и спинной,что вырезан мастерски полулуной,и дельфины играют у каруселей, вырастающих понарошкуиз астрального света и испарений воды,и поют голубые киты,и потерянное дитя на балконе одно в целом миреоткрывает глаза всё ширеи спит с глазами открытыми,видя свои мечты.

Обещание весны: восход имён