Федор Тютчев - Стихотворения Страница 32

<Начало марта> 1871

Ватиканская годовщина

Был день суда и осужденья —Тот роковой, бесповоротный день,Когда для вящего паденьяНа высшую вознесся он ступень, —

И, божьим промыслом теснимыйИ загнанный на эту высоту,Своей ногой непогрешимойВ бездонную шагнул он пустоту, —

Когда, чужим страстям послушный,Игралище и жертва темных сил,Так богохульно-добродушноОн божеством себя провозгласил…

О новом богочеловекеВдруг притча создалась – и в мир вошла,И святотатственной опекеХристова церковь предана была.

О, сколько смуты и волненийС тех пор воздвиг непогрешимый тот,И как под бурей этих пренийКощунство зреет и соблазн растет.

В испуге ищут правду Божью,Очнувшись вдруг, все эти племена,И как тысячелетней ложьюОна для них вконец отравлена.

И одолеть она не в силахОтравы той, что в жилах их течет,В их самых сокровенных жилах,И долго будет течь, – и где исход?. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но нет, как ни борись упрямо,Уступит ложь, рассеется мечта,И ватиканский далай-ламаНе призван быть наместником Христа.

6 июля 1871

* * *

От жизни той, что бушевала здесь,От крови той, что здесь рекой лилась,Что уцелело, что дошло до нас?Два-три кургана, видимых поднесь…

Да два-три дуба выросли на них,Раскинувшись и широко и смело.Красуются, шумят, – и нет им дела,Чей прах, чью память роют корни их.

Природа знать не знает о былом,Ей чужды наши призрачные годы,И перед ней мы смутно сознаемСебя самих – лишь грезою природы.

Поочередно всех своих детей,Свершающих свой подвиг бесполезный,Она равно приветствует своейВсепоглощающей и миротворной бездной.

Август 1871

Петербург

* * *

Враг отрицательности узкой,Всегда он в уровень шел с веком:Он в человечестве был русской,В науке был он человеком.

29 декабря 1871

Памяти М. К. Политковской

Alla a été douce devant la mort.[47]

Многозначительное словоТобою оправдалось вновь:В крушении всего земногоБыла ты – кротость и любовь.

В самом преддверье тьмы могильнойНе оскудел в последний часТвоей души любвеобильнойНеисчерпаемый запас…

И та же любящая сила,С какой, себе не изменя,Ты до конца переносилаВесь жизни труд, всю злобу дня, —

Та ж торжествующая силаБлаговоленья и любви,Не отступив, приосенилаЧасы последние твои.

И ты, смиренна и послушна,Все страхи смерти победив,Навстречу ей шла благодушно,Как на отеческий призыв.

О, сколько душ, тебя любивших,О, сколько родственных сердец —Сердец, твоею жизнью живших,Твой ранний поразит конец!

Я поздно встретился с тобоюНа жизненном моем пути,Но с задушевною тоскоюЯ говорю тебе: прости.

В наш век отчаянных сомнений,В наш век, неверием больной,Когда все гуще сходят тениНа одичалый мир земной, —

О, если в страшном раздвоенье,В котором жить нам суждено,Еще одно есть откровенье,Есть уцелевшее звено

С великой тайною загробной,Так это – видим, верим мы —Исход души, тебе подобной,Ее исход из нашей тьмы.

<Начало марта 1872>

* * *

День православного Востока,Святись, святись, великий день,Разлей свой благовест широкоИ всю Россию им одень!

Но и Святой Руси пределомЕго призыва не стесняй:Пусть слышен будет в мире целом,Пускай он льется через край,

Своею дальнею волноюИ ту долину захватя,Где бьется с немощию злоюМое родимое дитя, —

Тот светлый край, куда в изгнаньеОна судьбой увлечена,Где неба южного дыханьеКак врачевство лишь пьет она…

О, дай болящей исцеленье,Отрадой в душу ей повей,Чтобы в Христово воскресеньеВсецело жизнь воскресла в ней…

16 апреля 1872

* * *

Как бестолковы числа эти,Какой сумбур в календаре;Теперь зима уж на дворе,А мне вот довелось во всем ее расцвете,В ее прелестнейшей поре,Приветствовать Весну лишь в позднем ноябре.

23 ноября 1872

* * *

Мир и согласье между насСказались с первого же дня, —Поздравим же, перекрестясь,Тебя со мной – с тобой меня.

21 апреля 1872

* * *

Тут целый мир, живой, разнообразный,Волшебных звуков и волшебных снов, —О, этот мир, так молодо-прекрасный, —Он стоит тысячи миров.

1869 – 1870?

Наполеон III

И ты свершил свой подвиг роковой,Великих сил двусмысленный наследник,Муж не судеб, а муж случайности слепой,Ты сфинкс, разгаданный и пошлою толпой,Но правды Божьей, не земной,Неотразимый проповедник,Ты миру доказал на деле,Как шатко все, в чем этой правды нет:Ты, целых двадцать бурных летМир волновавший – и без цели,Ты много в мире лжи посеял,И много бурь ты возрастил,И уцелевшего рассеял,И собранного расточил!Народ, взложивший на тебя венец,Ты ложью развратил и погубил вконец;И, верный своему призванью,Оторопевший мир, игрой своей смутя,Как неразумное дитя,Ты предал долгому шатанью.Спасенья нет в насилье и во лжи,Как ни орудуй ими смело,Для человеческой души,Для человеческого дела.Знай, торжествующий, кто б ныне ни был он,Во всеоружии насилья и обмана,Придет и твой черед, и поздно или рано,Ты ими ж будешь побежден!Но в искупленье темных делТы миру завещал один урок великий:Да вразумятся им народы и владыкиИ всякий, кто б тебе соревновать хотел; —Лишь там, лишь в той семье народной,Где с властью высшею живая связь слышна,И где она закрепленаВзаимной верою и совестью свободной,Где святы все ее условья,И ей народ одушевлен —Стоит ли у престола онИль бодрствует у изголовьяОдра, где царский сын лежал,И весь народ еще недавноТот одр болезни окружалСвоей молитвой православной, —О, тут измене места нет,Ни разновидным ухищреньям,И крайне жалок был бы тот,Кто б этот оскорбил народИль клеветой, иль подозреньем.

