Виктор Топоров - Да здравствует мир без меня! Стихи и переводы Страница 3

На которые отвечая

Шевелилась куда-то вбок,

Где, от чая ли, не от чая,

Но на мраморе был подтек;

А снаружи зияла темень

Из разинутого окна —

Не туда ли: душа, и демон,

И она?.. И она —

Одна!

Чтоб вернуть тебе Галатею,

Я из мрамора улетаю

Без усилий твоей руки.

Я не знала, как будет тяжко,

И как плох будешь ты, бедняжка,

И как боли твои мелки.

Я не знала, что знак неверья —

Круг крест-накрест на двух гвоздях, —

Над твоею прибитый дверью,

Означает всего лишь страх.

Я не знала – а что я знала?

Я и в камне была горда.

Никогда еще не летала

Я отсюда – и в Никуда,

Никогда!

Никогда! никуда! ни за что! я тебя не стою,

Я тебя не пущу! я пускал их – стаю

За стаей – в небо, как это называлось сперва.

Мрамор – душу в него – поштучно,

Чуть поплакав; потом – поточно,

Плача ручьями… снова не те слова!

Я забыл Галатею. Вы с ней

Тёзки, вы тёски моей. Не то!

Я, Галатея, тебя… Я в жизни

Не был сильнее – не знаю, что!

Галатея, все эти годы…

Этими изуродованными руками…

Получались одни уроды…

Я искал камень…

Свой камень!

– Галатея!

– Я улетаю!

– Я лечу.

– Я теперь не сумею.

– Я лечу.

– Я пускал их стаю.

– Улетаю.

– Нет, Галатея!

– Галатея…

– Я не слышу тебя отсюда.

Небо вроде ночного сада,

Только больно уж он велик,

Больно степи внизу протяжны,

Больно важные снизу тяжбы,

Больно только пока не в крик.

Я не слышу тебя отсюда.

Небо вроде ночного сада.

Я не слышу, но слушать буду.

Буду или уже не надо?

Я не слышу тебя отсюда.

Я ее слышу, но слушать буду.

Чудо длится, покуда чудо.

Небо вроде ночного сада.

«Даже Вам, из города Ростова…»

Даже Вам, из города Ростова,

Не скажу чего-нибудь простого.

Упиваясь низменным и выспренним,

Оставаясь званым, да не избранным.

Сложности повсюду, как бы сложности

И дела как бы великой важности.

И губам не достает возможности.

И словам не достает протяжности.

Ярость – неотхлынувшая, темная —

Все еще кидает на скоромное.

Робость – у чужого муравейника —

Превращает паладина в пленника.

Важности повсюду, как бы важности

И дела как бы великой сложности.

И словам не достает протяжности.

И губам не достает возможности.

Колодец

Колодец, где стоячая вода

Артачится в глухом вихревороте,

Куда не пробомбитесь вы, когда

Не вы начнете то, что вы начнете.

Колодец, где настояна полынь

На неизменном запахе железа,

Куда свалиться разве что с луны,

Куда забраться разве только если.

Что спьяну, – где такие лишаи,

Что ни испить, ни с толком утопиться,

Где гасят на ночь песенки свои

И свет с ладошки лижут у сестрицы,

Колодец, где такие лешаки

Стоят у поворотного устройства,

Что ни с ума, ни с жиру, ни с тоски

Немочно раскачаться на геройство,

Где гадины, дохлятина и гнусь

Заполонили полые объемы.

Колодец, чье названье не берусь

И прошептать, настолько незнакомо

Покажется исконное словцо.

Где осень отсыпается (откуда

Здесь быть лесам?), где каждое лицо

Двоится, как расколотое блюдо,

То пряча, то выпячивая не-

Красоту, не-святость, не-невинность,

Колодец, где я столькое на дне

Похоронил, что сдохну, а не сдвинусь, —

Колодец это лодка: можно плыть,

Не поспешая, в деревянном срубе,

Где стены от усталости теплы,

А зимы – выносимы, – пусть не в шубе,

Зато в толпе, – колодец, где никто

Наверх не рвется (в черную воронку

Невиданного неба), а зато

Заводит – кто собачку, кто ребенка,

Кто девочку – чтоб лечь наискосок,

Кто мальчика – в пятнашки или в шашки.

Кто домик из отодранных досок,

Кто парус из подхваченной бумажки.

Кто обезьянник, кто молитвослов.

Кто спички отсыревшие, кто порох,

Оставшийся от прежних драчунов, —

Но лишь затем, чтобы полыхать в спорах…

Я многое похоронил на дне —

И уронил – за все десятилетья.

Среди костей, колечек и монет,

Одетых одинаковою медью,

Подернутых песком небытия,

Подложенным под выцветшую жижу

Как бы воды – среды, откуда я,

Бросая все, но к воздуху не ближе,

Теряя все, но темен и тяжел,

Обремененный каждою потерей.

Как первою, – откуда я пошел,

Что не уйду – хоть в пустоту – не веря…

Колодец это лодка для двоих,

Мизинцем остановленное время,

Где гасят на ночь песенки свои

И вниз летят, на нежных нотах рея,

Колодец это место для бесед

С самим собой не хуже ваших гротов,

Арена для сраженья против всех

И дыба для сведенья старых счетов.

Колодец это правило двора

Соединяться с прочими дворами

Забитыми парадными… Вчера

Здесь был я, бил и выл под каблуками —

И сверху замигавшее окно

Не то, чтобы погасло, – затемнилось, —

И ничего ужасного со мной

И в этот раз, как прежде, не случилось.

Колодец это место не тесней

И не мрачней любого из возможных;

Я многое похоронил на дне,

И уронил, и спрятал так надежно,

Что днем с огнем теперь не отыскать

В одетом одинаковою медью, —

Хоть запусти в трясину батискаф, —

Мое неразличимое наследье…

Монеты, кольца, кости и – слова —

Нет проигрышей в этой лотерее;

Скользни сюда – вода стоит мертва,

Как пальцем остановленное время;

Вода цветет – я знаю этот цвет,

Люблю его: единственно правдивый

Цвет стертых слов, костей, колец, монет;

Вода мертва, а мы и в мертвой живы.

Как нищенство, все жалко и общо,

Как христианство, неосуществимо;

Скользни сюда – куда ж тебе еще, —

Где все неразличимы и в любви мы…

Не надо наклоняться надо мной,

Лицо в лицо, из вышнего квадрата:

Там точно так же сыро и темно,

И точно та же тяжкая неправда,

И если притяженье с двух сторон,

Из глаз в глаза, в узлы затянет петли,

То не взлечу, как белое перо,

А упадешь немедля, как ни медли.

И если вышлешь белую ладью

И я во тьме бадью твою поймаю,

То не взлечу с тобою, а собью, —

И здесь, на дне, бесследно потеряю.

Не надо наклоняться – ни ко мне,

Ни надо мной – из верхнего просвета:

Колодец это ложе из камней,

И насмерть заколоченное лето,

И никогда не будет здесь весны.

Колодец это место, где водица

Идет из глубины, из глубины…

Но ни испить, ни с толком утопиться.

Из цикла

«Этюды черни»

1985

«Бывали, бывали…»

Бывали, бывали

Мы в этой харчевне!

Тут было не лучше,

А только дешевле.

Пятнадцатилетье

Промчалось – а все же

Тут стало не хуже,

А только дороже.

А блюда роскошны!

А вина шикарны!

Забыть невозможно,

Как нынче гуляем!

А дамы? Все те же,

Вот только пошире…

А может, тогда мы

Совсем не платили?

А речи? Кипели!

А свечи? Дрожали!

Не то обхитрили,

Не то убежали…

Но только зашли мы —

Не смотрим, а видим:

Нас ждут не дождутся,

Отсюда не выйдем.

Курить уж не курят,

Плясать уж не пляшут,

Но пальчиком манят

И ручкою машут.

И те же уроды

Все ту же присягу:

– Отсюда ни шагу…

– Пожалуйте шпагу…

И главный над нами

Уже громоздится:

– Прошу расплатиться…

– За все расплатиться…

И дамы в платочек,

А мы за манишку:

– Ну, это уж слишком! —

И только сердчишко.

И груда пирожных.

– Миндальных, миндальных!

Забыть невозможно,

Как нынче гуляем.

1982

«Ночь хрустальная, тайная, длинных ножей, на душе…»

Ночь хрустальная, тайная, длинных ножей, на душе.

Начинаем в пивной, и за мной, в неземное и наземь.

На, возьми, на, зажми, нам черед воевать с нелюдьми.

Никому ничего ни за что, а не то все изгадим и сглазим.

Ночь легла, так бела, словно ты захотел темноты.

Ночь постыдно пустынна, невинна, как сон убиенных —

От звонка до звонка. Не река, а рука старика.

Не в нее окуная, иная напишет, стеная, на стенах.

Не за то избивал слабаков женихов Одиссей,

Не за то убивал наповал или мял и пытал заскорузло —

А за годы в трудах, за походы во прах и на страх, —

Не за лоно законное и судоходное русло.

Но не тем, что меж тем на замки всех систем норовят.

Хоть не им, неживым, утонув, дотянуть до рассвета.

Но не вам, пластунам по ворованным ветхим коврам,

Хоть и вас в тот же час, невзирая на вечное вето.

Я начну, где шагну в глубину оголенной груди,

Кислоту пустоты каблуком напролом направляя.

Я начну, как вздохну в беззаботных небес вышину,

Не стирая с запястья ненастья беззубого лая.