30 декабря 1872

* * *

Все отнял у меня казнящий Бог:Здоровье, силу воли, воздух, сон,Одну тебя при мне оставил Он,Чтоб я ему еще молиться мог.

Февраль 1873

Петербург

Итальянская весна

Благоуханна и светлаУж с февраля весна в сады вошла —И вот миндаль мгновенно зацвела,И белизна всю зелень облила.

<Февраль 1873>

Бессонница

(Ночной момент)

Ночной порой в пустыне городскойЕсть час один, проникнутый тоской,Когда на целый город ночь сошла,И всюду водворилась мгла,Все тихо и молчит; и вот луна взошла,И вот при блеске лунной сизой ночиЛишь нескольких церквей, потерянных вдали,Блеск золоченых глав, унылый, тусклый зевПустынно бьет в недремлющие очи,И сердце в нас подкидышем бывает,И так же плачется, и так же изнывает,О жизни и любви отчаянно взывает.Но тщетно плачется и молится оно:Все вкруг него и пусто и темно!Час и другой все длится жалкий стон,Но наконец, слабея, утихает он.

Апрель 1873

* * *

Бывают роковые дниЛютейшего телесного недугаИ страшных нравственных тревог;И жизнь над нами тяготеетИ душит нас, как кошемар.Счастлив, кому в такие дниПошлет всемилосердый БогНеоценимый, лучший дар —Сочувственную руку друга,Кого живая, теплая рукаКоснется нас, хотя слегка,Оцепенение рассеетИ сдвинет с нас ужасный кошемарИ отвратит судеб удар, —Воскреснет жизнь, кровь заструится вновь,И верит сердце в правду и любовь…

<Не позднее мая> 1873

Послесловие

Тютчева можно назвать первоначальным русским поэтом[48]

Тютчева можно назвать первоначальным русским поэтом, как и Пушкина. Он возник в жизни русского духа вне всяких предварительных воздействий и явил личность, свойства вполне неизвестного прежде в русской поэзии. Свободный от всяких предумышленных или заимствованных мнений и убеждений о началах и концах жизни, он жил смолоду изо дня в день, среди юной радости света, жара, песен, прохладных влаг и любовных ласк. И вот всякий раз, как день померкнет и настанет сумрак ночи, его начинали обуревать странные тревоги. Ему чудилось, что весь привычный круг человеческого сознания, человеческой воли странен, непонятен. Ему сказывалось, что, ощущая, помня, узнавая воображением и уразумевая соображением, мы познаем до крайности мало и что <…> (вовсе ничего не известно нам о том, откуда все, что есть и было, в нас и в предметах). Да и в том же, что тут же теперь в нашем ощущении, во всех представлениях его чутья и всех понятиях его разума, которых теперь нельзя не ввести в себя его сознанию) <…> разве можно быть уверенным, что есть это одно, и что нет множества иного? Что сознание, что ощущение? Какая-то точка, которая все движется и, переходя теперь в это место, уже еле чувствует и знает то, что было прежде, перед этим, и еще менее знает и чувствует, что будет после, за этим. Как же ему хоть на мгновение поручиться или заречься, что теперь же, тут же нет множества такого, чего ему нет сил чувствовать, что не доходит до него, но чего, конечно, не ему от себя устранить, если б тому захотелось в него войти? Ведь и все, что теперь им чувствуется, воспринимается им, принято откуда-то извне и ему невозможно ни сознать, как, по какой причине к нему приходит нечто такое, а не иное, ни объяснить себе, отчего это вообще начало быть, как это сталось: бытие его вместе с чем-то вторым, с иным бытием. <…> Да и что значит знать вообще о чем-нибудь ином? «Я знаю», это значит, что-то на меня действует или я на что-то действую: во всяком случае, это отношение между «я» и «чем-то». Чтобы хоть как-то почувствовать, что «это» и как «это» на «меня» действует, «я» принужден брать слова и представления всех тех действий, которые в «себе» же чувствую, которые сам действую, в крайнем случае, все те действия над общими понятиями, которые применимы ко всякой внешней единице, так называемыми «числами»; но и эти понятия действуют, помимо моей воли, в моей мысли, только потому что таков; с такого рода действиями в себе «я» от чего-то сделался и делаю «есмь». И вот крайняя форма того познания внешних предметов, к которому стремится человеческая наука. Что значит такое знание? Разве это сознание, ощущение того, что суть внешние предметы? На самом деле, знать ведь и значит всегда быть только «я» и встречать столкновение с множеством каких-то точек, которые не то, что «я». Это и называется объективизацией действий личности, потому что ее собственные действия ею как бы отбрасываются от себя, отметаются и так перед нею предметы. Она в них отражается, глядит на себя.